Слишком много блондинок - Холина Арина - Страница 52

Спохватившись, Паша поволок меня из зала в какую-то комнатенку без окон, где валялась верхняя одежда. Я заметила его куртку и свою дубленку.

— Успокойся, — сказал он.

— С какой стати? — надрывалась я. — Почему я должна спокойно смотреть, как тебе на шею вешается какая-то Корейка, а?! Какого хрена! Может, на нее-то у тебя стоит?!

Паша толкнул меня в гущу пальто, а я схватила чей-то рюкзак и принялась молотить им его. Одной рукой он закрывался, а другой выкручивал мне руку с сумкой… Тут в комнату вбежал охранник, и я взревела:

— Пусти меня, пусти! Не смей ко мне прикасаться!

Паша отпустил, а я подхватила дубленку и выбежала на улицу.

Я неслась по заснеженному проспекту, сгорая от возмущения, пока не поняла, что миновала уже десятый светофор, а все еще мчусь с такой скоростью, будто позади — взвод маньяков. Я рухнула на лавку при автобусной остановке, отпугнув какого-то бомжа, и выхватила из кармана сигареты. По чуть-чуть приходя в себя, я попробовала обдумать сложившееся положение.

1. Паша, безусловно, странный тип с извращенной фантазией. Это подтверждается тем, что все знакомые мне его друзья — мерзость (кроме Вани и Маши, которым он наверняка навязывается, а они из врожденной деликатности делают вид, будто рады его видеть) и что две девушки, которых я видела (Алиса и Олеся) — сучки-щучки и даже имена у них похожие.

2. Мы десять дней живем как муж с женой, ведем совместное хозяйство, спим в одной постели, но он меня не хочет. Сволочь! Или голубой. Скорее всего, он — бисексуал с паталогической страстью к стервозным блондинкам. Так иногда у голубых бывает — им требуется женщина, и они, как ни странно, выбирают именно ту, что далека от их гомосексуальных идеалов. Он предпочитает ярко выраженный женственный тип, а я ему нужна, чтобы… заполучить мою квартиру!

3. Хоть я и истеричка, при желании могу взять себя в руки, потому что истеричкой я стала только от чувства неразделенной любви, которым я могу осчастливить достойного мужчину, а не бисексуала с паталогической страстью к стервозным блондинкам.

Подогрев в себе негодование, я вскочила с лавочки, выбежала на дорогу и только собралась ловить машину, как поняла, что у меня ничего нет. Ни ключей, ни телефона, ни денег — все осталось у Паши в сумке. Я же схватила только дубленку, начисто забыв о том, что даже разочаровавшимся в великом чувстве женщинам требуются деньги.

— Тем лучше! — мстительно решила я и назвала подъехавшему таксисту Федин адрес.

Мы с таксистом прыгали под окнами и сигналили не меньше получаса. Хорошо, что мне попался добрый и отзывчивый водитель — я наврала, что у меня украли сумку, а муж спит и не слышит. Дверь в подъезд была закрыта — именно сегодня в Федином парадном дежурил вздорный старикашка-вахтер, который до часу ночи то ли спал на своих нарах за лифтом, то ли шлялся по соседним вахтершам, а ровно в час ночи запирался и ни на что не реагировал.

Наконец, в окне появилась Федина голова.

Он спустился, заплатил за дорогу, выслушал слезливую историю об утере сумки и повел меня наверх. Я делала вид, что приехала с развеселой вечеринки, что мне очень хорошо — я вся такая возбужденная и радостная.

Мне в голову забрела шальная мысль, что лучший способ раз и навсегда отделаться от Паши — «изменить» ему с Федей. Типа я сожгу все мосты и проверю свою сексуальную привлекательность.

Спустя несколько минут мы уже лежали в кровати, яростно целуясь и комкая вещи. Все было как обычно — Федю я хорошо изучила и даже успела к нему привыкнуть, но я никак не могла избавиться от ощущения, что мы оба — в полиэтиленовых костюмах, через которые все холодно, невкусно и далеко. Вместо Феди я представляла Пашу — милого, теплого, нежного… Меня передернуло — изнутри подкатил ком, глаза взмокли, и мне вдруг стало так обидно за Пашу, несправедливо обиженного и брошенного, и так стыдно за себя.

