Жертва судебной ошибки - Сю Эжен - Страница 9

— Но к чему это? — спросил подозрительно старик.

— Как? Вот уже и конец вашей щедрости? Вы же мне обещали золотые горы? Можно ли после этого верить вам?

«Так и есть, — подумал старик, — она опомнилась». И, не видя оснований не пополнить ее просьбу, он принялся завертывать золото и билеты, не заметив, что Мария дернула за шнурок звонка.

В тот момент, когда старик завязывал пакет, вошла служанка.

— Луиза, — сказала ей г-жа Фово, — вы знаете где церковь «Иностранных Миссий»?

— Да, сударыня, это недалеко отсюда.

— Там у двери кружка для бедных. Опустите туда пакет. Здесь небольшая милостыня, которую вот этот почтенный господин желает подать бедным квартала и…

— Одну минутку, — живо сказал старик, беря пакет из рук служанки. — Это слишком щедрая милостыня.

— В таком случае, отнесите сами.

Вошли два покупателя, и старик должен был убраться со своими деньгами, но не преминув шепнуть Марии:

— Вы подумайте. В час я буду у вашей двери.

— Сударь, вы забыли свое мыло, — весело и громко сказала Мария, отпуская покупателя. — Если вам понадобятся зубочистки, кисточки для бритья, духи, пожалуйста, вспомните о нас. Мы с мужем всегда будем рады по совести угодить вам.

«Друг князя» ушел, обманутый в ожиданиях, но не отказавшись от них: в деле бескорыстия и честности он был туп и слеп.

Отпустив покупателей, Мария принялась за счетную книгу и в то же время говорила себе: «Рассказать ли Жозефу? Мне очень хочется посмеяться вместе с ним над этим глупым предложением, как мы уже смеялись над многими другими. Но здесь предлагали деньги, что очень низко. Жозеф может огорчиться от одной мысли, что мне осмелились сделать подобное предложение. Как тут быть? Завтра все расскажу маме. У нее светлая голова; она посоветует, сказать Жозефу или нет». И Мария стала весело напевать фальшивым голосом и писать следующие слова:

В это время за дверью послышался звучный и веселый голос, который также напевал: «Тра, дери, дера». Вошел Жозеф Фово, высокий красивый малый в форме национального гвардейца, в страшной медвежьей шапке, менее черной, чем его баки. Он остановился на пороге лавочки, сделав под козырек, и сказал:

— Здравия желаю моей хорошенькой женке!

Такова была Мария Фово, простая буржуазка. Наивная, милая простота была двигателем благородных порывов ее сердца и веселых выходок. И, право, такая простота в тысячу раз лучше сдержанности и изящества манер, если под ними скрывается суровость и черствость, притворство и лукавство.

— Здравия желаю моей хорошенькой женке, — сказал Жозеф, входя в магазин.

Увидав мужа, Мария весело захлопала в ладоши и одним прыжком, с легкостью и гибкостью кошки, вспрыгнула с кресла на конторку, а с конторки на пол. У Жозефа невольно вырвалось: «Черт возьми!» Но больше он не успел ничего сказать, потому что две красивые ручки обвились вокруг его шеи.

— С ума ты сошла, Мария! Прыгать с конторки, — говорил Жозеф, отвечая на ласку жены. — Ведь ты могла упасть и ушибиться.

— Обходить слишком долго, мой милый. Я торопилась. Ну-с, прежде всего освободитесь от своего мехового чепчика.

И, ставши на цыпочки, Мария сняла с мужа медвежью шапку и надела ее на себя. Ее хорошенькое личико совсем спряталось под черной шерстью, и Жозеф видел только кончик розового носа и румяный ротик хохотуньи, с белыми блестящими зубками. Мелочной торговец Фово и сам был большой хохотун и поэтому разделял веселье своей жены. Наконец Мария положила шапку на стул, уселась на конторку и, взяв перо, сказала мужу:

— Довольно глупить. Освобождайся от ружья, знаменитый воин, и сиди смирно. Я назначила себе кончить счета до обеда. Да, кстати, ты очень милый мальчик.

— Что такое?

— Нечего сказать, настоящий банкир! По твоей книге ты мне дал на расход двести шестьдесят семь франков два месяца тому назад, а я их получила только две недели назад.

— Не может быть!

— Но это так.

— А я говорю, что нет.

— Но, скверный упрямец, — сказала Мария, топая ножкой, — вот доказательство. Эти двести шестьдесят семь франков записаны в моей книге. А что? Что ты на это скажешь?

— А у меня есть доказательство того, что ты ошибаешься, упрямица: я нашел в своем ящике лишних двести шестьдесят семь франков.

— Ну что ж? Это значит, что твои монеты в сто су произвели на свет маленьких. Они соскучились в ящике и расплодились. Могу тебя уверить, ты мне ничего не должен.

