Голубка Атамана (СИ) - Драч Маша - Страница 41

Когда он выгнал меня, я решила, что в чем-то виновата. А когда узнала обо всем, поняла, что Давид выгнал из-за собственной давящей вины. Я не знала, как всё это выдержать и пережить. Мне было очень плохо и физически, и морально. В голове миллионы мыслей и каждая из них страшней предыдущей.

Измученный пустой желудок снова свело болезненным спазмом. К горлу подкатила тошнота. Я вскочила со стула и убежала в ванную. Тошнота не отступала, но наружу уже ничего не входило. Казалось, что сжавшийся желудок поднялся вверх, еще чуть-чуть и я просто его выплюну.

На висках, лбу и спине выступил холодный неприятный пот. Меня трусило. Выпрямившись, я закрыла унитаз и подошла к раковине. На меня смотрела бледная, уставшая с покрасневшими глазами тень какой-то совсем незнакомой девушки. Это была я.

Включив кран, я хорошенько умылась ледяной водой, пытаясь привести себя в чувства. Кажется, меня начинало знобить. Нет. Так нельзя. Это ненормально, если я стану бесконечно вот так себя вести всякий раз, когда между мной и Давидом будет случаться ссора. Я просто сойду с ума.

В дверь позвонили. Я встрепенулась, но тут же одёрнула себя. Давид всегда стучит. Значит, пришел отец. Дойдя до коридора, я открыла дверь и привалилась плечом к стене. На пороге стоял папа. Судя по его одежде, увесистой сумке и специальному чехлу для ружья, он только что вернулся с охоты.

— Привет, — прошептала я и почувствовала, что сейчас снова расплачусь.

Только этого мне не хватало. Это были последствия усталости, бессонной ночи и абсолютной растерянности. Мне бы стоило винить Давида, мысленно упрекать его и бесконечно жалеть себя. Но я этого не делала. Всё слишком запуталось.

— Ло, как ты себя чувствуешь? — папа перешагнул порог, закрыл дверь и сбросив вещи на пол, подошел ко мне. — Что случилось? Ты вся дрожишь.

Я не могла ничего ответить. Слёзы душили и мысли в голове уже просто кипели.

— Я как чувствовал, — обеспокоенно прошептал папа и обнял меня. — Как знал, что нужно к тебе сегодня заехать.

Мы переместились в зал. Я села на диван и притянула колени к груди. Папа ходил туда-сюда, спрятав руки в карманах брюк цвета милитари.

— Он снова тебя обидел? Он что-то тебе сделал? — Спросил он, сквозь крепко стиснутые зубы.

Я молчала. Долго. Никак не получалось подобрать нужные слова. Затем медленно, пересиливая саму себя, рассказала о том, что мне стало известно несколько дней назад.

— Нам говорили, что у тебя есть брат, — отозвался папа, когда я закончила и прижалась лбом к согнутым коленям. — Но на тот момент он уже отсутствовал в той семье, в которой ты жила. Мальчик оказался очень проблемным. Там уже была какая-то своя тёмная история, из-за которой вас и разделили. Нас с мамой даже отговаривали брать тебя. Но мы настояли на своем.

— Я не знаю, что мне теперь делать, пап, — прошептала я, чувствуя, что внутри всё ноет и бьется в агонии.

Папа хотел что-то ответить, но в дверь внезапно постучали. Мое сердце дрогнуло. Давид. Я тут же встрепенулась.

— Я сам, — сердитым голосом заявил отец.

У меня холодные колючие мурашки поползли по позвоночнику от этого жуткого чужого тона. Отец редко использовал его.

— Папочка, — умоляюще произнесла я, но он меня не слышал.

Стараясь дышать глубже, я стиснула руки в кулаки. Щелкнул дверной замок. Послышался до боли, до дрожи родной голос. Тихий. Надтреснутый. За ним тут же последовал голос отца. На несколько тонов выше. Враждебный.

Я тут же вскочила с дивана и вышла в коридор. Из-за спины отца мне почти не было видно Давида. Хотела пройти вперед, но папа вжал руку в стену, отрезая мне путь.

— Еще раз спрашиваю: что тебе здесь нужно? — тон ледяной.

— Поговорить, — ответил Давид.

— О чем?

Я заметила, как пальцы отца медленно сжались в кулак. Спина напряженная. В душном пространстве коридора начала стремительно накаляться атмосфера.

— О нас с Каролиной, — голос Давида звучал на редкость хрипло.

— Хватит, — оборвал его отец. — Я не вмешивался в ваши отношения. Но знаешь, Давид, всему есть предел. Ты что с моей дочерью делаешь?

