Martyr (СИ) - "Pocket Astronaut" - Страница 38

Чонгук снова замолкает. Тэхён бегает по его лицу глазами. Он даже подается вперёд, упираясь локтями в колени. Тэ никогда не был особо эмпатичен к людям. Но с начала этого разговора, даже подозревая, что лёгким он не будет, Тэхён понимал, что услышит какой-то пиздец, и даже представить себе не мог, каким этот «пиздец» окажется.

— Я слабо, если честно, себе сейчас отдаю отчёт в том, насколько большими проблемами может мне потом обернуться моя откровенность. Но я правда хочу тебе верить, Тэхён. Хочу, чтобы у нас получилось. Не сейчас, так потом, когда весь этот пиздец закончится, — у Тэхёна теплеет внутри. — Я не смог пойти в армию, потому что я инвалид первой группы.

— Что?.. Как это связано…

— У меня нет одной почки, — лицо Тэхёна теряет краски с каждой секундой, грудь внутри сдавливает. Инвалид. Это что, получается, в этом кто-то виноват? — Наши с ним проблемы начались задолго до Сеула и магистратуры. Помнится, наверное, где-то ещё в Ансане. А может, и раньше. Чтобы ты там не думал, что я совсем уж дерьмо, стоит думаю упомянуть, что меня воспитывали родители очень консервативных взглядов. Я рос далеко от городов, интернета и той жизни, которую я узнал позже. Поэтому, наверное, так для меня всё и закончилось… Знаешь, когда у тебя нет вариантов. Когда ты понимаешь, что тебя некому понять, кроме одного человека. Когда ты не видишь другой жизни. Ты начинаешь думать, что любой поступок простителен и всё можно оправдать. Абьюзер. Сейчас я могу его назвать так. Знаешь, что такое абьюз? Это начинается незаметно с контроля твоих социальных связей, с прочеканых переписок, с отданных паролей, проверок любых передвижений и прочей хуйни. Потом идут высказывания по типу: «Ты никому, кроме меня, не нужен», «Тебя никто такого после меня уже не подберёт», потом ты впервые сильно обижаешься, он извиняется и клянётся думать, прежде чем соберётся говорить. Потом начинаются ревность и скандалы, но всё относительно нормально, пока вы можете мириться с помощью секса и разговоров. В момент же, когда тебя впервые бьют, будь то пощёчина или лёгкий толчок, терпеть нужно прекращать, а ещё нужно начинать переоценивать свои жизненные принципы и свою личность в целом.

Догадка падает тяжестью на плечи. Тэхёну нестерпимо хочется подскочить и Чонгука обнять, но он этого не делает, не зная, как тот отреагирует на подобный выпад.

— Чонгук, — тянет он внезапно упавшим голосом.