— А я уверен, что ты, как всегда, ошибаешься не в свою пользу. Однако, постой! Ты права. Я вспомнил. Полгода назад я дал Бонакэ триста франков, он мне их отдал, а я не записал, — вот где разница.

— Твой ужасный друг, доктор Бонакэ, тоже очень милый молодой человек. Я говорю «ужасный» в переносном смысле, потому что он очень добрый малый и хоть кого привяжет к себе. Вот уже два месяца, как мы его не видали.

— Он очень занят. Теперь он назначен доктором при оперном театре.

— Значит, опера больна?

— Ты — шалунья. Но это так, деньги, что мне отдал Бонакэ, ввели меня в ошибку.

— Вот вам, мсье Фово, чтобы вперед не были глупы, как Пьеро! — сказала Мария, щелкнув мужа по носу.

Жозеф схватил на лету руку жены и стал тихонько кусать кончики пальцев.

— Перестань! — вскрикнула Мария, выдергивая руку. — Ну что, если кто-нибудь войдет?

— Так что же? Увидят, что муж целует ручку у своей хорошенькой жены, вот и все.

— Вот мило!

— Конечно, мило; и мила такая жена, как ты.

— Ах, поговорим об этом. Я бы хотела знать, что во мне такого удивительного?

— Во-первых, ты неутомимая работница.

— Удивительная важность! Разве меня так воспитывали, чтобы я сидела, сложа руки? Разве я не вела книги у отца? Что же мне делать целый день за этой конторкой? Я бы смертельно соскучилась, потому что наша маленькая Жозефина приходит только в пять часов.

— Еще бы! Ты похожа на других! Во время тяжкой болезни дочери ты не спала тридцать семь ночей.

— А ты хотел бы, чтобы я взяла сиделку к моему ребенку? Но о чем же вы думаете, г-н Фово? Что ты сегодня ел на дежурстве? Однако, что с тобой?

— Я чувствую, что со дня нашей свадьбы, моя милая женушка, моя любовь и благодарность к тебе увеличиваются с каждым днем.

— Любить меня — это я позволяю, даже приказываю вам, г-н Фово. Но что касается благодарности, то это фарс, и я не позволю вам говорить глупостей. Пожалуй, ради смеха еще можно, потому что я охотница подурачиться от чистого сердца.

— И я восхищаюсь также твоим характером, ровным, веселым. А какая твоя жизнь? Возишься с ребенком, да с восьми утра до восьми вечера сидишь за прилавком. Только в праздник прогуляемся или иногда пойдем в театр.

— Но посмотрите, он сошел с ума! Да разве все другие женщины моего круга живут иначе?

— Все? Вот на чем я тебя поймал!

— Как национальный гвардеец? Сдаюсь, — отвечала Мария, заливаясь смехом.

— Своими шалостями ты не помешаешь мне отдать тебе справедливость. Нет, другие женщины не то, что ты. Как они переносят скучную жизнь? Они вечно жалуются, зевают, хмурятся, вечно твердят своим мужьям: «Ах, какая скука сидеть постоянно в лавке, словно собака на привязи! Как несносно угождать копеечным покупателям и пользоваться только одним несчастным воскресеньем в неделю». И так она ворчит с 1-го января до 31-го декабря. Возьмем хоть твою мать. У нее доброе сердце, и ты знаешь, как я ее люблю, но скажу, что она злилась, как собака, когда имела колониальную лавку.

— Мистер Жозеф, я тоже стану сорвавшейся с цепи собакой, если вы не перестанете удивляться тому, что ясно, как день. Одни родятся со счастливым характером, а другие с не-счастным. Вот и все. Одни всегда ропщут на судьбу, а другие, наоборот, говорят: «Это так? Ну что ж, пусть будет так!» Одни делают не очень веселую жизнь еще скучней и для себя, и для окружающих, а другие стараются сделать веселым даже то, что невесело. Мой милый, поговорим, наконец, разумно. Что удивительного в том, что я весела, довольна и счастлива? Чего мне недостает? Родители обожают меня; мы с тобой любим друг друга от всего сердца; наша Жозефина — прелестный ребенок; хотя мы не крупные торговцы, но живем в довольстве; у нас есть прислуга; ты меня так балуешь, что на воскресных прогулках я одета, честное слово, не хуже жены банкира. Торговля, присмотр за домом мне нравятся, занимают меня, и ты хочешь, чтоб я скучала? Начну-ка я удивляться, что ты меня не бросаешь только для дела; что никогда не ходишь в кафе и все вечера проводишь со мною. А я просто наслаждаюсь счастьем и твержу себе: «О, Боже, как я необыкновенно счастлива! Но почему я так счастлива?»