Зимняя война (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 17

Оставшаяся четвёрка воспользовалась преимуществом в скорости и оказалась сверху и позади немцем. Ещё два попадания. Но тут и самого командира полка ранило, и его в руку и самолёт в плоскость. Пришлось Сашке передать управление капитану Короткову, а самому тоже выходить из боя. Хорошо, что к делу подключились четверо истребителей прикрытия, у немцев сдали нервы, и они отвернули. Это позволило «полякам» спокойно вернуться домой. Так и добрались до аэродрома подскока севернее Слуцка покоцанные, но не побеждённые.

Как оценивать эти три вылета. Сбита куча самолётов немецких, при этом не всякую шваль сбивали, а именно хвалёные Мессершмитты Bf 109 – «Бруно». Одиннадцать штук завалили. Потеряли один. Скорее всего, его здесь не восстановить. Погнуты крылья, сломаны шасси. Нужно отправлять в Спасск-Дальний. Полностью терять самолёт не хочется. Только это же не посылка. А так всё кончилось не плохо. На территорию врага самолёты не упали. Так, что СССР никто не заподозрит. Разменяли один на одиннадцать и куча танков, артиллерии, грузовиков немцам побили. А теперь хватит рефлексировать и пора начинать операцию «Золото партии».

Событие двадцать пятое

Блестящим планам везёт на проектировщиков, скверным планам везёт на исполнителей.

Веслав Брудзиньский

Поезд двигался как-то рывками. Всего-то четыре вагона. Что уж паровоз вытянуть не может? В первом вагоне они и находились. Обычный спальный вагон, пассажиры только не спали. За столом в первом купе сидел бывший руководитель польской разведки полковник и бывший министр финансов Игнатий (Игнаций Гуго Станислав) Матушевский, напротив – тоже бывший – бывший министр промышленности и бывший подполковник Хенрик Флояр-Райхман.

У двери, откинувшись на мягкую спинку дивана, сидела, чуть прикрыв глаза супруга Матушевского, первая олимпийская чемпионка в истории польского спорта, обладательница золотой медали на ІХ Олимпийских играх в Амстердаме в 1928 году Халина Конопацка. Их дочь осталась в Варшаве, и женщина переживала, теребя в руках красный берет. На родине, в Польше, её больше знали не по имени, а по прозвищу.

Халина не только в метании диска отметилась в спорте. Много чем занималась,

выступала за команды Студенческого спортивного союза в соревнованиях по лёгкой атлетике, теннису, плаванию, баскетболу, обладала навыками верховой езды и вождения автомобиля, была узнаваема и на горнолыжных склонах в Татрах. Из-за приверженности спортсменки к красному цвету одежды появилось её прозвище Czerbieta, что является сокращением от польского kobieta w czerwieni – «женщина в красном».

И сейчас в купе этого поезда оказалась по той простой причине, что помогала мужу вывозить из Варшавы золотой запас Польши, сама сидела за рулём банковского специального автобуса.

Пока всё шло на удивление удачно, рассредоточенный по восточным воеводствам золотой запас, бумажные деньги и ценные бумаги девятого числа свезли в Брест-над-Бугом, и туда же приехала их колонна автомобилей и автобусов из Варшавы, которая привезла на вокзал тридцать восемь тонн золота.

Погрузкой золотого запаса занимались в основном офицеры гарнизона Брестской крепости. Кроме того ценные бумаги упакованные в чемоданы носили работники банка и даже они с мужем. Сама Хелена десяток тяжеленых чемоданов перенесла в бронированный вагон. Муж – тоже хороший спортсмен и даже член Международного олимпийского комитета, не отставал, таская мешки с деньгами и даже помогая носить ящики с золотыми слитками.

Теперь всё это позади и поезд уже набирает ход, двигаясь на юг в сторону Львова и дальше к румынской границе. Муж Хелены снял шляпу и тоже откинулся на спинку дивана:

– А что, товарищи, не выпить ли нам по бокалу шампанского по поводу окончания самого сложного этапа нашей операции. Едем же! И даже машинист перестал дёргать паровоз.

– И то правда, я вся извелась, – согласилась с мужем Czerbieta.