Я беззастенчиво отшвырнула Федю, разрыдалась, кое-как оделась и бросилась на него, умоляя срочно выдать мне до завтра сто рублей. Вела я себя как безумная, намеренно переигрывая, чтобы Феде захотелось побыстрее от меня избавиться, не выясняя, что происходит. Потому что мне все-таки было перед ним стыдно за то, что я его разбудила, возбудила, а теперь бессовестно бросаю. Получив деньги, я бросилась вниз — слезы капали за воротник, выскочила из подъезда и скоро уже звонила и стучала Паше в дверь.

Мне приходило в голову, что он мог запросто не доехать до дома, но я, уповая, что он уже там — за дверью, была готова ждать его хоть неделю, свернувшись на коврике… Я боролась с чувством вины — и за дебош и за то, что, не раздумывая, бросилась в объятия другого мужчины… и жутко боялась, что он меня вытолкнет взашей.

Дверь открылась. На пороге возник грустный Паша в трениках.

— Ты один? — сухо спросила я.

— Угу, — нехотя ответил он.

Передо мной пронеслись тысячи вариантов развития ситуации — объяснения, обязательства, клятвы… но я выбрала один-единственный: кинулась ему на шею, бормоча, что «я — идиотка, прости, пожалста, больше никогда не буду»…

— Я тебя ждал, — сказал он, поглаживая меня по спине. — Сразу же поехал домой, думал — вдруг ты придешь в себя и вернешься.

— Я это, — хлюпала я, — того…

Я прочистила содой желудок — от волнения меня затошнило, а Паша заварил ужасно крепкий и почти невыносимо сладкий чай.

Согревшись чаем, я лежала тихо и ласково, прижавшись к нему, он неожиданно стал обнимать меня с нарастающим пылом, а правой ляжкой я почувствовала, как он твердеет и упирается…

Я боялась шелохнуться и все испортить.

Мы копошились, как двухмесячные щенки — лениво, сонно и неуклюже. Вообще-то между нами что-то произошло, но это было совсем не так, как я ожидала.

Паша вдруг решил мне доказать, что он — образцовый мужик. Он так меня молотил о кровать, что меня укачало хуже, чем на американских горках. От подобного напора я немного охладела, меня снова замутило, и я больше думала не о том, что «мы вот, ура, наконец-то»… а о том, как бы не загадить кровать. Паша учуял неладное и сник. Мы нежно полежали, пообнимались… медленно начали заново, но я была какая-то напряженная: все время старалась его не спугнуть и не расстроить, а Паша, видимо, тоже думал о чем-то постороннем.

— Что-то не то? — спросила я, остановив его.

— М-мм, — промычал он.

— Может, в следующий раз? — предложила я.

— А, да-да, — спохватился он, лег на бок и замолчал.

— Паш, — я потрясла его за плечо, — ты чего?

— Мне неловко, — сказал он, с интересом разглядывая узор на простыне. — Ты так этого хотела, а все обломалось.

Я погладила его по щеке.

— Ну и ладно, — улыбнулась я. — Ерунда.

По-моему, он не ожидал от меня подобной деликатности, но так как я была вся из себя искренность и нежность, Паша понял, что истерикой ему не угрожают.

— Понимаешь, — оживился он. — Я тебе уже сто раз объяснял, но, конечно, это не так просто понять… Ты для меня много больше, чем просто девушка, с которой я хочу провести ближайшие полгода.

— Да-да, — кивнула я.

— Не хочу произносить громкие слова, но придется, потому что иначе ты не успокоишься. — Он явно нервничал. — Мне проще… только не пойми меня превратно… вообще с тобой ничего не иметь, чем потусоваться и расстаться. Это меня уничтожит.

— Почему? — Я была в легком шоке.

— Я тебя люблю, — сказал Паша. Обычным таким, будничным тоном.

Я повернулась к нему всем телом.

— Что?

— Я тебя люблю, — повторил он.

— Как это? — не поняла я.

У меня есть личный кодекс чести — я столько раз обжигалась на вот этих вот «люблю»… в том смысле, что мне так часто казалось, что вот сейчас-то я «люблю», а тогда, прошлый раз, было «не люблю», а раз «люблю» — надо в омут с головой, и когда снова «не люблю», это уже не «не люблю», а «ненавижу, урод, подлец!»… И я решила до последнего не признаваться даже самой себе, что люблю кого-то, и не верить скоропалительным признаниям, потому что тогда легче будет разочаровываться.