Одна на миллион (СИ) - Шолохова Елена - Страница 26

– Это тебе за меня стало до слёз обидно? – не удержался я от горькой усмешки.

Юля на секунду замешкалась, потом спросила:

– Зачем ты так? Ведь правда, так же нельзя! А если и другие начнут плевать на слова руководителя, как работать-то будем?

– Не начнут, – вздохнул я, чувствуя какую-то нечеловеческую усталость. – У Сергея Ивановича только одна дочь. Слава богу.

– Я понимаю, – обиженно буркнула Юля, потом посмотрела на Славика, будто ища поддержки. – Ей всё можно, а я должна молча терпеть и всё сносить. В том числе хамство и личные оскорбления. Одеваюсь я, видите ли, по её мнению, слишком дёшево. Ну, может, это так и есть по сравнению с ней, у меня же отец не миллионер. Но какое право она имеет мне тыкать этим в лицо? Унижать при всём отделе?

Она снова начала всхлипывать.

– Юль, по-моему, ты сгущаешь краски. Выпей воды, успокойся, – предложил я.

– Нет, я нисколько не преувеличиваю! Это правда, – Юля снова повернулась к Славику. – Слав, скажи!

– Да, это так, – подтвердил тот.

– Ладно, ступайте. Пригласите ко мне Анжелу. Я с ней поговорю.

Они ушли, а я подумал, что сейчас мне самому не мешает выпить воды, успокоиться. С этой Анжелой всё так сложно. И даже не потому, что она – дочь Рязанова. Хотя и поэтому тоже. