Ножом в сердце - и повернуть на сто восемьдесят (СИ) - "m_nickolskaya" - Страница 40

Гермиона ощущала себя умирающей звездой. Внутри бурлила угольно-чёрная энергия. Просилась наружу в предсмертной агонии. Грейнджер снова закашлялась. Чёрные капли вновь орошили бледные ладони.

— Нужно вернуться в Аврорат, Гарри. Будет подозрительно, что нас нет на рабочем месте так долго.

Кажется, Поттер опешил от резкой смены темы. Он подозрительно покосился на подругу, замечая абсолютное отсутствие эмоций у неё на лице.

— Что у тебя с Малфоем, Гермиона?

Она резко посмотрела на Гарри. И тут он заметил этот мимолётный проблеск в карих глазах. Мимолётный, еле уловимый. Гермиона молчала несколько секунд, прежде чем твёрдо и уверенно ответить:

— Я ему доверяю.

Искра потухла так же быстро, как и появилось, стоило Гермионе закончить фразу. Теперь картинка в голове Гарри сложилась целиком. Ему нужно было действовать.

— Гермиона, хочу, чтобы ты кое-что знала. Не зависимо от того, что ты решила сама для себя, я, — он ткнул пальцем себе в грудь, делая шаг вперёд, — намерен помочь тебе любой ценой.

— Гарри, не смей об этом даже думать! Это просто…

— Ты меня не поняла. Я не спрашиваю у тебя совета или одобрения, Гермиона. Я лишь ставлю тебя перед фактом.

Он аппарировал без слов, оставляя её одну в неестественно умиротворённом уголке обычного парка, около одинокой лавки, засыпанной рыхлым снегом.

Гарри громко и быстро дышал, ступая твёрдым шагом по коридору Аврората. В голове вертелись слова, которые больно царапали где-то в районе затылка.

«Поттер, если у тебя есть мысли, как ей помочь, советую скорее воплощать их в жизнь. Только свет способен побороть Тьму, Поттер. Только ты можешь ей помочь. Действуй, потому что я не готов её потерять»

Он сунул руку в карман аврорской мантии, сразу находя небольшой клочок пергамента. Тот, который час назад всучил ему Малфой. Гермиона доверяла ему, а значит, у Гарри не было абсолютно никаких причин, чтобы не верить написанному. Поттер действительно единственный, кому под силу вытащить Гермиону из этого дерьма.

***

— Где вы были? Праудфут уже час ходит и брызжет слюной от злости. Кричит что-то о несоблюдении должностных инструкций, — Рон встретил Гарри и Гермиону в главном зале, где обычно проходят утренние планёрки, шёпотом сообщая им об текущей обстановке на рабочем месте.

Помимо него в комнате были Хопкинс и вышеупомянутый Праудфут, который сидел с красными щеками и мокрым носом, стреляя маленькими глазами в сторону Грейнджер.

— Мисс Грейнджер! Какая честь! Вы соизволили вернуться на рабочее место? — он выплёвывал слова, словно на языке вместо них у него было что-то горькое и противное.

— Выходила подышать свежим воздухом.

— Сомневаюсь, что после всего произошедшего на допросе, вы вообще имели право покидать территорию Министерства!

Чёрт. Гермиона уже и забыла, что произошло несколько часов назад. Но даже вспомнив об этом, она не почувствовала сожаления. Это чувство давно забыло дорогу к ней.

Вдруг с другого конца комнаты раздался громкий смех Хопкинса.

— Да после того, что она там устроила, уверен, теперь боггартом того ублюдка станет Грейнджер с окровавленным пером в руках. По делом ему. — Хопкинс создавал видимость лёгкости и беззаботности, сидя на столе и поставив ноги на стул. Он широко расставил колени, оперевшись на них локтями. — Ловко ты это проделала, Грейнджер. Сама придумала или надоумил кто? — он сощурил глаза, приподнимая левую бровь.

Гермиона проследила только за этой эмоцией, совершенно упуская из виду, как вдруг напрягся Праудфут, стоящий сбоку от неё.

Гарри же сел в кресло и молча наблюдал за происходящим, пытаясь понять, может ли кто-то из присутствующих быть причастным к приступу Грейнджер. Рождественский приём это слишком обширная и размытая информация. Единственное, в чём Гарри был уверен, так это в том, что Гермиона ни с кем не оставалась наедине в тот вечер. И если в тот день она контактировала с этой сволочью, он с вероятностью в девяносто процентов был работником Аврората. Поттер очень надеялся, что он не ошибается.