— Не перебивай, дослушай, я могу спокойно об этом говорить, — но вопреки этому Тэхён замечает в его глазах по-настоящему страшную, застарелую тоску и боль. И самое ужасное — он понимает, что такую боль мало чем можно вылечить или затмить. Господи, как за него больно. Чонгук поднимает глаза к потолку. — Я был на первом курсе магистратуры, всё шло классно со стороны. Ай бля… я, правда, пытался рассказать это всё нормальными словами, но я не знаю… Он начал меня бить как только мы переехали в Сеул. Причины всегда были разными, от банальной ревности, до простого эмоционального срыва во время любой ссоры, за два года столько всего было, что не перечислишь, но неизменным оставалось одно. Каждый раз он меня пиздил, а я терпел, потом он плакал и извинялся, а я каждый раз прощал. Он не бил по лицу — уже тогда я стажировался в полиции и кто-то мог это заметить, он постоянно попадал по животу, спине, ногам, в общем везде, где посторонним людям было бы не видно. А потом я шёл на работу после пар, принимал заявления от женщин, которые приходили и жаловались на домашнее насилие, слушал их, уговаривал написать заявление почти со слезами, они писали, а потом приходили и забирали их. Всегда. В девяноста процентах из ста они приходили и забирали свои заявления. А я хотел орать, но ничего не мог сделать. И не мог их осуждать, потому что сам был таким же. Какими бы ни были их причины. Я видел себя слабым мудаком, у которого в руках были все рычаги давления на ситуацию, чтобы всё это в один момент прекратить. У меня уже тогда был Намджун. Он поддержал бы меня и помог бы мне. И никаких последствий бы не было. Но я ничего не сделал и так продолжалось почти два года. Он начал бить меня чаще. А я всё чаще приходить на работу, хромая. Люди вокруг начали мои проблемы замечать. Тогда уже пришёл Юнги, и он с меня не слезал, вымаливая, чтобы я рассказал ему, что со мной происходит. Я пытался брать себя в руки. Но блять… я всегда был слабым перед ним. Закончилось всё тем, что у меня перестал на него вставать. Я почти всегда был активом. Но в какой-то момент я просто не смог уже ни смотреть на его фальшивые улыбки, ни думать об этом всём. Меня тянуло блевать, когда я видел его голым, и у меня просто падал член. И тогда был контрольный. Я не помню особо как и чем он меня тогда бил, но хуярил он знатно, учитывая тот факт, что я никогда не давал ему сдачи, потому что знал, что могу причинить боль. Он сломал мне рёбра, а ногой или каким-то острым углом прохуярил мне спину, там я уже подробностей не помню и могу судить только со слов врачей. Ну и… у меня случился разрыв почки. Это было в рабочий день, утром. Я не знаю как, но он успокоился, а я смог свалить из квартиры на работу. Как я доехал, я не знаю и не помню, со слов Намджуна в отделение я вполз, а не зашёл. Ну и дальше больницы, операция, статус инвалидности, бешеный Намджун, которому я, когда очнулся, обязан был всё рассказать, и больше я его не видел. Опережая твой вопрос, может ли он быть убийцей, сразу скажу, что нет. По словам Намджуна, он сильно его припугнул и тот переехал в Тэгу. За ним присматривают, и он не может покидать город. Но это только по словам. Я больше чем уверен, что этот человек сейчас сидит, а не сказал мне этого Намджун, опасаясь за моё психическое здоровье. Мою проблему скрыли ото всех, сохранив мне работу. В армию я пойти уже не мог. В другое отделение — тоже. Так я тут и застрял. Сокджин. Так его звали.

— Господи, — только и может из себя выдавить Тэхён, прежде чем вскочить и на негнущихся ногах подойти к следователю. Он слабо отдаёт себе отчёт в том, что делает, но присаживается перед ним на колени, обнимая его за талию и утыкается ему лицом в живот. — Прости, прости меня, что вывел на этот разговор. Пожалуйста, прости.

— Всё нормально, рано или поздно ты бы узнал, — тихонько бормочет Чонгук, опуская ладонь на тэхёнову голову.

— Почему? Почему ты не убежал? Почему ты терпел? Любил? — понимая, разумеется, что вопрос некорректный до ужаса. Но промолчать просто невозможно в такую минуту.

— Я просто хотел, чтобы меня любили, — также тихо бормочет Чонгук. — Я сомневаюсь, что теперь, спустя почти два года с момента, как я в последний раз его видел, я могу объяснить свои мотивы. Я любил. Или думал, что любил. И думал, что меня любили. Я вырос деревенским пацаном и был на сто процентов уверен, что он прав, и таким я никому, кроме него, никогда нужен не буду. Ну, а когда я открыл глаза и начал понимать, что это нихрена не так… было уже поздно. Мне стыдно, что я таким был. Но я не скрывал особо своего прошлого. Намджун знает, Юнги знает, Мейцо только не в курсе особо. Многие в отделе знают. Не об ориентации и не об инвалидности, по понятным причинам. А о том, что был факт избиения, разумеется. Ну, Юнги всё прям полностью знает.

— А сейчас? Ты сейчас в порядке? — поднимает на него взгляд Тэхён.

— Сейчас всё хорошо. Я не веду показательно здоровый образ жизни, который нужно вести с моей проблемой. Но я занимался спортом, постоянно пил витамины, укреплял иммунитет, на какой-то момент даже отказался от кофе. Первое время. Потом мне врачи дали послабление. Алкоголь я пью крайне редко, не курю, вредную пищу не ем. Ну иногда, когда очень хочется, могу поесть, но я отвык и не увлекаюсь, хоть сейчас мне уже и не показана диета. Я просто не хочу собой рисковать. У меня, как минимум, на пятьдесят процентов шансов теперь меньше, чем у других людей. Раз в четыре месяца я прохожу обследование и стою в очереди на пересадку, ну, и в резерве я есть на всякий случай, если со мной что-то случится.

Внезапно всё становится понятно. Объяснима его куртка, которую он и в мае продолжает таскать, сморщенный нос, при виде пачки сигарет, «это я не ем, это тоже не ем», его вздрагивания и спрятанный взгляд, беспокойство Юнги…