Революция (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 10

Полицейские бобики, опешившие поначалу, ринулись задерживать оратора, но натолкнулись на стену рабочих. У некоторых из заводчан в руках были тяжелые гаечные ключи и обрезки водопроводных труб. Началась нешуточная драка.

Полицейских оттеснили. Один из них, отбежав шагов на десять, не нашел ничего лучшего, чем шмальнуть в толпу из револьвера.

Рабочие взревели. Толпа накрыла и подмяла полицейских. Стрелок бросился бежать, но упал от брошенного в голову булыжника. Через миг он скрылся из виду: его окружили разъяренные люди в заводских робах. Над их головами поднимались и резко опускались обрезки арматуры.

Федор не стал дожидаться развязки и протиснулся к гробам. Здесь увидел Марту с Гюнтером. Мужчина мял картуз, женщина рыдала. На одном из гробов виднелась надпись с краской: «Отто Циммерман».

– Твою ма-а-ать… – выругался Друг, прибавив еще несколько сочных оборотов. – Ведь трех недель не прошло, как угощал нас шнапсом в кабачке!

А Федор вспоминал бутерброд с лярдом – первую приличную еду, которую он получил с момента пленения от Отто. Его вдова и сироты, надо надеяться, уведомлены, но не смогли успеть из Пруссии к прощанию и похоронам.

Хотя… Назвать это прощанием? Нет никакой уверенности, что в ящике именно Циммерман. Не рвать же гвозди из крышки гроба. Если по позиции ударили гаубицы Шнейдера калибра 155 мм, там внутри – гниющее месиво из мяса, костей и лоскутов униформы. Возможно, после боя просто распределили фарш по деревянным ящикам. Затем, согласно спискам, написали: тут Отто, там Ганс, а дальше будет Фриц… Смерть уравняла всех.

Со всеми стоит прощаться навсегда, когда они, выбритые и стриженные, садятся в вагоны, чтоб спешить на фронт. Не каждому повезет, как инвалиду-унтеру, вопившему про войну во славу кайзера и фатерлянда.

А еще возмутил цинизм фотокорреспондента, лихорадочно менявшего фотопластины в камере. Наверно, он думал лишь о том, как выгоднее продать снимки газетам – с изображением оратора на ящиках, рыдающих вдов над гробами и толпой, линчующей полицейских.

Имеет право – здесь свобода прессы, чтоб ее…

[1] Кошкин пулемет (искаж. фр.)

Молодой постовой полицейский, явно из свежего пополнения, щелкнул каблуками и отдал честь. Военная косточка заметна невооруженным глазом, несмотря на нестроевую хромоту. Начальник отдела криминалполицай южного округа Гамбурга Хайнц Айзенманн вынужденно оторвался от бумаг и недовольно посмотрел на визитера.

Выглядел тот измотанным, со следами недосыпания на худом сероватом лице. Собственно говоря, похожий вид приобрела большая часть полиции Гамбурга. Работали на износ с того дня, как в городе начались стихийные волнения пролетариата. Полицейский-идиот застрелил рабочего на митинге памяти героев, павших за фатерлянд в войне против французских агрессоров – с этого началось. Ситуацию накалили непрерывные депеши из Берлина с требованием изобличить и арестовать бунтовщиков, забивших до смерти полицейских после того злосчастного выстрела. Задержания социалистов и профсоюзных активистов привели к массовой стачке. Прекратил работу порт, встали судоверфь, сталелитейный и все машиностроительные заводы. К забастовке грозили присоединиться железнодорожники. Рвение отдельных полицейских чинов нанесло больший урон, чем любая французская акция.

Людей не хватало, чтобы, как минимум, пресечь мародерство и грабежи на улицах. Уголовники, шпана и просто доведенные до нищеты пролетарии принялись бить витрины магазинов и выносить все подряд. Поскольку рейхсвер вычесывал призывников частой гребенкой, полиции оставался второй сорт. Например – признанные негодными к военной службе ветераны кампании в России.

Именно к таким и принадлежал визитер. Его китель над клапаном нагрудного кармана был отмечен нашивкой – черный крест на белом поле. Следовательно, ранен и освобожден от призыва в рейхсвер.

– Унтервахмистр Генрих Мюллер! – представился вошедший. – Герр инспектор! Имею важную информацию относительно одного подозрительного остарбайтера из «Ганомага».

