Блудная дочь - Джексон Лайза - Страница 20
- Предыдущая
- 20/77
- Следующая
– Что? Папа, что на тебя нашло? – воскликнула Шелби и осеклась, увидев, как просияло его лицо оттого, что впервые за десять лет она назвала его папой.
– Просто полагаю, что ты должна об этом знать.
– Но в Сиэтле у меня своя жизнь.
– Муж?
– Нет, мужа нет.
– Приятель?
– М-м... сейчас нет.
Эти десять лет она, конечно, не прожила монахиней; было и несколько серьезных романов, но последний ее друг переехал в Сан-Франциско, и вот уже несколько месяцев она была свободна.
– Вот видишь. Даже собаки или кошки нет?
– Но у меня там работа, друзья...
– Работать ты можешь и здесь, коли хочешь. У меня денег довольно, чтобы ты могла заниматься всем, что тебе нравится. Друзья у тебя есть и здесь, а захочешь, сможешь завести новых. Не обязательно в Бэд-Лаке – в Сан-Антонио или в Далласе. – Холодные глаза его чуть потеплели. – Знаешь, Шелби, меня тут приглашают на благотворительный банкет в Галвестоне – так вот, мне хотелось бы, чтобы ты поехала со мной. Я представлю тебя своим знакомым. Знаешь, там будет немало мужчин твоего возраста – все вполне приличные люди, и многие из них богаты.
Шелби почувствовала, как во рту собирается горечь.
– Я здесь долго не задержусь, – отрезала она. – Найду Элизабет и уеду.
Судья вздохнул и устремил взгляд в стену.
– Не говори так, девочка моя. Знаю, я совершил немало ошибок. Думаешь, легко мужчине растить ребенка в одиночку? Но я скучал по тебе, милая. Господи, как же я по тебе скучал!
Он моргнул и поспешно отвел глаза. «Что такое, – подумала Шелби. – Неужели собирается заплакать?»
– Знаешь, Шелби, ты – вылитая мать. Видит бог, как мне ее не хватает. Конечно, я был не лучшим на свете мужем, и уж точно не лучшим отцом, но бог мне свидетель, твою мать я любил, как ни одну женщину на свете. А ты знаешь, Шелби, ты всегда была мне бесконечно дорога. Даже тогда, когда бунтовала и твердила, что меня ненавидишь. Можешь верить или не верить, но это так.
Шелби готова была смягчиться, но потом спохватилась и напомнила себе о том, сколько раз отец ей лгал – и продолжает лгать. О том, сколько темных секретов хранится в четырех стенах особняка Коулов. Сколько грязных сплетен ходит по городу о ее семье – и сколько из них вполне могут быть правдой.
Она подошла к столу вплотную, положила руку на сжатый кулак судьи с выступающими костяшками.
– Я приехала, чтобы найти дочь. И надеялась, что ты мне поможешь. Вот и все.
Сдерживая волнение, она поспешно вышла в холл. Проходя мимо зеркала в лакированной раме, не удержалась, чтобы не покоситься на свое отражение, и заметила, что глаза у нее покраснели, а веки набухли от непролитых слез.
«Нельзя раскисать», – приказала себе Шелби. Отцу только этого и надо – чтобы она размякла, расчувствовалась и бросила свои поиски. Ну нет, не дождется!
Она взбежала по лестнице к себе наверх, рассчитывая позвонить в Сиэтл, а затем поискать в Интернете сыщика, с которым связался Нейв; но на верхней площадке взор ее упал на семейный портрет, написанный за несколько месяцев до смерти матери, когда Шелби было всего четыре года – и броня ее треснула.
Господи боже, она почти не помнит женщину, которая подарила ей жизнь!
Нет, сейчас ее преследовали воспоминания из иного времени. С самого возвращения домой они не давали ей покоя – живые, яркие, накрепко сплетенные с болью.
Не в силах больше сдерживать слезы, Шелби вбежала в спальню и рухнула на широкую кровать под королевским балдахином. На этой кровати она плакала в минуты одиночества, горюя о матери. На ней мечтала о мятежном парне с индейской кровью в жилах, сладко растревожившем ее душу и тело. На ней лежала, обхватив себя руками и проливая беззвучные слезы боли, страха и унижения. Ей было семнадцать лет, и казалось, что жизнь кончена.
– Не надо, Шелби! Пожалуйста, не надо! – молила она себя, сама толком не понимая, о чем просит.
