Тот самый сантехник 4 (СИ) - Мазур Степан Александрович - Страница 14

Палец с невероятным трудом выделил диалог. Нажал на корзинку и все нюдсы удалились.

«Боря, себе-то не пизди! Сам знаешь, что восстановить в течении 30 дней из корзины можно. Давай уже, чисти сразу!».

Застонал снова Боря, взвыл немножко даже. Мозг не только картинок из воспоминаний в десять раз больше достал, но даже запах напомнил. И текстуру волос. А атласную кожу едва в стихотворной форме не подал.

Палец надавил на «очистить корзину» так, что казалось, дисплей проломится. Но гаджет выстоял. А Боря на сиденье голову откинул. И задышал тяжело.

Да, тяжело расставаться с девушкой, а ещё тяжелее с её лучшими фотографиями. Если сама дева постареет, попадёт под рояль на стройке, как у мультиках или не дай бог, коротко пострижётся, то фотографии лучшие переживут всё и всех… но уже не на твоём телефоне.

Но Наташка ближе, чем батя с участком. Как в тумане Боря до него минут за пять добрался. И подхватив из пакета с покупками небольшой тортик, решительно к домофону пошёл. Затем — лифт. Затем — этаж. Затем дверь открылась.

Боря ощутил, что сердце тесно. Она, главное, не в халатике в бигуди и с синяками под глазами пропитыми открыла, а в блузке белоснежной стоит, строгой почти. Личико белое, ухоженное, строго-подкрашенное. А ниже — юбка почти до колен. Не мини-юбка и не поясок-пошлый, а достойная юбка. Руководителя среднего звена как минимум. А под ней — колготки без дырочек.

— Ой, Борь, а я только с собеседования, — тут же заулыбалась она, пропуская внутрь побыстрее, чтобы в колготках тех тёмных на холодном долго не стоять в коридоре. — Похожу, меня на работу возьмут. Я так рада! Месяц ждала и вдруг говорят — приходите!

— Да? Класс! — заявил Боря и тортик протянул.

Всё-таки событие у человека. Отметить за чаепитием надо. Ну и поговорить заодно по-человечески.

А человек тот кудрявый дверь закрыла, тортик подхватила, и в щёку его поцеловать хотела приветственно. Вроде ничего необычного. Прилично даже. Но щетина везде, одно ухо и свободно.

Губы тогда в ухо и угодили. Тёплые и в помаде красивой. А по обонянию духи ударили её. Неброские, но цепляющие.

Бам!

И ощутил Боря, что током его пробрало. Тепло по телу пошло. Ещё губы её не отпрянули, как он уже сам целовал в ответ в щёку, в подбородок, под глаз, в висок и ушко прохладное, а как в губы угодил, безумие началось!

Наташка руки разжала, тортик на пол полетел. Ни слова в ответ, только звуки утробные. Страсть звериная. Руки вдруг чудить стали сами по себе, словно какой кукловод за ниточки дёргает, предварительно виагрой обоих с ног до головы обсыпав.

Словно сама по себе куртка срывается, блузка мнётся, за шею хватает что-то, притягивая к себе властно и целует, целует, ест почти!

Страсти в обоих на тысячелетие вперёд припасено. И за месяц оказалось, не угасла та. Не пролилось ни капли, если в океанах мерить. Разуваться некогда, по коридору натоптано. Но спины то к одной стене прижимаются, то шкаф-купе на прочность пробуют, зеркала руками пачкая, да не замечая.

Полетели следом ботинки по коридору зимние, куртка и блуза, юбка сползла. А как в колготках ягодицы мягкие коснулись бёдер, и руки потеплевшие по ткани прошлись упругой и плотной, взвыл Боря. Если до этого таял маслицем, то теперь звериное нутро показалось, глубинное полезло.

Размножайся, кричит оно ему.

Отдайся, кричит оно ей.

И от одежды вскоре одни трусики белые остались. Да и те сползли, заняв место ниже колен у колготок.

И оба так удачно телами соприкоснулись, что в жар бросило.

— А-а-а! — простонала Наташка, едва головка горячая соков её коснулась.

Он же брать её сзади начал прямо у прихожей. Ткани набухшие женские сигналами мозг захламили, а тот давай вещества в кровь выделять. Да все сплошь — удовольствия рядом. Набухли соски в момент, поднялись волоски на коже, а макушка сначала в ключницу упёрлась в наклоне, а затем Наташка щекой поверхность под зеркалом легла. Да так бы всю жизнь в наклоне и простояла!

