Дочь пирата - Джирарди Роберт - Страница 30

• Предыдущая
• 30/64
• Следующая

Крикет прикусила губу и отвела взгляд в сторону.

— Я ходила к нему вчера ночью, — проговорила она тихим голосом. — Они держали его в трюме, привязав к паровой трубе так, что он не мог ни сесть, ни лечь. Я отвязала его, дала поесть. «Присоединитесь к нам на некоторое время, — сказала я ему. — Когда отец предложит вам работать на Братство, соглашайтесь. Через несколько лет, когда они перестанут следить за вами, у вас появится шанс бежать». Ты знаешь, что он сделал в ответ?

— Догадываюсь.

— Он выплюнул то, что жевал, прямо мне в лицо. Суп из черной фасоли. Эта фасоль застряла у меня в волосах. Капитан фактически сам прыгнул с той доски, Уилсон! Может быть, он хотел что-то доказать, может быть, он устал от жизни и хотел уйти из нее как мученик. Но выбор у него все-таки был.

— Теперь капитан мертв, — сказал Уилсон.

— Да. — Голос у Крикет задрожал. — Я сожалею о случившемся сверх всякой меры. Старик мне на самом деле нравился. И что самое грустное — операция была задумана как похищение Акермана, совсем не Амундсена.

Уилсон молчал. Судя по солнечному пятну, время двигалось к трем часам пополудни. Крикет подняла на Уилсона темные бездонные глаза. Губы у нее снова затряслись, она наклонилась вперед и горько заплакала, оставляя темные разводы на своих джинсах.

— Уилсон, не надо меня ненавидеть, — взмолилась она, — я такая одинокая. Помоги мне покончить с этим кошмаром.

Уилсон в недоумении покачал головой:

— Как?

Крикет всхлипнула:

— Ты хороший. А я нуждаюсь в доброте. Иногда я не могу разобраться, где правильно, а где неправильно. Отец велит мне что-нибудь сделать, и я делаю, потому что так повелось с детства. Всегда была семья и было Братство, они противостоят всему миру. То, что хорошо для семьи, зачастую плохо для других людей. Ты не такой. Ты знаешь, что хорошо и что плохо для всех.

Уилсон поднял бровь:

— Ты хочешь, чтобы я стал твоей совестью?

— Чем-то вроде этого.

— Не нужно иметь степень в области философии морали, чтобы сообразить: дурно заставлять ни в чем не повинного человека пройти по той доске, — сказал Уилсон. — Если ты не понимаешь этого, я ничем не могу тебе помочь.

— Есть один способ. — Крикет внезапно перестала плакать. — Ты умеешь играть в азартные игры.

— При чем здесь, черт побери, азартные игры?!

— Давай помолчим. Тебе нужно отдохнуть.

Крикет помогла Уилсону перейти на койку и легла рядом. Так, не касаясь друг друга, они встретили ночь. Ярко-красный купол опустился на остров и на весь африканский континент, а ночное небо покрылось печальными звездами.

Справа и слева от корабля лежали небольшие островки, полузакрытые малярийной дымкой. Проливы между ними, заросшие водорослями, кишмя кишели крокодилами и рыбами. У самой воды росли деревья с узловатыми корнями, служившие пристанищем для великого разнообразия птиц. К десяти часам утра небо раскалялось добела и становилось таким ярким, что было нельзя смотреть в иллюминатор.

Уилсону никогда не доводилось сталкиваться с такой погодой. Дышать здесь было так же проблематично, как под водой. Древние дизели «Шторм кар» громко постукивали, сводя с ума. Крикет и Уилсон лежали на койке голыми и потели в эротическом экстазе: соединившись потели и разъединившись потели.

Крикет поднялась на закате, смочила обюссончик коричневой водой из-под крана и выдавила влагу на Уилсона.

— Будь прокляты эти Богом забытые острова. — Крикет движением век, покрасневших от жары, смахнула капли пота. — Там, куда мы идем, климат ужасен, но не настолько.

— Где мы сейчас?

— Архипелаг Мохано.

— Это не Африка?

— Довольно близко к ней. Мы примерно в шестидесяти милях от бупандийского побережья. Отец проходит через Мохано всякий раз, когда тянет на буксире захваченное судно. Это очень уединенное место, оно лежит в стороне от международных путей сообщения. ООН объявила острова природным заповедником около двадцати лет назад. Глянь-ка.

