Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф - Страница 57

Пар от просыхающей одежды валил с него клубами. Он заботливо поворачивал шляпу перед огнем. Внезапно тонкая паутина морщин, покрывавшая его лицо, стянулась. Я услышал странный звук. Кастро смеялся.

С каким наслаждением наши продрогшие тела распрямлялись у огня. Фляжка Вильямса опустела, и перед нами очутился новый Кастро: смягчившийся, болтливый, почти веселый. Я знал, что не будь его, мы оба погибли бы.

Он усадил нас у костра

С другой стороны, ведь я спас его жизнь, за что он не преминул поблагодарить меня в высокопарных выражениях, сильно преувеличивая грозившую ему опасность.

На камне, похожем на кресло, сидела Серафина. Со своими мокрыми волосами и оборванным платьем она походила на изгнанную принцессу. Молча смотрела она в огонь, охватив колени руками, и слушала болтовню расходившегося Кастро. Он рассказывал о владениях сеньориты, в которых она сейчас изволит находиться. Да, да, все эти скалы и берег и дальний лес, все это принадлежит ей. А какие пастбища! Он гордился богатствами семьи Риэго. А по другую сторону реки были поместья дона Винсенте Саласара. О, несчастный дон Винсенте. Он сидит в тюрьме — посажен по проискам жирных монахов за скандал у стен монастыря… Но и судья О’Брайен тоже посодействовал им.

Cuerpo de Dios[42], захотел поживиться. Мало ему того, что он брал с семьи Риэго. Но терпение. Он богат, этот picaro[43] О’Брайен. Да, есть пословица о богатых и о судном дне, да, да.

Старик, вдруг заметив, что мы стали перешептываться при имени О’Брайена, улегся у костра и замолчал.

— Обещай мне одно, Хуан, — шепнула Серафина.

Я стоял на коленях около нее.

— Клянусь всем святым, — воскликнул я, — я заставлю его выйти со мной на открытую борьбу и убью его, как собаку.

— Нет, нет, — прервала она. Именно этого она и боялась. Ведь это значило попасть во власть О’Брайена — и не только мне, но и ей. А этого она не переживет. Если я хочу, чтоб она жила, я должен беречься когтей О’Брайена, беречь ее от них.

— Я так тесно связала свою жизнь с твоей, мой Хуан, что удар, поразивший тебя, поразит и меня. Даже в смерти мы будем неразлучны.

— Нет, нет, — шепнул я.

Она взяла мою голову обеими руками и заглянула в мои глаза.

— Я не хочу больше оплакивать мертвых, — прошептала она быстро, — не хочу… я слишком молода… и могила моего возлюбленного не должна стать на моем пути… А сдаться — ни за что в жизни.

— Никогда, — поддержал я горячо, — этого не будет.

— Вот почему я молю тебя, Хуан, не рисковать своей жизнью, — а ведь она и моя, — ни ради твоей любви, ни ради… ради мести. Она склонила голову, и мокрые локоны закрыли ее лицо.

— Плащ совсем высох, сеньорита, — проговорил верный Томас.

Мы оба подошли к входу. Она тихо молилась, склонив голову. Мы хотели оставить ее наедине с собой.

Снаружи бушевал ураган. Земля, казалось, разлетелась в клочья.

Потрясающие удары грома и блеск молнии смешали все в дикий хаос.

Серафина уснула, а мы с Кастро еще долго шептались у огня.

Он рассказывал мне историю этой пещеры. Тут, оказывается, часто прятались лугареньос.

— Тут же Мануэль (si, senor! Тот самый Мануэль, — певец-бестия!) убил за игрой в карты одного из вакеро[44] из поместья дона Бальтасара. Слух об этом дошел до самого старого дона, и он почтил — да, да, почтил — своим доверием Томаса Кастро. Но как всегда О’Брайен замял эту историю, — а Мануэль возненавидел Кастро. — Да, такие дела, сеньор. — Кастро зевнул. — На рассвете я отправлюсь в гасиэнду за мулами для вас, — добавил он.

Поселения были расположены милях в трех от пещеры.

Местность была абсолютно пустынной: иногда по месяцам тут не показывались люди. Кастро порылся в своем кожаном кисете и, отобрав несколько не промокших табачных листков, скрутил сигару.

