Нулевой пациент. Книга Первая (СИ) - Эльто Эра - Страница 26

— Вы! — воскликнула девушка неожиданно звонким голоском. — Я вас ждала. Вы мне снились! Вы приходили ко мне, сидели рядом со мной, выводили меня из тьмы. Вы меня спасли и теперь я должна выйти за вас замуж. Вы такой красивый. Как из сказки.

Хоул почувствовал на себе изумленный взгляд доктора Лоусон, но не стал разрывать зрительный контакт с девочкой. Ее поведение психологично. Логично. Определено. В той или иной мере он к подобному привык.

— Милена, меня зовут доктор Себастьян Хоул. Я психиатр. И я твой врач вместе с этой красивой женщиной.

Огневич бросила на Офелию ревнивый взгляд, но тут же улыбнулась.

— Она тут главная, — с гордостью сказала девочка.

— О чем ты подумала, когда проснулась?

— Почему шторы зеленые, а не розовые?

Хоул посмотрел на окно. Лично ему мягкий салатовый цвет нравился.

— А потом?

— А потом пришла доктор Лоусон. И больше я ни о чем не думала.

Себастьян опустился на стул рядом с кроватью и внимательно посмотрел девушке в лицо. Амнезия? Защита? Насколько он имел право сейчас разрушить ее спокойствие? Ли дал ему два часа. Полиции нужны показания, и в своей фанатичной вере, что пара слов запуганной девочки поможет им достучаться до сути, они забывают о психологическом здоровье. Уж лучше управляемый кризис, спровоцированный врачом, чем катастрофа.

— А что было перед тем, как ты заснула?

Девочка нахмурилась. Лоусон наградила Хоула еще одним удивленным взглядом. Они сидели друг напротив друга с двух сторон от койки, и незаметно обмениваться эмоциями стало проще. Себастьян ответил ей сдержанной улыбкой, мол, все под контролем.

— Наверное, книжку читала. А почему я в больнице? Лили обидится, мы собирались пойти на вечеринку.

— Лили?

— Это моя подруга. Самая лучшая подруга. Мы учимся вместе в школе. Выпускной класс! Скоро праздник, а осенью я поступлю в медицинский. Я буду самой лучшей медсестрой. А может и врачом. Вы будете меня учить?

— Милена, расскажи мне про Лили.

Девочка недовольно нахмурилась. Доктор не ответил на провокацию.

— Она крутая. Поет в группе. Танцует. На танцах мы и познакомились. А потом меня перевели в ее школу. И стали настоящими подругами. Я должна ей позвонить. Доктор Лоусон, вы позволите?

Себастьян видел, как напряглась Офелия. Ее лицо не изменилось, даже поза осталась та же. Но вот это внутреннее напряжение человека, который знает правду, перепутать нельзя было ни с чем. Она не просто знала правду. Лилиана Смиттор умерла у нее на руках. В школе.

— А что делаешь ты?

— Я хочу стать топ-моделью. У меня уже есть фотосессии для нескольких модельеров Треверберга. Меня высоко оценивают. А… а почему я в больнице? Я не помню, как сюда попала.

Ее пульс подскочил. Хоул протянул руку и коснулся ее ладони, лежавшей поверх простыни. Пуля в позвоночнике не оставляла шансов. Ходить девочка не будет. Но карьеру фотомодели сможет продолжить. Если сломает стереотип. Если заставит всех поверить, что инвалидность — это не конец жизни. Если сможет сделать из себя икону для всех людей с ограниченными возможностями. Слишком смело для конца шестидесятых. Но чудеса случаются.

— Милена, ты помнишь Томми Уилсона?

Лицо девочки озарилось улыбкой. А потом на щеках выступила краска.

— Он мой друг.

— Друг?

— Ну ладно, больше, чем друг. Он был моим первым… ну вы понимаете. Мы решили попробовать. Чтобы не оказаться… Ой, я не могу об этом говорить. С вами.

— Мне позвать врача-женщину?

— Нет! — воскликнула девочка и потянулась к нему, но ошеломленно замерла. — Что это? Я… — она положила ладонь на бедро. — Я не чувствую!… — девочка ударила по ноге, на ее глазах выступили слезы, она закричала. Забилась на постели. Пульс и давление подскочили, приборы заорали. Офелия среагировала мгновенно, вставив в капельницу шприц и влив успокоительное. Немного. Через тридцать секунд девочка замерла. Закрыла глаза и откинулась на подушки. Стало тихо.

— Я не закончил, — сухо сказал Хоул.

— Закончите потом. Ей надо поспать, а ее родителям наконец побыть рядом.

