Сабля Цесаревича (СИ) - Алексеева Татьяна Сергеевна - Страница 16

«Интересно, кто этот Ваня? — промелькнула в голове Пожарского мысль. — Может, я это узнаю сейчас из их разговора?» Но брату и сестре не нужно было уточнять, о ком идет речь — оба и так это знали.

— Я тоже очень надеюсь, что ему понравится, — кивнул Алексей. — И я ему написал, что он может нарисовать эти колокольчики — помнишь, какие у него красивые картинки с цветами получались? Чуть-чуть не дописал, видишь… Сейчас закончу и, пожалуй, и правда покатаюсь с вами.

Он еще раз макнул перо в чернильницу и вывел на открытке еще несколько слов. Настя по-прежнему стояла рядом, рассматривая колокольчики, которые время от времени издавали то звонкие, то совсем тихие и нежные звуки.

— Все, готово, — мальчик взял из песочницы щепотку песка и посыпал ею чернильные строчки, после чего поднялся со стула. Его сестра тут же схватила открытку и пробежала глазами весь написанный на ней текст.

— Ты подпись забыл поставить, — сказала она, возвращая письмо на стол. — Давай скорее, дописывай! Или потом…

— Нет, я здесь не буду подписываться, — покачал головой Алексей. — Я же его не просто поздравляю с Рождеством, я ему пишу, чтобы он нарисовал мой подарок… если захочет.

— Ну и что? — не поняла его сестра.

Мальчик чуть снисходительно улыбнулся:

— Настя, а как ты сама думаешь? Если сын слуги получает от наследника престола письмо с его подписью, где тот просит его что-то сделать, он сможет этого не делать, если ему не захочется?

— Ты хочешь сказать… — девочка все еще не понимала, что пытается объяснить ей брат, но потом вдруг ее лицо прояснилось. — Ой, а ведь верно — с твоей подписью это будет государственный документ! Приказ наследника, отданный подданному.

— В том-то и дело. А без подписи это — просто почтовая карточка с поздравлением. Теперь понимаешь?

— Да… понимаю, — кивнула Настя с серьезным видом и положила колокольчики на стол, в последний раз наполнив комнату их звоном. — Но мне бы все это даже в голову не пришло… — она немного помолчала, а потом вдруг посмотрела на своего брата с нескрываемым восхищением. — А тебе пришло… потому что ты наследник!

Алексей улыбнулся ей в ответ, и выражение его лица тоже изменилось — всегда серьезное, оно вдруг стало по-детски веселым и легкомысленным.

— Обязанности наследника я на сегодня выполнил, — сказал он, продолжая улыбаться. — А теперь можно и погулять! Пойдем, нас уже ждут, наверное.

Брат с сестрой вышли из комнаты, и она, как это всегда бывало в конце таких сновидений Пожарского, стала плавно, но быстро погружаться в темноту. Несколько секунд — и все вокруг него, все корабли и самолеты, исчезли, растворились в стремительно сгущающихся сумерках. Только белела на столе открытка, и чуть заметно блестели серебристые колокольчики.

На следующий день в школе Павел был задумчив и погружен в свои мысли. Очередной «сон про Лешу», как он теперь называл эти свои видения, заставил его задуматься о вещах, над которыми он раньше не слишком ломал голову. И еще его не покидало чувство стыда, когда он вспоминал лежащий дома в ящике великолепный нож.

Так что, обычно внимательный, он не почувствовал едва заметного изменения обстановки вокруг него. В последнее время отчуждение между ним и одноклассниками углубилось, но сегодня они словно бы все с любопытством и напряжением наблюдали за ним.

Поэтому он был немного удивлен, когда соседка по парте, ткнув его локтем в бок, пододвинула к нему записку: «Пожар, зачем тебя сегодня хочет вызвать Григ?» Григом в школе звали директора, носившего фамилию Григорян. Девочка глядела на Пашу круглыми глазами — похоже, она поймала какой-то обрывок носившегося по школе слуха, и теперь ее пожирало любопытство. Но Павел лишь пожал плечами, и она разочарованно отвернулась.

