Учитель моей дочери (СИ) - Мельникова Надежда Анатольевна - Страница 19

Он оказывается даже лучше, чем я представляла в своих фантазиях. В отличном физическом состоянии: высокий, длинноногий, плечистый, с твёрдой, покатой и рельефной грудью. Каждая мышца излучает притяжение. Учитель не перекачанный и раздутый, а гибкий, волнующе прекрасный, с прорисованным рельефом мускулатуры. Меня возбуждает его чуть золотистая, а не бледно-белая кожа. Но при этом она не тёмная и не перегорелая, как у курицы гриль, — просто идеальная, цвета свежего липового мёда. Гладкая, без изъянов, такая, которую хочется трогать, ласкать и, чего уж там прикидываться, облизывать языком.

— Пойду покурю, — надевает спортивные штаны на голое тело и идёт на балкон.

Без него тут же становится холодно. Я нахожу свой широкий свитер, натягиваю его без лифчика. Оглядевшись, встаю с кровати. Осматриваюсь, устраивая самой себе экскурсию. Квартира Тихонова разделена на приватную зону: со спальней, совмещённым санузлом — и общественную: с объединенной кухней-гостиной, балконом и маленькой прихожей. Теперь всё становится на свои места: приличная машина, дорогие часы, хорошие, добротные костюмы и не самая дешевая, качественная обувь. Мой учитель что, тайный наркобарон? Всё это не купишь на учительскую зарплату.

В центре гостиной стоит большой молочного цвета кожаный модульный диван, на котором вполне могут усесться человек десять. Стола нет, только широкая, закреплённая между двумя кирпичными столбами дубовая барная стойка, традиционные стулья заменены деревянной скамьёй, вполне в духе настоящего мужского интерьера.

Вот сюда-то я и залезаю, устраиваясь поудобнее. Гладкая поверхность холодит голые бёдра.

— В древности мужчины, — возвращается Тихонов, привнося в комнату легкий аромат дыма, — чтобы обезопасить себя от неверности жены, одевали на неё пояс верности. Это лишало женщин не только вероятности измены, но и нормальной жизни. А если же измена всё-таки случалась, то наказания следовали ужасающие.

Мне становится не по себе. Он заходит за стойку, где уже приготовлены два бокала и бутылка дорогого шампанского. Я видела такое на витрине, но, конечно же, никогда не решалась купить.

На стойке разложены фрукты, нарезаны сыр, ветчина, хлеб, в тонкой вазе стоит длинная алая роза с крупной кроваво-красной головкой.

Мне сто лет не дарили цветов.

— Это тебе. — С хлопком открывает шампанское. — Но ты даже не сможешь забрать её с собой.

Не понимаю, зачем он это говорит? Бегло смотрю на часы. Мы управились быстро, но всё равно для покупки “фейри” прошло уже довольно много времени.

— А в Болгарии в былые времена особых издевательств и изощрённых мучений не было, женщин просто вешали.

— Алексей Викторович вдруг решил призвать к моей совести? Трахаю и осуждаю, интересная позиция. Может быть, позвонишь моему мужу ещё раз? И расскажешь, какая у него неверная жена? — Тихонов с интересом разглядывает меня.

Затем, улыбнувшись, наливает мне шипучий золотистый напиток.

Быстрым движением жмёт кнопку, и я оглядываюсь, впечатлившись резко вспыхнувшим переливчатым светом вокруг себя. В квартире полно разнообразного освещения: потолочные светильники с регуляторами уровня яркости, торшеры и бра.

Оформление стен гостиной — декоративная штукатурка цвета беж, на кухне обои с несложным рисунком и стеновые панели, имитирующие дерево, опорные колонны и прихожую украшает декоративный кирпич. Нигде нет дверей. То есть с кухни отлично видно, когда трахаешься в спальне. Да уж, эта квартира явно не для семьи с ребёнком.

Тихонов продолжает:

— С детства все девочки бирманских племен носят кольца, удлиняющие шею. Жить без них впоследствии невозможно, так как деформированные позвонки сделают женщину инвалидом. В случае измены специальные кольца с неверных снимали.

— Очень мило. — Выпиваю немного сладкого шампанского. — Я изменяю мужу с тобой, и ты же меня обличаешь, — смеюсь.

Он сужает глаза и тоже пьёт.