Психиатр смерил хирурга злобным взглядом, но быстро остыл. В конечном счете после нескольких сложнейших операций сердце девочки может не выдержать. Если за психику Себастьян был спокоен хотя бы потому, что лучше него в Треверберге специалистов не было. То тело — не его вотчина.

— Простите, — сказал он Офелии и слабо улыбнулся. — Обсудим дела за обедом?

Лоусон кивнула.

— Почему бы и нет, — сказала она. — Дайте мне несколько минут, я вас догоню.

Глава восьмая. Офелия Лоусон

11 марта, суббота

Госпиталь имени Люси Тревер

— Время смерти — пятнадцать сорок девять, — сказала Офелия, тяжело дыша.

— Расслоение аорты. Вы ничего не могли сделать, — проговорил Аркенсон, хирург-кардиолог, темный эльф. Он работал в госпитале уже двадцать лет и тяжелее прочих принял известие, что им будет руководить молодая женщина. Генри Аркенсон сменил гнев на милость, прочитав пару статей босса и поприсутствовав на «галерке» на нескольких сложных операциях. И теперь, если Лоусон звала, всегда приходил на парные операции. Только к ней.

Шестидесятилетнему пациенту не повезло. Расслоение аорты — штука непредсказуемая. Он умер на столе.

— Спасибо, — сказала Лоусон, выпрямляясь. Медсестра натянула простыню пациенту на лицо и начала отсоединять приборы. — Мне нужно идти.

Офелия выскользнула из операционной, сняла с себя грязный хирургический костюм в стерильном боксе, взяла чистые вещи, привела в порядок волосы и руки и решила пойти по лестнице, чтобы немного проветриться. Эмоций было слишком много, волнение перед вечерней встречей с Рамоном захлестывало, и только в операционной она смогла немного прийти в себя. День в целом был полон сюрпризов. Сначала Милена, которая внезапно начала тараторить. Потом ее истерика и вынужденное использование седативного. Потом долгий разговор с Хоулом, который доказывал, что лучше его осторожное вредительство, чем железные сапоги полицейских, которые уничтожат остатки психики девушки и навсегда загонят ее либо в комплекс выжившего, либо в кататонию. Обратно. Лоусон пила крепкий чай и просто кивала. Да, конечно, она все понимает. Но после стольких операций и такого потрясения она не может рисковать ее здоровьем. И физическим. И психологическим. Себастьян в итоге сдался. Отправился в свое царство — в психиатрию, — взяв с коллеги клятву, что она позовет его, как только Милена снова придет в себя. И ни при каких условиях не позволит Ли ее допросить без него. Пришлось согласиться.

Офелия незаметно для себя добралась до кабинета, возле которого стоял стол Марты. Ассистентка по субботам не работала, и Лоусон подумала, что надо это поменять. Когда выходит она, тогда и Левицкая. Улыбнувшись, хирург толкнула дверь в кабинет и удивленно замерла. На столе стояло два букета. Два новых букета. Тот, который дарил Рамон пару дней назад, переехал на подоконник. Два букета, две записки. Цветы разные. Белые розы с зеленью и обрезанными стеблями стояли в небольшой вазе, драпированной жемчужной парчой. К жгуту, опоясывавшему вазу, крепилась картонка с запиской. «Прости за вчерашнее, жемчужина. Твой Д.А.». Этого, конечно, стоило ожидать. Офелия перенесла букет на журнальный столик и вернулась к рабочему столу, где осталась большая корзина пионов. В них тоже была записка. В аккуратном конверте из крафтовой бумаги. Тонкое обоняние женщины уловило знакомый запах, и под ложечкой засосало, от нарастающего волнения. Предвкушения. И возбуждения. Она невольно прикоснулась к губам и протянула руку к конверту. На нем аккуратным, пожалуй, каллиграфическим почерком было указано ее имя. Внутри лежала маленькая белая бумажка с золотой гравировкой. На ней чернилами несколько строк. «Ровно в пять приедет водитель. Ауди черный, номер TWG199CY. Я буду ждать в конце пути. Р.».

Офелия наклонилась и вдохнула аромат цветов. Весенних, полных жизни и света. Невольно поднесла конверт к лицу, чтобы вдохнуть тонкий и терпкий аромат и погрузиться в пучину, из которой она вынырнула только ради работы. Работа ее лекарство и спасение. Но операция закончена. Пациент умер. Почти четыре. У нее нет времени, чтобы взять еще кого-то. Нужно сходить в душ и переодеться. Сбросить с себя больничный запах. Приготовиться к вечеру. И посмеяться над собой. Как быстро изменилось ее мнение относительно Рамона Эверетта. От презрения и ненависти к чему-то, столь отчаянно напоминающему страсть. Все перевернул танец. И поцелуй. Всего лишь танец. И поцелуй.