Но было поздно. Воспоминания хлынули потоком – не удержать! Она снова видела себя такой, какой была десять лет назад – наивной, безрассудно отважной, не знающей и не желающей знать, как жестока и несправедлива бывает жизнь.
Шелби опустила голову на вышитую подушку и, невидящим взором глядя в потолок, погрузилась в воспоминания, полные жгучего счастья и невыносимого горя. Подумать только – десять лет!
Порой ей казалось, что прошла целая жизнь, а порой – что все это случилось только вчера...
Глава 7
Десять лет назад.
– Говорю тебе, Шелби, ему верить нельзя! Невада Смит – из тех парней, от которых одни неприятности. Рос он, как дичок, – дикарем и вырос. – Судья Коул бросил пиджак на спинку дивана в гостиной и, подойдя к бару, достал оттуда бутылку скотча. – И потом, он даже и по возрасту тебе не подходит.
– Мне семнадцать, папа. Я уже не ребенок.
Шелби скинула сапоги для верховой езды и стянула с волос резинку. Бросив взгляд на свое отражение в зеркальной дверце бара, поморщилась: вид у нее и вправду совсем ребячий. Веснушки, раскрасневшиеся щеки, волосы растрепаны, косметика давно стерлась – неудивительно, что отец обращается с ней как с маленькой.
– А ему сколько? Двадцать четыре?
– Ты был старше мамы на двенадцать лет.
– Это совсем другое дело. – Судья выудил из ведерка, которое Лидия всегда держала наготове, несколько кубиков льда и бросил в бокал. – Ты знаешь, что Нейв Смит работал у меня на ранчо и я смотрел сквозь пальцы на все его выходки. И когда он подрался со старшиной присяжных, и потом, когда они с приятелями напились, стащили ключи от морга и отправились кататься по городу на катафалке. Что ж тут такого, думал я. Все мы когда-то были молодыми. Потом их с Россом Маккаллумом поймали за стрельбой по почтовым ящикам. И это дело я спустил на тормозах. Но вот что я тебе скажу, детка: доверять ему нельзя.
Он откупорил бутылку и налил себе на три пальца виски.
– Но теперь Нейв служит у шерифа!
– Да, слышал. – Отец задумчиво поскреб подбородок и убрал бутылку на место. – Долго он там не задержится.
– Откуда ты знаешь?
– Да уж знаю.
Он кивнул, словно разговаривал с самим собой, – и в этот миг Шелби впервые в жизни поняла: быть может, отец не такой уж честный и неподкупный служитель закона, каким представляется. Быть может, он и посторонними людьми манипулирует так же, как своей дочерью.
—Он был в армии, – добавила она. – Дослужился до сержанта.
– Да, да, слышал. Знаю, что тебе сейчас трудно в это поверить, но пойми, девочка: люди не меняются. Какой ты в двадцать лет, таким и сойдешь в могилу. Не хочу сказать, что Нейв дурной человек от природы – нет, просто так уж воспитан, что совесть и ответственность для него пустой звук.
Он опрокинул бокал; глухо звякнули кубики льда. Шелби хотелось стать на защиту Нейва, но она понимала, что спорить с отцом бесполезно. Когда речь заходила о приятелях дочери, судья Коул становился настоящим тираном.
– Ну что, договорились? – спросил он, опускаясь в свое любимое кресло – глубокое «вольтеровское» кресло у камина, обтянутое потертой и выцветшей от времени коричневой кожей.
Судья клялся, что только в этом кресле ему удобно и покойно. Он вообще любил эту комнату – просторную, с рядом высоких окон, откуда открывался с высоты птичьего полета вид на сад и бассейн.
Сквозь притворенные застекленные двери, выходящие на площадку задней лестницы, Шелби видела дверь в другую любимую комнату отца – бильярдную. Почетное место в ней, как легко было догадаться, занимал громоздкий бильярдный стол, обтянутый зеленым сукном. Раз в неделю узкий круг друзей судьи собирался здесь распить бутылочку и погонять шары. В такие дни Шелби запрещалось выходить из своей комнаты наверху, однако порой она подслушивала у вентиляционного отверстия и слышала много такого, что не предназчалось для девичьих ушей.
– Шелби! – окликнул ее отец.
Шелби моргнула, возвращаясь к реальности. Отец встал и выпрямился во весь свой немалый рост, не сводя с нее испытующих глаз.
- Предыдущая
- 20/77
- Следующая
