Памяти Джона Ингерфильда и жены его Анны - Джером Клапка Джером - Страница 7
- Предыдущая
- 7/7
Он направляется к двери, но останавливается и снова оглядывается по сторонам.
– Скажите ей, что я прошу, я умоляю ее не оставаться здесь больше ни одного часа. Самое страшное позади. Теперь ее может заменить любая сиделка. Скажите ей, что она должна вернуться домой сегодня же вечером. Если она любит меня, пусть уезжает немедленно.
Экономка, несколько смущенная его горячностью, обещает передать все это и спускается вниз. Он берет шляпу и плащ со стула, куда он их бросил, и снова поворачивает к выходу. В это мгновение открывается дверь и входит Анна.
Он кидается назад, в темноту, и прижимается к стене. Анна, смеясь, окликает его, а затем, так как он не отзывается, спрашивает встревоженным тоном:
– Джон… Джон… милый! Это ты? Где же ты?
Затаив дыхание, он еще глубже забивается в темный угол; Анна, думая, что это почудилось ей в полумраке, проходит мимо него и подымается по лестнице.
Тогда он крадется к выходу, выскальзывает на улицу и тихо затворяет за собой дверь. Через несколько минут старая экономка взбирается наверх и передает ей слова Джона. Анна в полном недоумении подвергает бедную старуху суровому допросу, но не может больше ничего добиться. Что все это значит? Какое «дело» может заставить Джона, который в течение десяти недель и не помышлял о делах, покинуть ее таким образом – не сказав ни слова, не поцеловав ее! Внезапно она вспоминает, что несколько минут назад окликнула его, когда ей показалось, что она его видит, а он не ответил; и ужасная правда неумолимо предстает перед ней.
Она снова затягивает ленты своей шляпки, которые начала было развязывать, спускается вниз и выходит на мокрую улицу.
Она торопливо направляется к дому единственного живущего поблизости доктора – большого, грубоватого человека, который в течение этих двух страшных месяцев был их главной опорой и поддержкой. Доктор встречает ее в дверях, и по его смущенному выражению она сразу же догадывается обо всем. Напрасно пытается он разубедить ее: откуда ему знать, где Джон? Кто сказал ей, что Джон заболел – такой большой, сильный, здоровый малый? Она слишком много работала, и поэтому эпидемия не выходит у нее из головы. Она должна немедленно вернуться домой, иначе заболеет сама. Право же, с ней это может случиться гораздо скорее, чем с Джоном.
Анна, подождав, пока он, расхаживая взад в вперед по комнате, кончит выдавливать из себя неуклюжие фразы, мягко, не обращая внимания на его уверения, говорит:
– Если вы не скажете мне, я узнаю у кого-нибудь другого, вот и все. – Затем, уловив в нем секундное – колебание, она кладет свою маленькую ручку на его грубую лапу и с бесстыдством горячо любящей женщины вытягивает из него все, что он обещал держать в тайне.
И все же он останавливает ее, когда она собирается уходить.
– Не тревожьте его сейчас, – говорит он. – Он разволнуется. Подождите до завтра.
И вот, в то время как Джон считает бесконечные бочонки с салом, Анна сидит у его кровати, ухаживая за своим последним «пациентом».
Нередко в бреду он зовет ее, и она берет его горячую руку и держит ее в своих, пока он не засыпает.
Каждое утро приходит доктор, смотрит на него, задает несколько вопросов и делает несколько обычных указаний, но не говорит ничего определенного. Пытаться обмануть ее бесполезно.
Дни медленно тянутся в полутемной комнате. Анна видит, как его худые руки становятся все тоньше, а его запавшие глаза – все больше; и все же она остается странно спокойной, словно удовлетворена чем-то.
Незадолго перед концом наступает час, когда к Джону возвращается сознание. Он глядит на нее с благодарностью и упреком.
– Анна, почему ты здесь? – спрашивает он тихо и с трудом. – Разве тебе не передали мою просьбу? В ответ она смотрит на него своими бездонными глазами.
– Разве ты уехал бы, бросив меня здесь умирать? – спрашивает она со слабой улыбкой.
Она еще ниже склоняется над ним, так что ее мягкие волосы касаются его лица.
– Наши жизни были слиты воедино, любимый, – шепчет она. – Я не могла бы жить без тебя: богу это известно. Мы всегда будем вместо.
Она целует его, кладет его голову к себе на грудь и нежно гладит его, как ребенка; и он обнимает ее своими слабыми руками.
Скоро она чувствует, как эти руки начинают холодеть, и осторожно опускает его на кровать, в последний раз смотрит ему в глаза, а потом закрывает веки.
Рабочие просят разрешения похоронить его на ближнем кладбище, чтобы никогда не расставаться с ним; получив согласие Анны, они приготовляют все сами, желая, чтобы все было сделано только любящими руками. Они положили его у церковного крыльца, чтобы, входя в церковь и выходя оттуда, проходить близ него; и один из них, искусный каменотес, сделал этот надгробный камень. Наверху он высек барельеф, изображающий доброго самаритянина, который склонился над страждущим братом, а под ним надпись: «Памяти Джона Ингерфилда». Кроме того, он хотел высечь еще стих из Библии, но грубоватый доктор остановил его:
– Лучше оставьте место на тот случай, если придется добавить еще одно имя.
И на короткое время камень остается незаконченным, пока, через несколько недель, та же рука не добавляет слова: «и жены его Анны».
- Предыдущая
- 7/7