Уилсон с трудом встал и подошел к иллюминатору. За бортом скользили бугорки, поросшие травой, привыкшей к соленой воде. На грязной отмели стояла на одной ноге высокая птица с красно-желтым оперением, наблюдая за проходящими мимо судами тусклым, лишенным всякого интереса взглядом. Африканские дрозды с голубыми хвостами сидели на ржавых поручнях и чистили перья, изредка откладывая лепешки гуано на палубу. Стаи ярко-красных пичуг пронизывали насыщенный испарениями воздух.

Уилсону показалось, что он попал в мир пернатых.

— Здесь черт знает сколько птиц.

— Согласно последним данным, триста семьдесят пять видов, половина обитает только здесь, — сказала Крикет.

— Интересно, почему?

— Вообще-то из-за насекомых. Для них здесь прекрасные условия обитания.

— А что за насекомые?

— Саранча, летающие тараканы, термиты, яванские Жуки и трупные мухи, москиты, гигантский гнус, крылатые африканские уховертки… Да назови любое насекомое, не ошибешься. Прислушайся.

Уилсон оперся о переборку и напряг слух. Через несколько секунд сквозь монотонное постукивание дизелей он уловил стрекотание, которое шло отовсюду и ниоткуда. Он снова посмотрел в иллюминатор. На фоне заката роились мириады черных точек, превращая небо в зернистую массу.

— Бог мой!

— Да, на палубе нельзя открыть рот, чтобы не глотнуть этой гадости. Люди надевают шляпы пчеловодов, прежде чем подняться наверх. Кроме отца. Он просто отмахивается от насекомых. А я не выношу этих тварей, они меня бесят. Вот почему мы с тобой сидим в трюме.

— Это единственная причина?

Крикет улыбнулась. Капельки влаги у нее на груди поблескивали в лучах заходящего солнца.

Ночью, не в силах спать из-за жары, Уилсон под стук двигателей и глухое жужжание насекомых размышлял над тем, что ему сулит будущее. Как вернуться домой? Где он очутится завтра или неделю спустя? Чем еще обернется томительное ожидание надвигающейся катастрофы?

— Отец убьет тебя при первой возможности, — сказала вдруг Крикет.

Уилсон вздрогнул; казалось, она читает его мысли.

— Так что же он просто не спустится сюда и не покончит со мной?

— При мне он не посмеет. Он знает, что я донесу на него Тридцати Капитанам. Даже мы, пираты, живем по правилам. Понимаешь? Ты мой, согласно уставу, а устав для нас закон. Для пирата нет ничего более святого, чем право собственности. Но отец — отпетый негодяй. Когда мы сойдем на берег, у него появится много возможностей избавиться от тебя. Нам нужно быть очень осторожными до тех пор, пока он не привыкнет к тому, что ты постоянно находишься здесь.

Крикет повернулась на бок, потом снова легла на спину и положила ему руку на ягодицу.

— Я тебя люблю, — сказала она настолько тихо, что Уилсон едва расслышал эти слова. — Можешь не отвечать, если не хочешь.

И Уилсон промолчал.

— Ты мне не веришь? — Она убрала руку.

— Хорошо, ты меня любишь, — с горечью произнес Уилсон. — Именно поэтому ты меня и втянула во все эти передряги? Я не пират и не убийца. И заявляю тебе прямо: при первой же возможности я убегу.

— Попробуй, — усмехнулась Крикет. — Ну, куда ты пойдешь?

— Домой.

— Твой дом здесь, рядом со мной. Ты помнишь, что у тебя мое клеймо на плече?

Не успев ответить, Уилсон почувствовал, как ее груди спустились к его ногам — он оцепенел — и ее рот овладел его крайней плотью.

Ушли во тьму травянистые бугорки со спящими птицами. На мелководьях, изобиловавших насекомыми, начали выплывать медленно эволюционирующие создания, мускулистые, не имеющие названия, полурыбы, полунеизвестно что.

Вдоль многолюдных бетонных причалов стояли краны, стрелы загружали тюками ветхие суда, не имеющие ни собственных флагов, ни мест приписки. Порт представлял собой скопление упаковочных клетей, домашнего скота и ржавого металлолома. Полуголые докеры блестели на солнце иссиня-черной кожей. За изгородью высотой в пятнадцать футов, сооруженной из столбов и колючей проволоки, лежал город, поднимавшийся вверх по склону холма. Между фанерных лачуг, навесов из хвороста и жилищ из картонных коробок, соединенных лозой, извивались грунтовые дорожки, образуя лабиринт. «Нет, это уродство нельзя назвать городом, — подумал Уилсон, — скорее мусорная свалка человечества».

• Предыдущая
• 30/64
• Следующая