Лавандовые тайны (СИ) - Хаан Ашира - Страница 52

В этой он ухмыляется краем рта, глядя ей прямо в глаза.

— Совсем отчаялась?

— Если даже и так?

— Тебе не рассказывали, что мужчины не любят навязчивых женщин?

— Мне все равно, что любят другие мужчины. Меня интересует только один.

Иржи впервые с их бегства смотрит на нее внимательно и понимает, как сильно она изменилась. В крепости Петра была одним из лучших воинов. Она четко выполняла приказы, подчинялась правилам, была безупречно дисциплинирована и всегда в опрятной форме. Она была полной противоположностью Иржи — предпочитающему спонтанность и импровизацию — и поэтому довольно быстро стала одной из его приближенных. Он был достаточно умен для того, чтобы окружать себя людьми, которые компенсировали то, чего недоставало ему самому.

Здесь, в пустыне, она стала иной. Вместо строгой военной форме на ней — сплетающиеся на спине и груди кожаные ремни и просторные шаровары. Аккуратная коса давно превратилась в высокий хвост, кожа стала темнее и грубее, в глазах появилось что-то жесткое, почти жестокое.

Петра вернулась к истокам — к своему пустынному народу. Почувствовав его сердцем и последовав за ним.

И сейчас она встречает взгляд Иржи без смущения или кокетства, к которым он привык в женщинах. Настоящая пустынная воительница, которая берет то, что ей надо.

Вот только…

Он чувствует в ней странную нервозность. И то, с каким облегчением она переходит на тему их отношений, хотя должно было быть наоборот — не утешает.

— Петра… — медленно говорит Иржи, ощущая, как нагревается его кровь. Еще немного — и вскипит. — Что ты скрываешь?

Но на этот раз она не проявляет никаких особенных эмоций.

Лишь смеется:

— Ничего не скрываю, вся как на ладони.

— Тогда расскажи новости.

— Сейчас — переоденусь, перекушу и…

— Петра! — Иржи делает резкий шаг вплотную, но она не отшатывается, не пугается огня в его взгляде, а наоборот — словно ждала этого, приникает к его телу своим, обвивает руками за шею и впивается в губы не слишком умелым, но горячим поцелуем.

Он отталкивает ее даже не руками — всем собой. В предрассветной темноте вспышка огня, которая откидывает Петру назад, остается выжженной картинкой на сетчатке глаз.

Иржи смотрит на свои руки с непомерным удивлением. Они слабо светятся, словно кожа не сдерживает его внутренний огонь и часть его просачивается наружу. Он думал, ему показалось там, в спальне, когда его ярость вырывалась настоящим пламенем.

Выходит, что нет…

Петра поднимается на ноги и проводит пальцами по обожженным губам.

На лице ее появляется злая улыбка.

— Ты все равно будешь мой, — говорит она с абсолютной уверенностью. — Уже скоро.

В этот момент ощущение беды охватывает Иржи, словно лесной пожар — рощу сухостоя.

— Ты узнала новости! — говорит он уверенно. — Ты узнала новости про Тимиру и… Молчишь.

— Молчу, — говорит Петра, опираясь спиной на стену башни и глядя на него прищуренными глазами. — И буду молчать.

— Почему?! — Иржи делает шаг к ней и почти орет ей в лицо. — Почему, Петра! Я не дам тебе того, что ты хочешь! Смирись!

— Нет! — усмехается она в ответ. — Я не могу! Ты мне нужен! Ты мне нужен — живым!

Он хватает ее за плечи, не замечая, что вырывающееся из-под кожи пламя буквально прожигает полотняную рубаху и вплавляет медную пряжку перевязи в ее тело.

— Что с Тимирой? Отвечай! — требует Иржи. — Ну же!

Он встряхивает ее так, что затылок Петры ударяется о каменную стену.

Она начинает смеяться. Сквозь невыносимую боль от ожога, сквозь саднящую боль в затылке, сквозь боль в сердце — прямо ему в лицо.

— Ничего! — хохочет она. — Ничего с твоей Тимирой! Уже ничего!

— Что значит — уже?!

