ХВ. Дело № 2 (СИ) - Батыршин Борис - Страница 34

Татьяна задумалась, потом кивнула.

— Было дело. Барченко тогда говорил, что немцы, как и Гоппиус, экспериментируют с развитием особых способностей у людей?

— Да, и используют для этот именно подростков. — поддакнул Марк. — Теперь я тоже вспомнил. Так значит, этот парень — один из питомцев доктора фон Либенфельса?

Немец — теперь было очевидно, к какой нации принадлежит наш пленник — переводил взгляд с меня на моих спутников и обратно, явно силясь понять, чём идёт речь. Но уловил лишь пару знакомых слов, в том числе и дважды произнесённое имя своего «патрона». По-моему, его это не слишком порадовало.

… вот так-то, парень, русский надо учить…

— А это что за чертовщина?

Марио, копавшийся во время нашей беседы в карманах куртки пленника — её мы сняли, чтобы не мешала перевязывать рану — продемонстрировал нам два куска медной проволоки, скрученные в странные фигуры. То есть это мне поначалу так показалось, но в следующий момент я понял, что это такое.

Искалки — очень похожие на те, что были у Татьяны в день нашего с ней знакомства возле лесного озерка. Один в один, будто согнутые по одном чертежу, только на тех, первых, не было выжженного на деревянной ручке тевтонского креста. Кстати, больше я у Татьяны этих штуковин не видел, обходилась она исключительно подарками старой цыганки, своей наставницы.

Татьяна тоже увидела «искалки».

— Это что, его?

— Угу. Вот, значит, зачем они полезли в дом ребе — тоже собирались искать тайник. Но Кристобаль Хунта, как водится, успел первым…

— Кристобаль… кто?

— Не бери в голову. Это из одной книжки… редкой, в общем, тебе вряд ли попадалась. И в библиотеке коммуны тоже нет. Ты лучше скажи: сможешь с ними управляться?

Она взяла искалки, повертела в руках и вернула мне.

— Даже пробовать не стану. Они… как бы это сказать.. сделаны специально для него. У меня они в лучшем случае, просто не заработают.

— А в худшем?

— Тебе правда так хочется это узнать?

— Обойдусь. — Я завернул трофейные «искалки» в тряпку и убрал в саквояж. А теперь, займёмся, пожалуй, этим… новым, прости господи, тамплиером? Очень мне интересно, что он сможет нам рассказать.

— Молчит, проклятый манджапаре[1]! — Марио длинно выругался по-итальянски. Из всей тирады я разобрал лишь трижды повторённое «порка путана» — «свинская шлюха» да упоминание божьей матери, тоже, почему-то, в сочетании со свиньёй. — Может, камрад, мы его… того? Без излишнего гуманизма?

За время неудавшегося допроса пленник — его, как следовало из нашедшихся в кармане документов, звали Карл Герман Пургольд, — побледнел ещё больше, усеивавшие лицо и ладони веснушки потемнели, стали коричневыми. Однако сознания он не терял, несмотря на мучительную боль, которую наверняка испытывал. Несколько раз он просил пить, но Татьяна запретила. «Рана в живот, вы его прикончите одним стаканом воды. — объяснила она. — А он, может, того и добивается!»

Я покачал головой.

— Если вы, синьор, его хоть пальцем тронете, не говоря уж о вашем ножичке — он немедленно откинет копыта. Этот, прости господи, «истинный ариец» — наша единственная ниточка к похитителям книги. И если он умрёт, мы с вами останемся в дураках.

Марк подошёл к пленнику и пристально вгляделся в него — сверху вниз. Немец заволновался — попытался отодвинуться,

— Я, пожалуй, попробую, если вы не против…

Марк сплёл пальцы, вывернул ладонями вперёд, хрустнул суставами. Немец попытался что-то сказать, но, видимо, простреленный живот отозвался на эту попытку приступом боли — он побелел ещё сильнее, и с хрипом стал заваливаться набок.

— Не дайте ему потерять сознание! — отрывисто скомандовал Марк. — Иначе вообще ничего не выйдет.

Я подхватил пленника под мышки и усадил прямо. Марк навис над ним, глядя глаза в глаза. Какие-то секунды мне казалось, что немец забыл о своей ране, об адской боли, наверняка терзающей простреленный живот, и сверлил Марка чёрными, как бездонные колодцы, зрачками. Но нет — вот в лице его что-то дрогнуло, взгляд вильнул, уходя от предложенного поединка.

— В глаза смотреть, кому сказано! — прохрипел Марк, и я вздрогнул, с трудом узнавая знакомый голос. — В глаза!..