— Александр Валерьевич, — начал Давид.

— Не нужно, — снова оборвал отец.

— Пап, пусти, — потребовала я у него за спиной, но меня по-прежнему никто не собирался слушать.

— Приезжаю к дочери и что я вижу? Что она почти на грани нервного срыва. Из-за тебя. Я всё понимаю. Отношения между людьми по щелчку пальцев не выстраиваются. Это долгая и кропотливая работа. Но то, что ты делаешь с ней, лично для меня уже за гранью. Сколько это еще будет длиться? Я предупреждал тебя? — папин голос снова угрожающе повысился. — Я предупреждал тебя или нет? Отвечай!

— Предупреждали, — тихо ответил Давид.

Я поднырнула под рукой папы и протиснулась вперед. Давид стоял на пороге и смотрел прямо на отца. На правом запястье блестели мои часы. Сердце забилось чаще, качая не кровь, а сгусток необъяснимой боли, которую нечем заткнуть или заглушить. Сам Давид бледный и с отросшей щетиной. Глаза красные. Губы обветренные и искусанные.

— Тогда какого чёрта моя дочь в таком состоянии?! — уже не сдерживая себя, громыхнул отец.

Давид даже бровью не повел, сохраняя спокойствие. Разве что взгляд на секунду сосредоточился на мне, затем снова вернулся к отцу.

— Ты что, подонок, творишь? — папа оттолкнул меня назад и схватил Давида за воротник куртки. — Ты что, сволочь, делаешь?!

— Папа! — я принялась бить отца по спине, но всё без толку.

Желудок снова свело сильным болезненным спазмом. По щекам покатились слёзы. Всё это было слишком чудовищно.

— Она — не игрушка! — отец втянул Давида в квартиру и впечатал в стену.

— Я знаю, — Давид даже не собирался сопротивляться. — Я люблю ее.

— Любишь? — папа издевательски и горько засмеялся.

Я никогда не видела его таким разъярённым. Казалось, что это и не отец мой, а какой-то совершенно незнакомый мне человек.

— Когда человека любят, его не выворачивают наизнанку.

— Я должен поговорить с вашей дочерью.

— Нет, — отец отрицательно качнул головой.

— Пап, отпусти его! — не унималась я, захлёбываясь слезами.

— Моя дочь — не вещь. Ты не имеешь права играться ею. Выбрасывать, затем снова подбирать, — папа отпустил Давида и схватился за чехол с ружьем.

— Папа! — вскрикнула я и протиснулась между ним и Давидом. — Ты с ума сошел? Убери оружие!

— Я способен защитить свою семью. И мне плевать, кто ты, Давид, — глаза отца пылали яростью. — Рука не дрогнет.

— Я был неправ. Я признаю все свои ошибки, — Давид стойко выдерживал разъярённый взгляд моего папы.

Вся эта ситуация была слишком чудовищной и сюрреалистичной. Меня трясло. Хотелось, чтобы все немедленно успокоились.

— Ты всё еще застрял в прошлом, — прошептала я дрожащим голосом, взглянув на Давида.

— Нет, — он посмотрел на меня, между бровей собрались вертикальные складочки. — Это не так, Ло. Я хочу вырваться. Я уже вырвался. Мне просто нужно было время…

— Время-время-время. Сколько еще, Давид? Какой еще страх или какая еще тайна твоего прошлого раскроется? Что еще заставит тебя снова выгнать меня? Или ты пришел убить меня?

Мой последний вопрос попал точно в цель. Давид вздрогнул. На лице отразилась просто сумасшедшая боль. Но мне тоже было больно. Слишком больно, чтобы остановиться.

— Ты ведь этого хотел? Правда? Убить каждого, кто имеет хоть какое-то отношение к убийце Ани. Ты ее любишь, Давид. Она стоит между нами. Человека уже нет на этом свете, но он всё равно остается непреодолимой преградой. Я… Я не хочу бояться и нервничать всякий раз, когда у нас всё слишком хорошо. Не хочу подозревать и накручивать себя. Не хочу вечно находиться в напряжение и ждать, когда ты меня снова выгонишь, оттолкнешь от себя.

— Ло, — выдохнул он. — Я… Никогда бы не… Я не хочу тебя убивать.

— А если бы это был другой человек? Убил бы?

— Нет. Я же говорю, что это уже не имеет никакого значения. Всё в прошлом. Моя мания была нелогичной и лишенной всякого смысла, — Давид потянулся ко мне, но отец не позволил, прижав его одной рукой обратно к стене.