– Он зачинщик беспорядков? Распространяет листовки? Выступает на митингах? Если нет – свободны.

– Герр инспектор! Дело более серьезное. Смею предположить, что он – считающийся покойным русский князь Юсупов-Кошкин.

Офицер снял пенсне с мясистого носа, пригладил усы… и заржал как лошадь.

– Вы переутомились, унтервахмистр? Русский князь, миллионер и национальный герой, будет работать на «Ганомаге» как простой пролетарий?!

– Да, герр инспектор.

– Скажите, как вы были ранены? Не в голову ли? Не контужены?

– Никак нет. Я – пилот Люфтваффе. Был сбит в бою русским аэропланом во время боя при отступлении от Риги. Посадил свой «Альбатрос» за русскими окопами, но сломал ногу.

– Может, над вами в лагере издевались? – кинул другую догадку шеф криминалполиции.

– В лагере голодали. Набилось больше четырех тысяч пленных. Русские не успевали подвозить продукты. Их расхватывали самые сильные. Меня спас русский госпиталь. Там мне залечили ногу, откормили. Бегать или управлять аэропланом я больше не способен, но память у меня прекрасная. Я хорошо запомнил этого человека.

– Князь Юсупов-Кошкин носил в госпиталь апельсины?

Бывший летчик сделал вид, что не заметил издевательского тона.

– После его гибели русские всюду развесили плакаты: «Воевать и не жалеть жизни как Юсупов-Кошкин». Там был его портрет – в инженерной форме. Я проверял. Остарбайтера, о котором я докладываю, зовут Клаус Вольф. Подобран без сознания под Ригой. Ровно в тот же день, когда объявили погибшим Юсупова-Кошкина. В деле административного надзора за Вольфом значится: заявил о принадлежности к германской нации, получил подданство Рейха как фольксдойче. Проверка его происхождения была поверхностной.

Настырность Мюллера начала уже не смешить, а раздражать. Вместо патрулирования улиц нахал полез в архив!

– Это ничего не значит, унтервахмистр. У вас все?

– Нет, герр инспектор, – упрямо повторил Мюллер. – Извольте глянуть эти фото.

Их было два. На одном обведенный карандашом человек стоял у гробов на митинге у проходной «Ганомага». Второй представлял собой фотокопию газеты с плакатом и надписью на русском языке. Сходство налицо! Пусть не абсолютное, но…

– Вы не ответили на главный вопрос. Допустим, на газетном фото – в самом деле русский князь. Какого дьявола он болтается в Гамбурге?

– У меня только одно объяснение. Был контужен, попал в плен в беспамятстве. Потом сочинил легенду. Не исключаю, он не помнит об истинной личности. Поверьте, господин инспектор. В лагере я видел подобных во множестве. Русский морской снаряд, упавший далеко и не оторвавший голову, отшибал память.

При других обстоятельствах инспектор послал бы Мюллера подальше. Например, в задницу. Или в Россию, что, по его мнению, было равноценно. Но ушлый малый запросто мог настучать, что криминалполицай-шеф оставил без внимания и не проверил важные сведения. Разобраться следовало как можно скорее. И забыть.

Айзенманн придвинул к себе телефонный аппарат.

– Фройлян? Соедините меня с заводоуправлением «Ганомага».

Через четверть часа, по мнению инспектора – потраченных абсолютно зря, он узнал, что подозреваемый в княжеской принадлежности образцово трудится в токарном цеху – за двести сорок кайзермарок в месяц. Отвечает за подготовку молодых станочников, на хорошем счету у мастера Бергмана и ни в чем предосудительном не замешан. Во время забастовки приходит в цех и сидит около станка – неработающего, потому что стачком как-то умудрился обесточить здание.

А может – не зря звонил? У Айнземанна шевельнулись первые подозрения. Сыщик с десятилетним стажем, он просто не верил в существование идеально добропорядочных людей. Встречаются только не изобличенные. Пусть Вольф – не Юсупов-Кошкин, это очевидно, зато он запросто может быть «серым кардиналом» бунтовщиков, оставаясь вне подозрений. Или даже русским агентом, засланным в Рейх для подрывной работы, что многое объяснило бы в происходящих событиях.