Однажды ты пожалеешь (СИ) - Шолохова Елена - Страница 7

– Да и куда мы поедем? Мам, ну ты подумай. У нас здесь всё…

– Меня Марина звала к себе. Обещала помочь устроиться.

В груди полыхнула злость. Опять эта Марина! Вот честно, плевать мне было на ее подругу всё это время, когда мать за какие-то там грехи юности на нее обижалась. Но сейчас… Зовет она! А вдруг отец остынет, вдруг сам невыносимо заскучает и захочет вернуться? А если мы уедем – то всё, конец, бесповоротно.

Я ушла к себе, лишь бы не видеть её скорбного лица. Это уметь надо – сломать всем жизнь и при этом внушить другим чувство вины весом в тонну, а самой выглядеть жертвой.

Однако уже на следующий день я, кажется, поняла, почему мать собралась сорваться черт знает куда. Сначала утром мне девчонки из класса сообщили, что про нас ходят всякие слухи. Ничего конкретного не говорили, наверное, стеснялись. Просто сказали:

– Блин, про твоих предков всякое болтают…

– А вы слушайте побольше, – буркнула я, но огорчилась.

Мать, как огня, боится сплетен. Одно время к ней приставал наш учитель труда, хотя уже старпер. Она пожаловалась папе, он с трудовиком разобрался, поддал ему хорошенько, и тот отстал. Но принялся сочинять, что мама сама была не против. Ему не особо поверили, но немного пошептались по углам. Так мама тогда впала в адскую депрессию из-за этих сплетен. Хотя кто их не боится? Как там у Грибоедова? Злые языки страшнее пистолета. Так оно и есть.

А позже, когда по пути из школы домой я заскочила в магазин, то своими ушами услышала, как тетки в очереди перемывали маме косточки.

– … значит, Дашка не его дочь? И от кого тогда Наташка залетела?

– Да в городе нашла какого-то. Они ж с Маринкой после школы уехали в эти свои институты. А там, сами знаете, как девки гуляют. Вырвутся на свободу и пускаются во все тяжкие. Вот и Наташка нагуляла. Я по срокам примерно подсчитала – все совпало. А сюда приехала и Ваньке-дурачку навешала лапшу. Городской-то наверняка ее послал. На кой она ему…

Только я вознамерилась встрять и наговорить теткам гадостей, как одна из них ляпнула:

– Да точно! А помните, она ж как раз незадолго до свадьбы таблеток наглоталась, чуть не померла?

Я застыла на месте, оглушенная. Мама глотала таблетки?! Мама хотела умереть?

– Да-да, было, было, – подхватила тетя Валя, продавщица. – Вот поэтому и наглоталась. Жалко Ваньку. Хороший мужик, непьющий, работящий. Досталась же ему прошмандовка.

– Мой говорит, что Ванька уехал на вахту куда-то. На север, что ли.

– Ну так! От позора, поди, сбежал, бедолага. Кому охота ходить рогоносцем. Она ж и после свадьбы, поди, гуляла. Помните, был же какой-то скандал, что трудовик к ней домогался? Я ещё тогда говорила, что у Наташки этой рыльце в пушку, а мне не верили. Ну вот. В тихом омуте… Бедный Ванька.

– Да-а, жалко мужика. Эта-то быстро утешится. Я вчера видела на почте, как она глазки строила Тонькиному мужу.

– Вот же срамота… Хорошо, что родители её до такого позора не дожили.

– А самое ужасное, что эта… прости господи... ещё и учительница. Чему такая учительница может детей научить? Да ее на пушечный выстрел нельзя к детям подпускать.

– Вот уж воистину!

За спиной хлопнула дверь, и в магазин ввалилась горстка пацанов. Тетки обернулись на шум и увидели меня, окаменевшую у порога. Они заметно смутились, заткнулись, отвели глаза, а одна из них, мать Веры Черновой, моей одноклассницы, слащаво пролепетала:

– О, Даша. Уроки уже кончились? Как мама?

– Сами вы прошмандовки, – выпалила я и выскочила из магазина. Дуры!

Вечером, когда мать снова затеяла разговор о переезде, я, к ее огромному удивлению, даже спорить не стала. Молча выслушала все ее доводы и обещания, как там будет хорошо.