– Доставай, Хенрик. – Матушевский кивнул на медицинский саквояж, что стоял рядом с подполковником.

Бывший министр промышленности хлопнул себя по коленям, улыбнулся, наверное, впервые за этот самый длинный день в его жизни и стал расстёгивать коричневый, толстой кожи, саквояж, когда поезд дёрнулся опять и стал замедлять ход.

– Да, что такое?! – Матушевский качнулся и ударился локтём о столик, – Матка Бозка, что опять случилось? – Он встал и решительно вышел из купе в коридор, открыл дверь тамбура. Там дежурил его друг полковник Сапковский. – Что случилось, Юзеф?

– Не знаю, паровоз останавливается. Не нравится мне это. Но не могут же здесь быть немцы?!

– Нет, не должны, мы в сотнях километров от фронта. Выгляни, узнай, что там, – бывший начальник польской разведки отступил вглубь тамбура и достал из кармана пиджака маленький «Вальтер».

Сапковский открыл дверь тамбура, высунул в неё свою щекастую физиономию и долго вглядывался в темноту, наконец, не выдержал и, откинув лесенку вагона, стал спускаться. Игнаций Матушевский занял его место, выглянул, сжимая оружие, наружу. У паровоза в свете, пробивающейся сквозь тучи временами, луны и, отражённым от леса, свете паровозных огней копошились люди. Люди были в форме, криков и стрельбы не было, и полковник успокоился. А вскоре вернулся и Сапковский.

– Что там, Юзеф?

– Да, не понятно, ничего. Там пограничная стража. (Straż Graniczna). Поручик (Porucznik) Блащиковски говорит, что дальше ехать нельзя, Советы прорвали границу и перерезали железную дорогу. – Выпалил, не поднимаясь в вагон, Сапковский.

– Советы? Русские? Тут, в двухстах километрах от границы? Ерунда какая, не могли они за один день пройти двести километров. Вчера вечером, когда мы выезжали из Варшавы, ходили слухи, что Москва может напасть на нас, но не могли же они, в самом деле, пройти за день двести километров, и в Бресте ничего об этом не известно. Позови сюда этого поручика.

– Он требует главного? – Кисло усмехнулся полковник.

– Требует? Куда катится мир. Поручики требуют у полковников, – бывший начальник разведки Польши спустился по лесенке, сунул пистолет назад в карман и стараясь не наступать на большие камни стал пробираться к паровозу вслед за Сапковским.

Поручик этот Матушевскому сразу не понравился, даже при тусклом свете было видно, что он не поляк, а еврей. Еврей и офицер пограничной стражи?

– Представьтесь! – Зыркнул Игнаций на стража.

– Янек Блащиковски …

И тут острая боль обожгла затылок полковника, и даже тот тусклый свет, что давала неполная луна исчез.

Событие двадцать шестое

Полагать, что задуманное будет развиваться по заранее намеченному плану, – все равно, что качать взрослого человека в люльке младенца.

Эдмунд Бёрк

Майор Светлов зашёл в купе того вагона, где расположились … Как бы их назвать? Пусть будут охранники. Десяток польских офицеров, кто в штатском, кто в форме. Живым был нужен один и этого субчика уже связали и упаковали. Сюда его вызвал лейтенант Абросимов. В вагоне оказалась женщина. Так-то планировали всех отправить к их польскому богу, но стрелять в женщину лейтенант не решился, а ему – Светлову, теперь, что с ней делать. В купе дёргался, связанный по рукам и ногам, тип, что назвался здесь старшим, и сидели с задранными вверх руками двое, пожилой, далеко за сорок, лысеющий мужчина и молодая красивая панёнка. Высокая, плотная и явно уверенная в себе. Бой – баба.

Польский язык майор не знал, и знать не хотел, а эти двое с угрозами в голосе сразу на него накинулись. Опшекали всего, в смысле оплевали. С такой яростью, давно майор не сталкивался, да ещё от женщины. Светлов обернулся, позади в форме поручика пограничной стражи стоял маленький неказистый учитель математики из Вишнёвки, после того, как его подстригли, он стал совсем беззащитным каким-то и кроме жалости ничего не вызывал, форма пограничника шла ему как Светлову балетная пачка.