— Хопкинс, слава Мерлину, я достаточно находчива и без посторонней помощи, — Грейнджер отвечала абсолютно безэмоционально. Все эмоции остались в парке, зарытые в холодном рыхлом снегу.

— Да-а-а, это я знаю. Интересно, а какой у тебя боггарт?

— Явно не такой, как у тебя, Уэйн, — засмеялся Рон. — Очень сомневаюсь, что Гермиона боится тюремных надзирателей Азкабана.

Гермиона повернулась к Рону, сводя брови к переносице.

— Откуда ты знаешь, какой у него боггарт?

Рон запнулся, бегая глазами, натыкаясь то на Гарри, то на Гермиону, то на Хопкинса. Праудфут же в это время сидел тихо, как мышь, вжавшись в мягкое кресло.

— Так это… на рейде, когда мы нашли тебя без сознания. Там и увидел, Уэйн ведь первый тогда зашёл, — Рон запинался, глотая слова и звуки, но предложение закончил, практически полностью уверенный в себе.

Теперь Грейнджер повернулась к Хопкинсу. Его лицо до этого момента выражало высшую степень агрессии, но стоило Гермионе перевести на него взгляд, как он вдруг смягчился, растягивая губы в самой приторно сладкой улыбке.

— Спасибо, Уизли, за такое внимание к моей персоне. Что же, перейдём к допросу… — он быстро начал заговаривать всех присутствующих, отходя от, видимо, не очень приятной для него темы.

Рон последовал этому примеру, присоединяясь к обсуждениям меры пресечения Томаса Крэгга, перебирая заполненные пергаменты на столе. Все начали заниматься рабочими делами, и лишь Грейнджер стояла в стороне, обдумывая то, что было озвучено несколькими минутами ранее.

Она многое могла пережить. Многое могла стерпеть. Физическая боль для Гермионы стала привычным делом. Чем-то что иногда напоминало о том, что она до сих пор жива. Но боль, которую ещё способна была чувствовать её тлеющая душа, была в тысячу раз невыносимее. Это парализовало. Это камнем тянуло на дно самых мерзких, липких страхов.

***

Зелёные языки пламени ещё не успели потухнуть, когда Гермиона увидела гостя, вальяжно рассевшегося у неё на диване.

Драко крутил в пальцах её волшебную палочку. На нём была чёрная рубашка, расстёгнутая практически наполовину. Его грудь тяжело вздымалась, а глаза нервно бегали по лицу Гермионы.

— Удалось что-нибудь выяснить?

Гермиона не спеша обошла диван, складывая на спинку своё пальто. Она устала. Блядски сильно устала. В какой-то момент борьба перестаёт казаться чем-то правильным. В этот момент действительно правильной вещью кажется бездействие. Так называемое принятие неизбежного.

— Я немного подумал над этим и уверен, это человек, от которого это меньше всего ожидают. Иногда такие люди создают некую видимость. А видимость, как и полагается видимости, — он поиграл бровями, коря себя за тавтологию, — больше скрывает, чем выявляет сущность. Понимаешь, о чём я?

Возможно, она понимала. Каким-то участком мозга она принимала и даже анализировала его слова. В этом что-то было. И Драко вполне мог оказаться прав. Только Гермионе уже было наплевать.

Она смотрела в эти красивые серые глаза, которые ещё недавно были совсем чужими. Представила на секунду, как бы смогла сложиться их жизнь, не будь они так сломлены.

Только Драко справлялся. Он смог. Он живёт. А Гермиона…

Она подошла к мужчине, который зарождал внутри бессмертных мотыльков. Существ, которые поддерживали в Гермионе надежду. Холодными подушечками пальцев нежно провела по щеке, царапая нежную кожу двухдневной щетиной.

— Гермиона?

— Тш-ш, — она приложила указательный палец к его губам.

Обхватив его лицо двумя руками и усевшись к нему на колени, она еле слышно прошептала:

— Поцелуй меня, Драко…

Это не просьба — мольба. Губы Драко мягкие, тёплые и настойчивые. Он целует так, будто жаждет. Будто живёт ею. А Гермионе только это и нужно. Видимость, мнимость, иллюзия.

Иллюзия нормальности, обычности. Видимость начала чего-то нового, настоящего. В то время, когда это самый настоящий конец.