Если честно, мне вдруг стало страшно за мать. Меня-то эти сплетни выбили на весь день, а ей каково? Уезжать не хотелось до смерти, ну а вдруг она опять что-нибудь с собой сделает? Она вечерами с таким страшным и пустым лицом сидит в кресле. И может сидеть так час-два-три. А теперь ещё какие-то таблетки всплыли... Неужто она правда хотела покончить с собой? Жутко...

– Ну что скажешь, Даш? Ты подумай – это же столица. Там такие возможности. Не то что тут. А про папу не переживай. Мы его матери адрес оставим. Если захочет – найдет.

– Ты из-за сплетен хочешь уехать?

– Не только. Но и поэтому тоже, – мать долго молчала, не шевелясь и глядя в одну точку, и я снова забеспокоилась. Но потом очнулась и с горечью произнесла: – Люди такие злые. Так любят осудить…

Хотелось спросить насчет таблеток – вдруг все-таки тетки наврали? – но почему-то язык не поворачивался.

– Ладно, – выдохнула я. – Давай уедем.

Про злосчастные «таблетки» я все-таки выспросила, но не у матери, а у ее подруги. Той самой Марины. Не сразу же, как приехали, конечно, а спустя время. Поначалу я вообще слово лишнее вымолвить стеснялась, не то что разводить кого-то на откровения. Чужой город, чужой дом, чужие люди – для меня, ни разу не покидавшей Зареченск, всё это было слишком. Но постепенно я освоилась. Подружилась с Олей, старшей дочерью Марины, она ненамного меня младше. А потом и с самой Мариной.

Мы прожили в их доме несколько дней, и вопреки моему воинственному настрою она мне понравилась. С ней мы махом нашли общий язык. И вообще она оказалась дружелюбной, легкой, живой, без всяких лишних заморочек. Не то что её муж. Тимур. Он, конечно, крутой, но ужасно нелюдимый и мрачный.

Я не помню, поздоровался он с нами или нет в первую встречу, но потом ни слова нам ни разу не сказал.

Нет, он нас не гнал прочь, ничего плохого не говорил, то есть вообще ничего не говорил, но при нем как будто сразу тучи сгущались. Сама атмосфера в доме тотчас менялась. И даже их мальчишки – маленькие ведь совсем, а сразу же стихали, когда он приходил после работы.

Что уж говорить о нас. Мы с мамой вообще в диван вжимались и не дышали. А после ужина быстренько уходили в дальнюю комнату, которую они нам выделили на двоих и до утра носа не высовывали, чтоб лишний раз не попадаться ему на глаза.

Мне показалось, что Тимур очень любит свою жену и только поэтому нас терпит. А может, у него всегда такой вид, по жизни. Вид убийцы, пошутила я, но маме эта шутка не понравилась.

Однако, когда Тимур смотрел на Марину, у него аж лицо менялось, светлело и теплело, что ли. Я вдруг подумала, что тоже так хочу: чтобы кто-то крутой и опасный так таял со мной одной...

С Олей, Тимур вообще-то тоже был мягок, я даже решила, что она – его любимица из детей. Но потом мама по секрету мне поведала, что Оля ему вообще не родная.

Не знаю, зачем она мне это сказала. Только хуже стало. Потому что он свою неродную дочь любит, а мой папа меня бросил…

Утром Тимур снова уезжал на работу, заодно увозил Олю в школу, и становилось свободнее. Во всяком случае – мне. Мама все равно держалась скованно и с Мариной еле общалась – и не скажешь, что они подруги. Я же, наоборот, болтала с Мариной обо всем подряд.

Самое удивительное, что разговаривать с ней по душам оказалось гораздо легче, чем с матерью, как будто это её я знаю всю жизнь. Впрочем, и она сначала ни в какую не хотела даже заговаривать про тот случай, как будто с неё взяли клятву молчать. Твердила на все мои вопросы одно:

– Если бы твоя мама считала нужным, она бы сама тебе всё рассказала.

– Моя мама никогда не считает нужным кому-то что-то рассказывать. Не всегда это правильно, – возражала я. – Иначе мы бы сюда к вам в Москву не переехали, а остались бы дома. С папой.

Марина на это только разводила руками, типа, может, она и согласна со мной, но ничего поделать не может.

Сегодня мама поехала на собеседование – тоже спасибо Марине. Она через своих знакомых договорилась, чтобы её устроили в какую-то подмосковную школу учителем начальных классов.

Ну а я навязалась пойти с Мариной выгуливать её мальчишек, а там приперла её с расспросами: