Полуостров Сталинград (СИ) - Чернов Сергей - Страница 24

Сейчас мы приспособились. Перед самым броском, когда дойчи* уже подбираются совсем близко, крупный калибр замолкает. Бьют только лёгкие миномёты. Это означает, что мне надо подавать команду «Внимание! Приготовиться» и эфки уже можно кидать, у них разлёт осколков до двухсот метров.

Все эти мысли мне нужны, как хоть какая-то броня от мандража, с которым еле справляюсь. У, с-сука… непроизвольно трясу головой, уши будто ватой забивает от близкого разрыва. По каске шуршат песчинки и комочки грунта. И толчок в спину. По его силе определяю 75-миллиметровый калибр. Значит, пока никого близко нет. Иначе своих снёс бы.

Вот грохнуло совсем близко, мина в окоп угодила. Ударило по ушам и хлестануло веером осколков по деревянному щиту. Ячейки ими прикрываются. Подозреваю, не выручит, если снаряд прямо за ним рванёт, но от касательных осколков спасает.

Это мина. А снаряды? Прислушиваюсь. Снарядами уже не кидаются, значит, пора. Преодолевая рывком внутренний барьер, внутренне выходя на уровень особой свободы, отбрасываю щит пинком. Высовываюсь в окоп, ору:

— Рота! Приготовиться!!!

Руки работают сами по себе, мандраж волшебным образом превращается в кураж. ППШ наизготовку, тряпку со ствола (для предохранения от грязи) — долой, в руке уже эфка и будь я проклят, если помню, когда вынул чеку.

Но это ещё не фокус, фокус мы сейчас изобразим. Ладонь раскрывается, внутри гранаты щёлкает, в ответ из груди рвётся дьявольское веселье. Двадцать один! С приседом и резким выпрямлением тела вверх и назад, чтобы не высунуться из окопа выбрасываю эфку вверх по круто навесной траектории. Двадцать два!

— Гефаэ! Гранате!

Ага, значит, вы уже здесь…Двадцать три!

Как и задумано, эфка с грозным хлопком распускает смертельный веер на высоте. Теперь ложитесь, не ложитесь, господа дойчи, каждый хапнет свою долю.

— Рота! К бою!!!

Кладу автомат в канавку в бруствере, в моём секторе трое-четверо. Один точно шевелится. Прицеливаюсь — короткая очередь — дойч дёргается — прыжок назад в общий ход и переход к другой точке. Они у нас через каждые пару метров. По покинутой позиции хлещут пули, вовремя ушёл. Уходить надо вовремя, как и приходить. Выбираю следующего, в момент стрельбы отмечаю, что не так уж их и много. Швыряю эфку, надо, чтобы они головы пригнули. Одновременно ору:

— Рота! В атаку! — и после взрыва:

— Вперёд!!! — выпрыгиваю сам, как чёртик из табакерки, и, не оглядываясь, знаю: все бойцы делают то же самое. Если живы.

Живы! Летит несколько эргэдешек, кто-то кричит «Ура», раздаются автоматные очереди. Дойчей натурально немного, всего в два-три раза больше нас, не меньше трети полегло. Нам легко их бить, стоя лучше видно их всех, возящихся на изрытом снарядами поле.

Всё заучено до автоматизма. Первые (командир всегда первый) поливают из автоматов, вторые делают бросок и садятся на колено или ложатся, перехватывая эстафету стрельбы. Теперь мы! Бросок вперёд! Лучше зигзагами. И вот мы уже вплотную. Осталось добить оставшихся. Они тоже стреляют, пара моих ребят остаются на неподвижной огневой позиции.

Немецкая и наша артиллерии молчат. Дают нам разобраться по-свойски. И потом не будут, раненых мы не добиваем. Обычно.

— Граната!

Прыгаю в сторону, вжимаюсь в землю, но разрыв слишком близко… бам-м-м!

— Очнулись, товарищ лейтенант? — на меня смотрит знакомое лицо, мир вокруг слегка раскачивается. Жив? Жив. Меня несут на носилках. Дойчи не стреляют, мы — тоже. Попробовали они как-то. Тогда нам приказали сделать то же самое, добить раненых, оставшихся на поле. Мы отказались, — я отказался, а за мной и вся рота, — и почему-то наказывать нас не стали. Ударили по полю тяжёлыми миномётами и перемешали всех в одну кучу, и живых и мёртвых. Потом, как мне рассказывали, особый отдел отправил одного пленного с сообщением дойчам: будут наших раненых добивать — ответим тем же. Так цивилизованность диких русских варваров победила первобытное зверство высококультурной европейской нации.

Сейчас дойчи спокойно относят с поля своих, раненых в первую очередь, убитых — во вторую. То же самое делаем мы, спокойно уносим своих. Вот и я получил свою долю, меня уносят. Но вроде целенького, голова только болит, а руки-ноги на месте.

19 августа, вторник, время 11:10.

Бронепоезд с КП 13-ой армии.

Генерал Павлов.

Никитин заканчивает рассказ. Повествование со всеми результатами в численном виде. Цифры бьют под дых, почти тридцать тысяч общие потери с начала наступления немцев. Тысяч пятнадцать, получивших ранения лёгкой и средней тяжести, вернутся. Но если бы я не ротировал его войска, от 20-го мехкорпуса (фактически моторизованного) и 2 стрелкового корпуса мало что осталось бы. Пять дивизий, это примерно пятьдесят тысяч личный состав. 24-ую дивизию из 21-ого стрелкового корпуса подтянули к Молодечно, как резерв.

— Это мясорубка какая-то, Грыгорич!

— Взаимная мясорубка, согласись.

Никитин вздыхает. Подбадриваю его, а сам знаю: хоть все пять дивизий лягут под дёрн, я на это пойду. Потому что знаю, фрицев ляжет в два раза больше. Семёныч переживает и, пожалуй, это правильно. Не знаю, как бы к нему относился, если бы он хладнокровно кровопускания из своей армии воспринимал. Лишь бы не мешало выполнять боевую задачу.

— А танки ты как потерял? — мой вопрос нагоняет ещё одну тучу на его лицо.

Докладывает. Устроил при отступлении танковую засаду, чтобы ударить во фланг и перемолоть передовые части. Немцы обнаружили, причём почти случайно, обстреляли невинную с виду рощицу и сорвали маскировку. Десять танков Т-34 — долой.

— Штуки четыре отремонтируем, — грустно обещает Никитин.

Меня это не особо огорчает. Семёныч не осознаёт, и я обращаю его внимание, что немцы редко стали использовать танки для взлома обороны. Работают артиллерией и пехотой при активной поддержке авиации.

Решили стянуть все резервы к Молодечно: 29-ую моторизованную из Белостока (6-ой мехкорпус), 24-ую стрелковую дивизию и 155-ую дивизию из Барановичей. Моему дубль-центру сил достаточно, там ещё корпус вокруг стоит.

— 209-ую мотодивизию ещё подтяну, — решает Никитин. Имеет право, 17-ый мехкорпус я ему тоже отдал.

— Танковые не трогай, они при обороне почти бесполезны.

— Наступать не будэм?! — в глазах Семёныча разочарование.

— Большого наступления на твоём участке в ближайшее время не предвидится, — окончательно огорчаю генерала, — а на локальные операции у тебя танков хватит. Вместо подбитых новые подбросим.

Наступать на крупные силы это, конечно, брутально и горячит кровь, однако отвагу лучше проявлять отдельно от слабоумия. Бить надо в слабые места, поэтому вильнюсское направление для нас закрыто.

Обсуждаем перспективы.

— У Молодечно устроим свалку, стенка на стенку, — предлагаю, а Семёныч молча кивает, — проверим проклятых фашистов на прочность по-серьёзному. Потянешь командование такой группой войск?

Семёныч, чуть подумав, опять кивает.

Возражений не предвидел, их и не было. В районе Молодечно начинается зона густых оборонительных линий, которые понастроили во время обучения ещё до войны и в самом начале. Там и сейчас обучение ведётся. Кстати, давно не заглядывал, надо этот пробел заполнить.

В этой зоне фрицам воевать, как бегать со спутанными ногами. Вправо, влево? Болота. Что? Высохли? Так мы их размочим, делов-то!

— Ещё кое-что придумал, тебе понравится, — растолковываю идею, Семёныч светлеет лицом. Сам не знаю, получится или нет, но попытка — не пытка, как говорит мой бывший друг товарищ Берия.

— А теперь собери мне командиров всех уровней, до которых можешь дотянуться в течение часа. Мне с ними поговорить надо…

Два часа спустя.

Едем обратно в Минск. Через минские учебные оборонительные линии, которые скоро станут боевыми. Поговорил с ребятами, успокоил. Сказал то же самое, что и раненым. Насколько могу судить — прониклись. Прониклись и успокоились.

20 августа, среда, время 19:40.