Комбриг (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 29

В половине девятого Иван Яковлевич стал подыскивать своротку в лес. Показался указатель, что впереди какие-то Ромны. Ну, Ромны, так Ромны, а вот и лес большой впереди, туда "фольксваген" полковник и направил. Лес оказался обманчивым. Редким, и листьев ещё немного, и они не листья, а листочки, далеко просматривается. Деваться уже некуда, спустился по зеленеющей травке к реке. На указателе было написано, что река Сула. Плохо без карты. В Харькове только зашёл в здание железнодорожного вокзала Брехт и посмотрел на карту жд сообщения. Получалось, что Ромны эти как раз половина пути. Ну, и нормально, значит, как раз по темноте въедет в пригород Киева, где они дом сняли.

Вот только вопрос горючего стал ещё актуальней. Стрелка указателя сильно за половину вниз забралась.

Брехт загнал автомобиль подальше в лес и, прихватив нож, срубил насколько веточек ивы, накрыл ими Жука, осмотрел и проделал эту же работу ещё раз. Отошёл, полюбовался на дело рук своих и пошёл спать. Бжезинский младший наевшись пирожков отрубился почти сразу. Ну, надо отдать должное, пока парень ему никаких особых хлопот не доставлял, держался для человека, у которого вчера убили обоих родителей, просто замечательно.

Событие сорок второе

- Руки моей дочери просили сразу двое: инжинер и журналист.

- И кому улыбнулось счастье?

- Инженеру. Она вышла замуж за журналиста.

Всё же доехал. Доехали. Причём без всяких приключений. Заправились тоже замечательно. Проезжали поля и там стояли полуторки ГАЗ-АА и заправлялись от бензозаправщика. Вечер уже, темнеет, а люди работают. Брехт внаглую подъехал к ним и спросил, кто здесь старший. Народ обступил его машину и стал разглядывать. Старшим оказался старичок на Толстого похожий.

— Я корреспондент газеты «Известия» Сломчинский. Вот в Киев еду, не дадите мне литров десять бензину, а то боюсь, не хватит. Я заплачу.

— А что это у вас за машина, товарищ корреспондент, ненашенская? — Обратился кто-то из шофёров.

— Да, это чешская «Шкода». — Шильдик в самом низу капота, ни разу не похожий на будущую эмблему «Фольксвагена», никому в СССР знаком не был. Пусть будет «Шкода».

— Хорошая машина? — второй водитель.

— Хорошая, но маленькая. И двери всего две, неудобно, да и бензина прилично жрёт. — Говорил всё подряд Брехт и держал старичка за пуговицу пиджака.

— У нас под отчёт горючее …

— Да, не жмоться, Еремей Иваныч, корреспондент же, из самой Москвы.

— Точно из самой, писать вот про посевную направлен. — Не отпускал пуговицу трепыхающегося «Толстого».

— Хорошо, товарищ корреспондент, а можно … — сейчас про удостоверение старый пень спросит и придётся мочить всех шестерых.

Нет, перебор. Нельзя доводить.

— Мы с сынишкой торопимся, — Брехт ткнул пальцем в строну «Жука», откуда со второго сидения таращилась на них лисья мордочка «сынка».

— Еремей Иваныч, да уважь столичного товарища.

— Десять — пятнадцать литров всего. Я заплачку. Сколько?

Дедок махнул рукой, забыв про удостоверение, и кивнул одному из мужиков.

— Сергей, налей корреспонденту ведро.

— Полтора.

— Полтора. Не надо денег, как я их оприходую. Вы лучше про наш колхоз потом напишите.

— Хорошо, сейчас очень тороплюсь в Киев, а на обратной дороге обязательно заеду. Как называется ваш колхоз?

— Двадцать лет без урожая… — послышалось.

— Двадцать лет революции. В прошлом годе переименовали. До этого была Макеевка.

— Хорошо, товарищ …

— Никодимов. Завхоз МТС.

— Хорошо, товарищ Никодимов. Так и поступим. Через три дня утром буду у вас. Вы подготовьте цифры, фамилии передовиков. Вот этого молодого как фамилия? Он комсомолец? — Брехт указал на, заливающего через свою жестяную воронку тёмный какой-то бензин в бензобак «народного автомобиля» Сергея.

— Это Сергей Емелин, бригадир. Про него обязательно надо написать. Золотые руки у человека. В прошлом годе с армии демобилизовался …

— Еремей Иванович. Я сильно спешу, спасибо вам за бензин. Через три дня ждите и подготовьте цифры. Да, если есть фотограф, то пусть тоже подойдёт. Вечер уже, а мне ещё до Киева пилить и пилить.

— Понимаю товарищ …

— Сломчинский. Спасибо ещё раз, — Брехт пожал руку всем колхозникам и прыгнул за руль. Прямо чувствовал, что вспомнил дедок про удостоверение и сейчас попросит.

Уехал, и видел в зеркальце, как махали ему водители и завхоз. Ну, немного паршивенько на душе, обманул хороших людей.

В Киев въехали в полной темноте. Хорошо, что у «Жука», как и у «Мерседеса» есть фары и они работают от электричества. Не галогеновые лампы двадцать первого века, но всё же. На пять метров впереди дорогу освещают. Можно было бы пошутить, что как раз увидишь яму, в которую въедешь, отвернуть уже не успеешь, но шутить не хотелось, хотелось быстрее добраться до снятого домика и принять хоть холодную ванну, хоть просто из ведра окатиться. Вся пыль украинских дорог плотным слоем осела на теле, и Иван Яковлевич, прямо чувствовал, как потяжелел на десяток килограмм, Опять немцы на украинский чернозём покусились. А немец. Второй-то поляк.

Приехали, потарабанил полковник в запертые ворота. Говорил, чтобы без пароля не открывали. Хрен там. Открыли и полезли обниматься. Не вспомнили про продажу «Славянского шкафа». Все трое. Дети, чего с них взять. Отправляясь в Харьков, Иван Яковлевич ещё не решил, а что же теперь с этим детским садом делать, ну, пока не было Бжезинского, можно было бы и взять с собой. Правда, полька Малгожата — это такая болтушка, что вся его история с переломом ноги и лечением во Львове тут же рухнет, да и остальные … загонят Хуану иголку под ноготь, он всё и расскажет, а Федька — Франческо ещё быстрее. Так это было без Збигнева Казимежа Бжезинского. А его спросят. Вот он им историю расскажет.

Словом, вести двух поляков, испанца и итальянца в Москву нельзя. А куда можно? Вообще, в воинскую часть в Спасске-Дальнем хотелось бы переправить. Там есть люди, выправят документы. Ваньку, Малгожату и Збигнева можно усыновить. Итальянец староват для этого, но его можно женить на кореянке и дать корейскую фамилию, При этом — начальник городского НКВД свой человек, и глаза закроет. А там выучат русский и всё устаканится.

Остаётся малость, переправить людей с иностранными документами, и вообще без документов, с самого запада страны Советов, на самый Дальний Восток. В поезде, билет, когда продают, то документы не спрашивают. И казалось бы, посади их в Киеве в поезд и дай телеграмму Дворжецкому чтобы их встретил и всех делов. Хрена с два. В поездах всегда ходят милиционеры и проверяют документы и уж точно, если не проверят каким-то чудом раньше, то проверят в Хабаровске. Приграничная зона. И это будет феерическим провалом.

Ввод из всех этих размышлений Брехт сделал следующий. Детскому саду нужно пока и дальше сидеть в Киеве и ждать, что решат в наркомате обороны и НКВД по самому товарищу Брехту. Завтра он купит им на месяц продуктов и поедет вечерним поездом в Москву, сдаваться. А дети? А дети, если он через месяц не вернётся, идут в милицию, показывают документы и ждут, а чего с ними сделают. По-разному может закончиться. как-никак, помогли вторую мировую развязать.

Событие сорок третье

Предают только свои.

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор.

Вечерело. Багровое солнце опускалось за горизонт. Ветерок, чуть более свежий, чем хотелось бы, играл отросшими волосами блондинистыми на голове. Недавно дождь прошёл, лужи ещё не успели испариться или впитаться в землю, и пахло этими лужами. Непередаваемый запах вот такого мокрого асфальта, только тут на вокзале в Москве и можно его почувствовать. Просидишь в душном вагоне поезда весь день, надышишься ароматом варёных яиц и не менее варёных производителей этих яиц, то бишь, куриц простых одомашненных, нанюхаешься перебивающими курино-яйцевые сильными ароматами вчерашних носок и детских пелёнок, в чем-то неожиданном испачканных, выходишь на улицу, на перрон, и вдыхаешь его полной грудью, этот мокрый, пахнущий асфальтом воздух. Конец путешествию. Вот она — Москва.