Бастард Ивана Грозного — 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 30

— Латынь забыл? Тебя делаем патриархом, ты закручиваешь гайки.

— Эти, — просипел Грек и откашлялся. — Они не согласятся.

— А мы их и спрашивать не будем. Кто из них не согласится с твоим патриаршеством, всех под нож.

— Таки всех? Не побоишься назваться кровавым?

— Ты же говорил, что ничего ломать не будешь, — язвительно проговорил Сильвестр.

— А я и не ломаю. Я строю. Константинополь до сих пор не признал Русскую церковь. Это сколько веков уже? А так, у нас будет свой патриарх. Свой Московский патриархат.

— Дионисий не согласится, — утух Грек.

— Насколько мне известно, он много раз присылал просьбу о твоём освобождении. Я напишу ему, что готов выпустить тебя, только если он тебя сделает патриархом. Иначе наши священники сожгут тебя на костре. Могут ведь?

— Могут, — вздохнули одновременно и Сильвестр, и Грек.

— Ну вот…

— Запускаем проект?

— Запускаем проджект, — уверенно согласился Грек, вспомнив латынь.

— Ну, хорошо. Тогда собирайся и поехали. Со мной побудешь. Чтобы чего не случилось.

— Так, это… Нечего собирать. Всё своё ношу с собой.

— Ну, тогда поехали.

* * *

Венчание на царство состоялось через три дня по приезду «наследника» в Москву. Саньку посадили на жёсткую диету и на еженощные молебны с ежедневными причащениями. Сама процедура коронации прошла быстро. Сам митрополит Макарий отчитал молитву с просьбой укрепить царя духом истины и справедливости, а бояре осыпали царский трон золотыми монетами. Затем Макарий, под песнопения, возложил на Александра крест Животворящего Древа, шапку Мономаха и бармы. Правитель был помазан миром и получил благословение митрополита.

Выйдя из Успенского собора, прямо с крыльца новоиспечённый царь обратился к стоящему за квадратным оцеплением народу с короткой речью, во время которой провозгласил все воскресные дни официальными выходными. Ныне и присно, и вовеки веков!

Потом Адашев и Максим Грек отвели царя к Архангельскому собору, где тот помолился у могил "предков". У надгробья Ивана Васильевича, так и не ставшего «Грозным», он задержался, искренне сопереживая утрату.

Из Архангельского собора Саньку перевели в Грановитую палату, в которую поднялись по длинным ступеням, но не в зал приёмов, где он был, когда-то давно в своём времени, а прошли из сеней дальше по коридору и свернули налево.

— Жаль, государь, ты не видишь этого благолепия, — прошептал Адашев.

— Ничего, Алексей Фёдорович… Мне и так благостно, — ответил так же шёпотом Санька.

Санька «благолепие» видел в ещё более радужных красках.

Оказалось, что пока Санька «встречался» с предками Рюриков, гости переместились в Среднюю часть Грановитой палаты и сидели за столами. Столы, стоящие в три ряда по десять, и укрытые парчой и бархатом, были пусты, если не считать солонок, перечниц и блюд с мочёными яблоками, сливами и, судя по всему, тонко нарезанным холодным мясом. Санька всего не «разглядел» сразу.

Государевы стол и кресло стояли чуть в отдалении, а сразу перед ним находился стол знатнейших особ государства. За свой стол Александр, сначала сев самолично, попросил сесть только Макария, Адашева, Грека, Захарьина, Шуйского и Сильвестра.

Александр заранее приготовился к долгому застолью, но от вида сотен белоснежных лебедей с длинными шеями, павлинов с расправленными хвостами, при движении качающимися, как опахало, тысяч разных птиц: от перепелов до кур с петухами, и гор мясных и рыбных пирогов, кулебяк, и множества ещё всякой другой снеди, у Саньки вскоре закружилась голова.

Есть всё никто не заставлял. Да и не набрасывался никто на еду. Ели степенно, накладывая ломти мяса и рыбы на одно блюдо, поставленное для двоих едоков. Ложек и вилок не было даже на столе у царя, потому ели руками.

Кушанья приносили и уносили недоеденными и Санька подумал, что там их ожидает челядь рангом пожиже.

— Куда уносят блюда со столов? Вон, целого павлина от нас поволокли прочь.

— А ты откуда видишь? — удивился Адашев.