— Казнь на рассвете! — выпаливает Петра ему в лицо и поворачивается к горизонту, на котором уже появилась первая полоса зари. — На рассвете! За нападение на императора! Обскакала тебя твоя девка! Ты-то всего лишь моего брата да старого маразматика жахнул! Даже советника не добил! А она! Самого императора!

Последние слова она кричит в уже светлеющее небо, медленно сползая в тлеющей рубахе по стене башни. Кричит вслед Иржи.

— Нападение на императора карается смертной казнью.

Он говорит это очень будничным голосом, будто отдавая распоряжение накрыть стол в малой гостиной. Словно не он только что стоял, глядя вверх, на гребень готовой обрушиться на него огненной волны цунами.

Чудовищной, невообразимой, невероятной волны, которой до сих пор не видел этот мир.

Тимира сначала и сама не поняла, что с ним не так.

Цунами пришло как обычно — на пике ее гнева, когда страх за ребенка,  тоска по Иржи, вина перед Тойво, злость на императора и ее собственная, глубоко спрятанная внутри ярость, сплелись в единый клубок, сливаясь, переплавляясь в волну, которая поднялась откуда-то из позвоночника и рванулась вверх, чтобы сокрушить врагов.

Но кое-что было иным. Теплый огонек в животе, который она стала чувствовать с тех пор, как саламандра положила на него лапу, уже давно отзывался на ее чувства то острым жжением, то согревающей нежностью, то пульсацией в такт пламени свечи.

Это был огонь от огня Иржи, и Тимира тайком от самой себя иногда прикусывала губу и клала ладонь туда, где было горячее всего.

Кто же знал.

Кто же знал, что и он откликнется на ее ярость. И, когда волна замрет на долю мгновения перед тем, как выплеснуться в пожилого сухопарого мужчину, что преградил им путь к свободе, перед тем, как взметнуться к небесам ревущей мощью — она сольется с этим огнем. И та ревущая волна, которой пугались самые опытные маги в Экзаменациуме, станет — огненной.

Беспощадным, пожирающим все на своем пути пламенем.

Не утерявшим мощи воды, но приобретшим смертельную власть огня.

Тимира испугалась так, как не пугалась даже когда увидела свою волну в первый раз— врезающуюся в ее отца. Может быть, она чувствовала тогда, что это — ее сила. Подспудно, но чувствовала. Вода — гибкая, гладкая, способная просочиться куда угодно. Безобидная. Хоть и с виду.

Огонь же был чужим — яростным, опасным, непредсказуемым.

Подарок от ее сына.

Подарок от Иржи.

Освободившаяся сила несла обе их стихии разом — и не было никого и ничего, что могло бы перед ней устоять. От малых конюшен не осталось ни единой соломинки, крыло замка рассыпалось на кирпичики, и огонь охватил оставшиеся стоять стены, жадно пожирая камень, словно это иссохшее дерево.

Страх, нахлынувший на Тимиру, вывернулся наизнанку и обернулся предвкушением победы. Такая дикая, неконтролируемая мощь — никто не мог ей противостоять!

Кроме императора.

Навстречу огненному цунами из-под его ног встала знакомая волна. Только темная, мутная — зато в два раза выше. Послушная скупому жесту старика, она обернулась вокруг огненного цунами, словно мягкое одеяло — и потушила его, расплескав остатки воды по замковому двору.

А потом император и произнес эту фразу.

И повторил ее в тронном зале, собрав весь двор.

«Смертной казнью… смертной казнью… смертной казнью…» — эхом перекликается в толпе.

Император стоит у ступеней, ведущих к трону, на котором сидит императрица. Она чем-то похожа сейчас на Тимиру в ее тюрьме — очень прямая спина, скрюченные пальцы, вцепившиеся в подлокотники.

За троном рядами возвышается императорская стража. Плечом к плечу.

А за их спинами стоит  чета Эссенов.

Тимира в ошейнике и цепях, сковывающих руки.

Золотых — потому что император уважает свою аристократию.

Ошейник, разумеется, блокирует магию.

Меньше всего императору надо, чтобы лучше люди королевства были снесены огненным цунами той, кому нечего терять.

Тойво — в парадном мундире, но без заслуженных им наград. Император сухо заметил, что не планировал применять такое наказание, а Тойво ответил, что наказал себя сам.