— Только со мной изменяешь?

Ах вот оно что! Он ревнует. Вздохнув, снова смотрю на часы. И, помассировав шею, опять оглядываюсь.

— А говорил, что на шлюху не похожа. И словно книгу меня читаешь.

Тихонов негромко смеётся.

В углу зала брутальный и массивный компьютерный стол. Очевидно, это место служит кабинетом. Очень много книг, они буквально повсюду. Стоят на полках, лежат на полу высокими горками-стопками. Я возвращаю внимание учителю. Тихонов не сводит с меня глаз. Смутившись, оборачиваюсь в сторону спальни. Кровать Тихонова, которую мы уже оппробовали, буквально сколочена из досок. И я понимаю дизайнерскую идею: чем брутальнее, тем симпатичнее. Шокирует торшер в виде прожектора: даже помещённый в угол, он привлекает достаточно внимания и «говорит» о своём хозяине. По стенам навешано картин в неярких оттенках и чёрно-белых репродукций.

Я натыкаюсь на очередной стальной взгляд. Он смотрит жадно, сдержанно улыбаясь, будто мечтает прижать меня к себе и… поцеловать по новой.

— А в древней Руси самым распространённым наказанием, Ольга Вячеславовна, были, разумеется, побои. Муж мог избить жену плёткой или розгами. Это было совершенно законно, по специальному документу с милым названием «Домострой». Неверных жен лупили палками, колотили поленом, избивали ногами, и это нередко заканчивалось серьёзными увечьями.

— Так, ладно. — Ставлю бокал на место. — Мне пора. Ещё домой добираться.

И только я планирую уйти, как он дёргает меня на себя, мы садимся обратно, и я оказываюсь у него на коленях.

— Мне просто не нравится, что ты замужем. Не в моих привычках делить женщину с другим. — Зарывается он носом в мои волосы, проходится поцелуем по щеке, ласкает большими ладонями бёдра и страстно втягивает воздух, обнаруживая, что на мне только свитер и нет трусиков. — Оль, ты с ним кончаешь?

Этот вопрос вызывает во мне ступор.

— Я с ним вообще не сплю, Лёш. Будь у меня нормальная жизнь и хороший брак, я бы не дала поиметь себя в кладовке.

Признание даётся мне нелегко. Почему-то неприятно быть неудачницей в его глазах, но я не хочу выглядеть сладострастной шлюхой, заскучавшей в постели мужа. Ведь я же не такая.

Учитель уже вовсю ласкает меня рукой, параллельно целуя шею. Я снова плохо соображаю.

— Откуда это всё? — имею в виду квартиру. — Ты что, мужчина по вызову?

Он заливается смехом.

— Почему ты так решила?

— Ты хорош собой, и на учительскую зарплату такое не купишь.

Тихонов продолжает хохотать и, вытянув руку из-под кромки моего свитера, гладит меня по спине, угощая при этом сыром. Кормит с рук. А я постыдно тоскую по его горячей ладони.

— В начале девяностых мой отец, Оль, оказался ушлым бизнесменом и немедленно вложил все свои сбережения в покупку четырёх добротных каменных домов. Несмотря на некогда бедный район, наша земля находится у перекрестка двух главных дорог. Я до сих пор помню, как отчаянно он сражался за это место. Поначалу там жили мои братья. А затем пригород стал расти — и то, что в своё время отец купил по двенадцать баксов за квадратный метр, сейчас стоит миллионы, и цена растёт. Свой дом я продал, не хочу там жить. Да и одному слишком много места. А вложенные деньги работают.

Учитель мрачнеет, пересаживая меня. Что-то случилось.

— Есть какой-то подвох в этой чудесной истории обогащения?

— Нас было трое братьев и отец. А остался я один. И всё досталось мне.

— Мне очень жаль, — моментально догадываюсь.

— Давай поговорим об этом в другой раз.

Я тянусь к нему, глажу по спине, касаясь плеча.

— Так, а зачем тебе школа?

— Я люблю учить. Если хочешь — это мое призвание. Как могу отбиваюсь от классного руководства и всякой лишней фигни, — смеётся он, выпивая до дна.

Мне так жаль его семью. В углу висит большая фотография. На ней четверо мужчин, среди них Тихонов. Наверное, они разбились в автокатастрофе или утонули, а может быть, это был взрыв бытового газа.