Внизу (СИ) - Агишев Руслан - Страница 6

— Вот, собственно, и звонок от члена Управляющего Совета Его Высочества великого князя Салтыкова, — мужчина ткнул пальцем в лежавшего парнишку, а затем в его дядю, сопроводив все это жестким комментарием. — Этот уволен. Завтра бумаги мне на стол. Ты лишен премии на два месяца и получаешь первое персональное предупреждение. Напоминаю, второе персональное предупреждение может привести не просто к увольнению с «волчьим» билетом, но и к уголовному делу.

После он резко развернулся и вышел из помещения. Следом потянулись и остальные люди, не смотреть друг на друга. Каждый старался, как можно скорее покинуть это место, словно оно было чумным. Никому не хотелось оказаться следующим.

— Эх-хе-хе, — с тяжелым вздохом забормотал мужчина, поглаживая лысину под париком. Плюхнулся на лавку и развязал галстук. Тяжело дышать стало. — Эх, жизнь-злодейка, что же ты так не любишь нас. Взъелась на нас, как злобная псина, и никак не отстанешь… Я-то ладно, старый пенек, а мальчонку за что так шпыняешь?! Хороший ведь паренек, добрый, мухи не обидит. Молчун, все стерпит, слова плохого не скажет. За матерью так «ходит», что любой сиделке фору даст. Опять, наверное, не ел, потому и в обморок упал, — он подвинулся ближе к столу и осторожно погладил парнишку по голове. Несколько раз взъерошил непослушную копну волос. — Говорил, же ему кушать надо, иначе сил не будет. Он же нет, все на лекарства тратит. Поди за целый день сухой корки во рту не было… Конечно, вона бледный весь. Краше в гроб кладут. Эх, бедовый, бедовый…

Он снова и снова гладил парнишку по волосам, с нежностью вглядываясь в каменные черты его лица. Как же сильно Максимка ему напоминал свою матушку, его сестрицу. Носик такой же вытянутый, чуть вздернутый. Ямочки на щеках. Волос тоже очень похожий.

— Ой! Прости Господи, неужели шевельнулся? — вздрогнул мужчина, заметив какое-то движение. Быстро перекрестился и осторожно взял парнишку за руку. — Точно, шевельнулся. Максимка, слышишь меня? Максимушка, давай, открывай глаза. Не время разлеживаться, не время. Не дай Бог, старший управляющий снова зайдет и увидит, как ты разлеживаешься. Ведь разбираться не будет: мигом в дом призрения отправит. Там тоже с нашим братом никто не церемонится. Напишут тебе падучую болезнь или еще что-нибудь чудное, за что и социальный рейтинг понизят. Куда потом идти? Открывай, открывай, глазки-то!

После недолгого тормошения Максим, наконец, открыл глаза. Несколько раз хлопнул века и непонимающе уставился на дядю, что тому совсем не понравилось. Слишком уж девственный взгляд у того был. Неужели память отшибло?! Быть такого не может. Не может память с голодухи пропасть. Никак.

— Максимка, ты чего? Я же дядька твой, Михаил! Дядя Миша!

Тот смотрит на него, как телок. Веками хлопает, ни единого слова не говорит. Беда, просто.

И тут что-то изменилось. Вряд ли бы мужчина смог объяснить словами, что случилось. Это было нечто неосязаемое, находящееся на уровне ощущения. Пожалуй, сильнее это ощущалось во взгляде. Взгляд вдруг стал совершенно другим, странным, заставляющим отворачиваться.

— Ты что это?

Словно безжалостный вивисектор на тебя смотрел изнутри этого мальчишки. Взгляд «препарировал», взвешивал каждую твою часть внешнего и внутреннего мира. Затем оценивал и выносил окончательный приговор. Мужчина даже поежился от неожиданности, почувствовав странный холодок между лопаток.

— Дядька я твой, Михаил. Брат твоей матушки Елизаветы, что хворая лежит…, - дрогнул его голос.

Он уже открыл рот, чтобы еще что-то добавить, но остановился. Парнишка отрицательно мотнул головой. Мол, ничего пока не говори. Помолчи, немного.

— Кхе-кхе-кхе, — несколько раз хрипло кашлянул Максим, прежде чем заговорить. Голос его оказался на удивление чуждым: более низким, глубоким и, кажется, даже угрожающим. — Понял я уже, что ты Михаил. Теперь давай все строго по порядку рассказывай: кто я, кто ты, что мы тут делаем и остальное. Все выкладывай, ничего не пропускай.

