Божья коровка (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 4

– Заждался дяди? – улыбнулся гость и, нацепив на вешалку кепку, протопал в кухню. Плащ и ботинки он снимать не стал. Николай поморщился и отправился следом. На кухне гость примостил на табурете сетчатую сумку, достал буханки и выложил на стол. Затем извлек кулек. Сумку свернул и убрал в карман.

– Кастрюлю, вижу, приготовил, – хмыкнул гость. Говорил по-русски он не чисто, искажая слова[5], – и памыв, – заметил, убирая крышку. Он развернул кулек и вытряхнул в кастрюлю ворох мелкой рыбы. – Сёння килька, – объявил. – Хамса кончилась. Паек табе на пару дней. Ешь! Боря кильку любит, – он произнес, кого-то передразнивая, и Лосев догадался, что его.

При виде рыбы желудок заурчал, а рот наполнился слюной. До жути захотелось запустить ладонь в серебристое богатство, захапать ворох рыбки и жрать, размазывая по лицу рассол. Пацан, наверное, так и делал, оставляя разводы грязи на лице. Николай с трудом себя сдержал. Прошел к буфету и достал тарелку. Ложкой навалил в нее горку кильки. Ножом отрезал от буханки толстую краюху. Взял вилку, сел на табурет и стал неспешно есть, забрасывая в рот по паре рыбок. Жевал их вместе с головами, закусывая свежим черным хлебом. Вкусно просто невозможно. Или это ощущения от Бори?

– Во даець, божия коровка! – промолвил посетитель, все это время наблюдавший за подростком широко открытыми глазами. Подумав, он присел на табурет, и вынул из кармана початую бутылку водки. Та оказалась небольшой, примерно с четверть литра[6]. В горлышко бутылки была вставлена самодельная пробка из оберточной бумаги. Гость достал ее, раскрутил бутылку и вылил водку в горло. Крякнул и, выцепив из кастрюли рыбку и бросил ее в рот. Затем отщипнул от початой буханки кусочек хлеба и отправил его следом. Энергично прожевал. – Есть культурно став, рукой не хапаешь. И рожа чистая, памывся вроде. К тебе кто-то прихадыв?

– Сейчас отвечу, – сообщил Лосев, отодвигая опустевшую тарелку. – Скажи мне, дядя, ты мой опекун?

– Ага, – ответил мужичок, – так твоя мамка захотела. А я ёй брат, хотя двоюродный. Родных у Ольки не осталось, сгибли на войне. Мы с ёю родичались[7].

– Я получаю пенсию?

– Конечно, – опекун кивнул. – По случаю утраты кормильца.

– Большую?

– Тридцать шесть рублев, одиннадцать копеек. Олька получала хорошо. Бухгалтер на заводе…

– А сколько стоит килька?

– 12 копеек килограмм. Хамса по десять.

– Буханка хлеба?

– 12 копеек.

– Ты, значит, тратишь на меня 24 копейки в день, в то время как из пенсии выходит более рубля. Где остальные деньги, дядя?

– Э-э… – мужичок завис. – Я за кватэру вашу заплатив.

– Сколько?

– Пять рублей с копейками.

– Все равно выходит более рубля. Остаток пропиваем? Это вот, – Лосев щелкнул ногтем по бутылке, – купил за деньги инвалида? Так ты о нем заботишься, мерзавец?

– Да што ты, Бора? – возмутился опекун.

– Сейчас узнаешь!

Николай вскочил и левой сгреб опекуна за ворот. Прислонив его к стене, стал хлестать правой ладонью по щекам. Голова мужчины моталась на тощей, кадыкастой шее.

– Тебе, козел, мать сироту доверила, – рычал Лосев в перепуганную рожу. – А ты его ограбил, голодом моришь. Где деньги, которые мне мать оставила? Где вещи, которые из дома вынес? Задушу скотину!

Он сжал покрепче ворот мужика.

– Не надо, Бора, – прохрипел жертва. – Детки у меня.

Николай ослабил хватку.

– Деньги отдавай!

Трясущейся рукой мужик достал из кармана кошелек. Николай забрал, открыл и высыпал на стол бумажки и монеты. Подвигал пальцами. Тринадцать рублей и семь копеек.

– Где остальные?

– Потратил, – мужичок сглотнул.

– Когда заплатят снова?

– Через три недели.