— Bueno, — пробормотал он. — Спокойной ночи, сеньор. И спасибо… Ведь в жизни есть своя прелесть даже для такого старика, как я… Да, сеньор… старость не радость. Никого у меня нет, и все же… Ух, умереть в этой холодной соленой бурде… бррр.

Он что-то еще бормотал, но сон скоро сковал его язык. Я поднял пылающую ветку, чтоб взглянуть на Серафину. В отверстии пещеры сверкали синие огни молний, буря дико свирепствовала. А она, как заколдованная принцесса в нищенских лохмотьях, спокойно спала в самом сердце своих необъятных поместий.

Первое, что я заметил, открыв глаза, было исчезновение Кастро. Я рассердился. Он мог бы меня предупредить. Впрочем, накануне мы обо всем сговорились.

День, проникая в пещеру, рассеивал сумрак над полом, но над головой висела густая тьма. Поодаль, куда не достигал свет, на лиственном ложе не двигалась Серафина. Но зачем здесь эта шляпа? Шляпа Томаса Кастро… Черная, угрюмая, съежившись у остывшей золы, она была живее, чем на голове своего хозяина. Значит, он не ушел в гасиэнду. Он бы не отправился за девять миль без шляпы. Сейчас он появится. Я ждал, досадуя на потерю времени. Но он не шел.

— Кастро, — позвал я вполголоса. Зашелестели листья. Серафина проснулась и встала.

Мы подошли вдвоем ко входу в пещеру и с наслаждением вдыхали чистый, соленый воздух. При дневном свете ущелье не было и в половину так страшно, как накануне. Карниз, по которому мы проникли в пещеру, при длине в девяносто футов был довольно широк — два человека рядом могли бы идти по нему — и только у самого порога пещеры он значительно суживался. Серафина сказала, что она готова выйти: она закроет глаза и даст мне руку; англичане, как она слышала, хорошо лазают по горам. У них не кружатся головы. Мы замолчали. Кастро не подавал никаких признаков жизни. Куда бы он мог уйти?

Я начал нервничать и попросил Серафину войти. Она без возражений подчинилась, и я один остался ждать у входа.

Жажда давно давала себя знать. У начала склона бил ключ. Можно было бы пойти напиться. Но мне не хотелось, чтобы Серафина карабкалась лишний раз по карнизу. Тогда я вспомнил о фляжке и стал ее искать. Посмотрел около шляпы — нет. Обшарил всюду вокруг — напрасно. Кастро взял ее с собою — было ясно. Он пошел принести нам воды.

Но, значит, он давно бы должен был вернуться. Что же с ним приключилось? И, вот, в недоумении глядя за порог, я увидел по ту сторону ущелья нижнюю часть человеческого туловища.

Сев на корточки, я увидел и голову. То не был Кастро. На человеке была черная широкополая шляпа-сомбреро, а за плечами висело ружье. Он поднял руки — очевидно, давая сигнал, — и остановился. К нему тотчас присоединились еще чьи-то плечи и голова, оба поползли и быстро исчезли с поля моего зрения. Но я с трепетом узнал их разбойничью внешность. Лугареньос.

У меня не было никакого оружия, кроме пустого пистолета. Патроны, конечно, испортились от воды. Мы сразу отступили от светлого полукруга у входа и бросились вглубь пещеры. Каменный пол под нашими ногами шел слегка наклонно вверх, потом круто спускался; окно наружу, уменьшаясь за нашими спинами, уже казалось не шире мышиной норы. Мы сделали вслепую еще несколько шагов. Бусинка света совсем исчезла, когда мы сели рядом, рука об руку, молча, как два испуганных ребенка, посаженных в центре земли. Время от времени, чтобы стряхнуть оцепенение, я вскакивал и глядел на ясную бусинку, на эту светлую точку не больше жемчужного зерна, затерянного в море тьмы. И раз, когда я взглянул на нее, она затмилась и опять открылась — как будто черное веко негра мигнуло над белком глаза.

Кто-то вошел. Мы караулили. Только один. Уйдет ли? Белая звезда на угольно-черной тверди не затмевалась больше. Вошедший не спешил назад. Но все равно новое затмение не сказало бы нам, ушел ли первый или вошел еще один. Ведь я видел за ущельем двоих. Но, может быть, это вернулся Кастро. Что, если, не найдя нас, он уйдет? Сомнение стало невыносимым. Мы двинулись вперед.