Немец заскулил — тонко, жалобно. В уголке рта возникла и потянулась вниз блестящая ниточка слюны. Весь он сжался, усох, безуспешно пытаясь раствориться в каменной стене колодца за спиной. Потом завыл — тихонько, прерывисто, не отводя от Марка значков-колодцев, до краёв полных животным ужасом — и поднял руку, силясь хотя бы ладонью, растопыренными, дрожащими пальцами, закрыться от безжалостного визави. И вдруг осел, словно надувная кукла, из которой выпустили, по меньшей мере, половину воздуха.

— Спрашивайте. — Сказал Марк своим обычным, разве что, слегка надтреснутым голосом. — Теперь он всё скажет.

Я уважительно покосился на напарника. Чего только не узнаешь о человеке, когда вот так припрёт…

— Ну, брат, силён! Не знал, что ты так умеешь!

— Я и сам не знал… — Марк вытер лоб — тот был покрыт крупными каплями пота. — В смысле — пробовал как-то на занятиях в «особом корпусе», только тогда мало что получилось. Ну, так ведь тебя тогда рядом не было — может, усилил?

— Может быть. Тань, посмотри, как он, не окочурился?

Татьяна склонилась над немцем, осторожно ощупала живот, поправила повязку. Пленник дёрнулся от боли и прошипел что-то вроде «юдише швайне…»

— Можете начинать. — Она встала, отряхнула колени от серой каменной пыли. — Только торопитесь, долго он не протянет.

Я ткнул Марка локтем в бок.

— Слушай, ты у нас лучше всех по-немецки сечёшь…

— Ладно, я уже понял. — он обречённо вздохнул. — Говори, о чём спрашивать?

«…да, нас было трое. В Палестину добрались через ирландский Дублин, на британском пароходе. Кто именно? Старший, адепт Ордена — между прочим, тот самый, кто вывез в прошлый раз книгу — и двое фамиларов. А? Это мы — я и мой товарищ, Гейнц Ремлер, он на год меня старше, и ещё семеро. Нет, они остались, здесь только мы двое. Книга? Доктор Либенфельс, когда закончил полный перевод — а это заняло несколько месяцев, это у него-то, лучшего в мире знатока древних и мёртвых языков — очень ругался, говорил, что не хватает самого важного из ритуалов. Он думал, что старик-еврей, у которого книга хранилась, нарочно вырезал страницу с его описанием — вырезал, и спрятал в каком-нибудь тайнике. Как это — зачем? Вы ещё спрашиваете? Чтобы испоганить древний священный манускрипт, разумеется. А может, и продать хотел какому-нибудь коллекционеру. Я же говорю, еврей, чего ещё от них ждать?

Нет, их старшего в городе не было. Он уже засветился в прошлый раз, так что пришлось дожидаться результатов нашей вылазки в Яффо. Кто, Гейнц? Ему было велено ждать на улице, ну и когда он понял, что налёт не удался — действовал по инструкции. На соседней улице его дожидался араб с мотоциклом, и они должны были что есть сил, гнать в Яффо, сообщить о провале.

Почему в дом пошёл я, а не Гейнц? Понимаете, он не боевик, даже стреляет плохо — зрение испорчено. У него другая… как бы это сказать… да, другая специализация. В чём-то похожая на мою, только он отыскивает не тайники, а живых людей, причём на большом расстоянии. И пользуется для этого не биолокационными антеннами, а каким-нибудь предметом, принадлежавшим тому, кого ищут. Они так и вас нашли — по чему-то, украденному у вашего товарища, вот этого…

…нет, не знаю. Но, наверное, они уже покинули Палестину — что им тут делать? Куда? К фон Либенфельсу, разумеется, он не доверяет телеграфу и радио, даже если пользуются шифрами, признаёт только личные контакты. Конечно знаю, ведь я обучался там почти год. Да вот этому самому — обращаться с биолокационными антеннами, стрелять, изучал ариософию, величайшую науку о возникновении и развитии человечества, о пяти старших расах, об Атлантиде, Лемурии, Гиперборее… Да, конечно, книга в замке. По-моему, доктор фон Либенфельс с ней вообще не расстаётся — я только за неделю до нашего отъезда впервые увидел его без чёрного тома под мышкой. Конечно, не знаю — думаю, этого вообще никто, кроме него не знает. Да, на карте показать смогу — там ещё в паре миль от замка горное озеро, не очень широкое, зато длинное, во всё ущелье… Охрана есть, а как же: несколько десятков вооружённых бойцов и собаки — особые, натасканные на защиту лично Великого Мастера Ордена. Кто? Доктор фон Либенфельс, разумеется, мы его только там и называем.