«Проклятый алкоголик! – подумал Николай. – Пропил две трети пенсии. 13 рублей на три недели – 62 копейки в день».

– Где деньги со сберкнижки, вещи матери, мои?

– Одежу Лизка продала, – опекун опять сглотнул. – Купила мебель и обновки для сябе. Детей одела…

– А меня раздела.

– Она сказала: «Этому не треба». Еще и холодильник и машину швейную забрать хотела. Посуду взяла. Яна осталась.

– Вернешь все, деньги – тоже. За проданное отдашь, что получили. А нет, не обижайся, дядя! – Николай ощерился. – Приду и задавлю обоих. Детей твоих сдадут в детдом.

– Все буде, Бора! – испуганно заверил мужичок. – Не надо нас душить. Дык я пойду?

– Ключ от квартиры отдавай! – Николай протянул ладонь. – Чтоб следующую пенсию принес мне до копейки. Ты понял, пидарас?

– Да, – закивал мужчина и, отдав ключ, исчез за дверью.

«Надеюсь, все вернет, – подумал Лосев. – А нет – придется туго. Не повезло нам с пацаном нарваться на такую гниду… Еще б на Лизку эту посмотреть. Я б этой слякоти сказал…»

«Будьте осторожны со своими желаниями – они имеют свойство сбываться»[8]. В правоте этой сентенции Николай убедился довольно скоро.

Спровадив опекуна, Николай навел порядок в кухне. Кастрюлю с килькой сунул в холодильник, хлеб сложил в буфет. Не удержался, откромсал краюху и присел за стол. Жевал, морща нос от удовольствия. Какой же вкусный хлеб здесь!

– Сижу на нарах, как король на именинах, и пайку черного мечтаю получить… – пропел Лосев строчку из забытой песни детства. Дальше он не помнил.

Николай родился и вырос в СССР. К его распаду отучился в школе. Обычное дворовое детство с мальчишескими играми и драками. Успехами в учебе не блистал и пошел в военное училище, знаменитое ДВОКу[9]. Закончив, помотался по стране, служил по дальним гарнизонам. На Первую Чеченскую не угодил, Вторая зацепила. Затем Цхинвал и Сирия… В последней Лосев побывал перед увольнением в запас. Выслуги лет накопил с избытком, но в карьере не поднялся выше командира роты, о чем, впрочем, не жалел. В кадрах намекнули, что пора на отдых, он не возражал – надо дать дорогу молодым. На гражданке устроился сторожем на стройке и жил бы тихо, не случись война. Ее он принял без восторга. Опять бои, потери… Прежде телевизор Лосев не любил, считая, что смотреть там нечего. Сплошные педерасты в перьях и дебильное кино. Ну, ладно про любовь, бандитов и другую хрень снимали бы, так нет же, про войну им захотелось. Вранье и фальшь. Актеры и актерки в красивой, новой форме, играют так, что лучше не смотреть. Тошнит от этого. Нет, были фильмы и нормальные, но очень мало. Некоторые сняли белорусы, что и понятно – у них войну не забывали. В последние годы добавились российские. Но опять же… На фильм «28 панфиловцев» деньги собирали всем миром – позор для государства и его чиновников. Зато на злобных энкавэдэшников, кочующих из фильма в фильм, денег не жалели. Их на экране появилось больше, чем было в СССР.

Теперь же Лосев не отходил от телевизора, часами не вылезал из интернета. Смотрел все доступные источники – российские и зарубежные. И скоро понял: его место там. Из всех войн, на которых побывал, это самая нужная и справедливая. Пошел в военкомат…

Он взял купюры со стола, оставленные дядей, рассмотрел. Две трешки и пятерка, парочка рублей. Таких он не держал в руках лет тридцать. Хорошая была валюта, крепкая. Мороженное стоило копейки. Пломбир – 20, большое эскимо – 22. Потом все стало дорожать, и счет пошел в рублях. А там и тысячи приплыли…

Звонок в дверь оторвал его от воспоминаний. Удивившись, Лосев встал и отправился в прихожую. Кто в гости к нам? Он отпер дверь. На лестничной площадке стояли двое: тетка в черной кофте, плотная и коротконогая. Пышную прическу прикрывала вязаная шапка. Поросячья рожа насуплена и пышет злобой. За ее плечом маячил опекун.

– Так, – сказала тетка, уперев руки в бока. – Гэта ты, дебил, грозить нам вздумал? Задавить нас собирался?