Боря понял два момента. Во-первых, рукой своей её ладонь накрыл, и пальцы переплелись. Во-вторых, что угодно может на белом свете произойти, но нельзя никому такую попу отдавать с видом сзади. Как наклонилась дева разгорячённая, как обнажила губы нижние, а те в соку все, жаждут ласк и требуют распутства неуёмного.

А он — только и рад!

Увеличился Боря снизу, мыслей реку смыло потоком крови в голове. Эндорфинами смыло последние островки благоразумия, едва матки коснулся. До полной вошёл, в пару движений разбередил всё, расширил, углубил, а теперь до самого нутра докопался. И чем чаще и глубже выходило, тем больше тепла и стонов в коридоре.

Позабыв о тортике под ногами, обхватив попу мягкую как единственный островок надежды в этом непостоянном мире, Боря словно одинокий выживший на сушу выбрался. И дышал с трудом, от борьбы с волнами жизни устав.

Кричала Наташка, рецепторами управляемая. Сигналы магистральным потоком синапсы и щекотали. От момента полного единения до полного разъединения вроде с пару десятков сантиметров всего, а какой важный путь!

И чтобы из конца в конец не бегать, даже не думал мужчина разгорячённый полностью высовывать. Только поглубже стремился попасть, как рудокоп до сердца горы.

Наташка и сама ощущала, что до желудка почти снизу продирает. Порой больно даже. Но та боль, губы стискивая, только ещё больше добрит. И самой хочется поглубже присесть. Да сковал враг окаянный сзади, прижал и не даёт пространства для манёвра. Только пальцами сжимает тёплыми. А у самой пальцы уже холодные стали. Вся кровь туда, вглубь убежала, разбираться с ситуацией. Может ранена? Может — при смерти? Не знает толком, но кружится немного голова, а в глазах искры стоят. И стон под ритмичные хлопки уже на максимум ручку громкости выкручивает.

Сладко стонет Наташка, рыжие кудри по всей тумбе расплелись. И губы шепчут, едва натиск ослабевает:

— Да! Ещё! Борь… Борь… Борь…

Слишком долго расставание продлилось, чтобы длиться вечность. В какой-то момент Боря вдруг понял, что два тела в одно сливаются. А сам словно какую-то кнопку внутри нажал. Красную или помеченную как «слив». Толком никто определений не знал, но Наташка вдруг по-особому вскрикнула, зрачки расширились и вагина конвульсивно сжиматься начала, соки уже не выделяя, а разбрызгивая.

Щекотнуло Боре по яйцам тёплой струёй. И сам резервуары опустошать начал. Да, едва не смыло потоком его встречным. Выдавить супостатка хотела конвульсией мышц, но инстинкт сильнее оказался. И только сильнее обхватили пальцы попу напрягшуюся. Чтобы подальше внутри выстрелить. Да побольше зачать.

Инстинкт всегда прав!

Застыли, не двигаясь. Она — заплакав беззвучно, едва носом хмыкая. Он — словно по голове ушибленный битой. А в каске стоял или нет — это уже другой вопрос.

Со звуком извлекаемой пробки, Боря отсоединился. И Наташку распрямил. А та стоит с глазами красными, смотрит снизу-вверх, но то дела пары секунд. Руки просто сами к себе поближе прижали, обняли плотно. Теплом он делился, когда оба разгорячённые и вспотевшие или заботой, то уже не важно.

Главное, что — надо.

— Я… — с гортанным звуком обронила Наташка. — … в ванную пойду.

— Ага, — ответил Боря, руки разжал и трусы натянул.

Свои. Семейные. Если дева почти вся обнажилась, то он по сути только куртку скинул и разулся, немного пах обнажив. За секунду две одеться удалось, выходит. Но в голове пустота. И духи бесплотные летают, с криками приглушёнными «заебись! Заебись! Заебись!».

Дверь в ванную закрылась. Вода послышалась. А Боря на прихожку присел, в себя приходя.

«Боря, блядский ты бобёр! Что это было вообще? Кто так расстаётся?» — справедливо возмутился внутренний голос.

Да Боря и спорить не стал. Справ, гад, по всем параметрам. Нет в нём ни силы воли, ни благоразумия. Как понюхает Наташку, все барьеры конём перескакивает. С эрекцией наперевес.

И эрекцию ту, видимо, соседи оценили. Так как в дверь требовательно застучали. Не в общую, которую Наташка даже не закрыла, а во входную сразу.