— Так из руки вырвали! — засмеялся Санька. — Ни кусочка не попробовал. Я только хвост и успел нащупать павлиний.

— Вернуть? — тихо спросил Адашев.

— Нет. Это я так спросил. Я уже сытый.

— Уносят в столовую избу там делят на порции и выносят из Кремля, отдают народу. А ты не спеши. Долго сидеть будем. Пока все под столом не окажутся.

— Да ты говорил.

— Ты чего не пьёшь ничего?

— Отравят боюсь, — пошутил Санька.

— Правильно боишься, но наливает мой виночерпий. Скажи, что хочешь?

— Хмельного не хочу. Смородина есть? Или брусника? И вода чтобы…

— Знаю. Вода варёная. Морсы охлаждённые. Я помню твои чудачества.

— Хорошо, что помнишь! Это очень важно. Все болезни оттуда…

— Я помню.

Удивительно, но митрополит Макарий встретил приезд Максима Грека спокойно и даже обнял его и поблагодарил.

— Спасибо, государь, что внял моим мольбам и снял с меня ношу тяжкую.

Оказалось, что Макарий много раз писал прошения и Елене Глинской, и царю Ивану, освободить монаха из узилища, но, кроме того, чтобы ослабить угнетение Грека в монастырях, добиться ничего не удалось.

За эти три дня Грек с Макарием договорились до того, что митрополит предложил монаху должность настоятеля Московского Симонова монастыря.

— В нём четыре года братия без настоятеля. Не принимают никого после Трифона. Там такие же нестяжатели, как и ты. Найдёте общий язык.

— Слышал я про ту братию. Не потому они настоятелей не принимают, что не алчут. Ну, да ничего… Мне Сильвеструшка поможет.

Сильвестр, как узнал о новом назначении Грека, так сразу пристал к Саньке, чтобы тот отпустил в монастырь «грехи отмаливать». Александр три дня помучил духовника и согласился

И вот Максим Грек сидел за праздничным столом в одеянии архимандрита, а Сильвестр в монашеском облачении.

Со стороны смотрелось красиво. Адашев, Захарьин и Шуйский сидели, одетые в золото и кровавый бархат, по левую руку, а Макарий, Грек и Сильвестр, одетые в чёрное с золотом, по правую.

— «Символичненько!», — подумалось Александру.

Часа через три, если судить по песочным часам, гости стали постепенно сползать под столы, на которых, к тому времени, уже стоял десерт: любимейшее Санькой сладкое желе на «рыбном клее», что он самолично придумал лить, всевозможные пирожки со сладкой начинкой, сбитни. Ну и меды, и вина. Кстати вина на пиру присутствовали с самого начала, и вина неплохие. Но царствовали на столах меды, конечно. Настоянные на разных ягодах, они давали разный вкус и аромат. Да и хмелили по-разному.

Санька и сам вздремнул пару раз, но в основном развлекался перелётами с места на место, исследуя новые возможности.

Оказалось, что материализоваться на новом месте можно было не полностью. То есть, тело вроде есть, и его видно, но словно в слабом контрасте. Интересно, что и предметы можно было брать в руки и как-то по-другому на них воздействовать. С этим вышел казус.

Слетал Санька в лесок, побродил там, взял небольшую палочку рассмотреть и, забыв про неё, вернулся за стол.

— Что это у тебя? — спросил тихо Адашев. — Где взял? В пироге?! Я их мерзавцев.

— Не горячись. То было у меня. Подобрал на площади.

Санька спрятал палочку за спину, чтобы не подумали, что он ворожит. Времена были тёмные. Не дай бог если назавтра непогода случится, или ещё какая дрянь, припишут его колдовству.

Из-за столов, кроме как под лавку, не вставали, и Санька дивился некоторым питухам. Кто-то уже несколько раз под стол слазил, что было видно по следам на золочёных кафтанах, а кто-то так и продолжал вливать в себя хмельное.

Хотя, нет… Из-за стола выходили в сени отлить лишнюю жидкость. Александр тоже выходил и, как и все, опорожнил мочевой пузырь в горшок, стоящий за ширмой.

— «Надо бы продумать этот вопрос», — подумал Санька, вздыхая. — «На каждом новом месте приходиться начинать со строительства нормального туалета! Сколько я уже их построил?»