Только что уже вставший мужчина вновь плюхнулся на лавку, сильно стукнувшись пятой точкой. Правда, вместо боли чувствовал, он удивление, граничащее с шоком.

— …Я, это Максимка… того, — начал он бормотать что-то несуразное и несвязное, но был остановлен. Парнишка с пронзительным взглядом взрослого человека медленно поднял указательный палец к потолку и укоризненно покачал им. — Да, да… Я, Михаил Александрович Симонов, собственно городской обыватель. Чинов и должностей высоких не имею. В благородном состоянии тоже не состою. Тружусь тута, в Московской Императорской Николаевской гимназии, уборщиком. Ты, значит-ца, племяш мой, сын моей сестрицы Елизаветы, что два месяца назад обезножила. Операция потребна. С матушкой вы тоже из городских обывателей, ибо магией во всем нашем роду никто не владел…

А тут уже пришел черед парнишке удивляться. Тот заинтересованно наклонил головы и тряхнул ей, словно ослышался.

— Что ты сказал? Про магию? — глухо спросил он, цепко уставившись прямо в глаза. — Повтори еще раз…

Вздрогнувший мужчина заерзал на лавке. Максимка его все больше и больше пугал. Совсем он не узнавал его. Словно подменили парнишку.

— А что тут повторять? Магия — она и есть магия. Говорю, в нашем роду никогда не было того, кто владел бы этим искусством. Поэтому, мы и городские обыватели, — в голосе его послышалась плохо скрываемая досада. — Была бы у нас магическая искра, сейчас бы графьями или князьями были. В больших поместьях и домах проживали. Матушку твою бы целитель враз вылечил. Только пальце бы щелкнул, она бы и пошла, родимая, своими ножками. Ты, что, Максимка, совсем все запамятовал?! Неужели, правда, захворал чем-то сильным? Совсем ничего не помнишь?

Взгляд у парнишки дернулся, вдруг став совершенно обычным — чуть рассеянным и немного виноватым.

— Помню, дядя Миша, помню. Почти все помню… Самую малость просто запамятовал, когда мне плохо стало, — проговорил Максим. — Сейчас получше… И дышать легче.

Мужчине сразу лучше стало от этих слов. Облегчение даже какое-то почувствовал. А то и не знай, что думать. Словно подменили парнишку другим человеком. Так смотрел на него, что мурашки по спине бегали размером с кулак. Это, наверное, с волнения ему привиделось.

Парень же одним рывком спрыгнул со стола и стал хищно осматриваться. Взгляд, словно сканер, тщательно прошелся по потолку и стенам, задержался на плакатах по технике безопасности, списку с фамилиями технического персонала. Потом глаза скрестились на зеркале, что висело на противоположной стене.

— //-//-

Кодекс Ла Турна, первого интела человечества.

Правило 1. Жизнь — есть растянутое во времени познание, а, значит, цель жизни — приращение нового знания.

— //-//

Со стоянки гимназии, заполненной фешенебельными лимузинами самых известных марок, медленно выруливал старенький Москвич 823-ей серии, давно уже снятый с конвейера и казавшийся здесь гадким утенком среди роскошных лебедей.

У ворот водитель чуть сбавил ход, давая возможность охранной системе считать идентификационное номера автомобиля и проверить его статус. Индикатор сканера, парившего на высоте несколько метров, мигнул наконец зеленым цветом, и ворота начали медленно открываться.

— Не волнуйся, Максимка. Все будет хорошо, — бурчал водитель, то и дело поглядывая в зеркало заднего вида на меланхоличное лицо племянника. — Отоспишься, отъешься, придешь в норму. Сразу сил прибавиться. Ты только матушке своей ничего пока не говори. Она, сердечная, и так места себе не находит…

Юноша же, сидевший на заднем сидении, по-прежнему, ничего не отвечал. Отрешенный, неестественно бледный, он казался безжизненным манекеном, который, словно кто-то для смеха, нарядил в человеческую одежду и посадил в автомобиль. Ни единой эмоции не было на лице, даже жутко немного.

— …Выдюжим, Максимка, — не умолкал дядя, обеспокоенно дергая глазами. — Справимся. Если совсем невтерпеж будет, возьмем с пенсионного счета немного. Слышишь, племяш? Ты только не делай больше так. Кушать обязательно нужно. А как иначе? Сейчас ты растешь… Максимка? Живой? Полежи, полежи, дружок. Отдохни.