На перемене Паша попытался выяснить, в чем дело, но никто ничего толком не знал — кто-то кому-то сказал, что, мол, Пожара, хочет вызвать Григ, да чуть ли не исключить из школы… Может быть, конечно, были знавшие и побольше, но эти молчали. Лишь один из парней, с которым Пожарский был более-менее близок — несколько раз ходили в кино и играли в компьютерные игры — прошептал:

— На тебя настучали. Кто, не знаю, но, говорят, Грига бомбит конкретно.

Поскольку Павел никакой вины за собой не чувствовал, он подумал, что дело в визите Зайчика и ноже. Может, депутат рассказал директору про свой подарок, а тому, почему-то, это не понравилось. Но Павел ошибся — речь шла совсем о другом.

Его вызвали к директору с третьего урока. Григорян ходил из угла в угол по своему кабинету, словно тигр в клетке.

— Садись, Пожарский, — бросил он.

Когда Григ волновался, его армянский акцент становился более явным. Павел сел на неудобный стул, предназначенный для разносимых учеников, с удивлением глядя на директора. Обычно тот всегда был уравновешен и даже несколько вальяжен. Но ходили истории, что периодически в нем просыпался взрывной темперамент. Cам Паша этого не видел, но, судя по рассказам, это было зрелище ужасное и величественное. И, похоже, сейчас Арутюн Левонович впадал в такой амок.

— Павел, — начал директор, тоже присаживаясь в свое кресло с таким видом, будто готов был в любую минуту снова вскочить. — Ты прекрасно учишься, и при этом не дурак, что не всегда сочетается.

Эту вроде бы похвалу он высказал таким тоном, словно бросал обвинение. А потом, сделав короткую паузу, окончательно вышел из себя.

— Павлик, как ты мог?! — взревел вдруг директор, воздев руки к небу.

Пожарский впал в еще большее недоумение — все это напоминало какую-то плохую черную комедию.

— Ты пойми — эти… паршивцы, — похоже, Григорян с трудом сдержался, чтобы не вставить еще более сильное слово, — ты им совершенно безразличен. Они тебя втянут в преступление, и бросят, чтобы самим выбраться. Если вас поймают на горячем — а вас поймают — они, не задумываясь, тебя предадут.

Теперь Павел, кажется, начинал что-то понимать.

— Арутюн Левонович… — начал он, но глава гимназии лишь махнул рукой, после чего вскочил с кресла и снова забегал по кабинету.

— Молчи и слушай! Ты еще ничего не понимаешь, для тебя это ваше… АУЕ — свобода, романтика и все такое прочее. Но поверь, никакой романтики там нет — только грязь и мерзость! Я уж знаю…

Похоже, кто-то из школьников — Павел даже догадывался, кто именно — и правда «настучал» директору о том, что у Пожарского появился опасный друг. В Паше сразу же вспыхнуло желание объяснить директору, как он ошибается, но тот продолжал вещать, даже не пытаясь слушать:

— Это все из-за этого… Васютина, — Пожарский не сразу сообразил, что речь идет о Зомбике. — Нашей школе его навязали, я сразу говорил: у нас учатся дети из хороших семей, а вы к ним этого малолетнего уголовника суете. Слушать не хотели! «Арутюн Левонович, вы заслуженный учитель, а он просто ребенок, воздействуйте, перевоспитайте…» Да не перевоспитается он, это я вам как заслуженный учитель говорю! Тут и Макаренко бессилен бы был — он уже гнилой внутри весь, зараженный. Может, в колонии поймет что-то, да только я в это слабо верю. Перевоспитать… Я своего собственного не смог…

Директор осекся, по его лицу промелькнула боль.

— Арутюн Лево… — еще раз попытался вставить слово Паша, но педагог снова завелся.

— А теперь вот ты! — он обвиняюще указал пальцем на Павла. — Такие родители у тебя, мама депутат, отец врач, сам умница. Депутат Госдумы… — Григ уставил палец в потолок, подчеркивая высокий статус произносимого им титула, — с тобой встретиться просит! И вот, пожалуйста — АУЕ! Говорил я им — этот Васютин плохо на детей влиять будет. И что, не прав я был?.. Вот — один из лучших учеников теперь…

— Арутюн Левонович! — почти выкрикнул Пожарский. — Зомбик… Васютин тут ни при чем!

От несправедливых обвинений Павла самого охватил горячий гнев, и он безрассудно продолжил:

— А ваш депутат… он… мерзавец! И взятку вам дал!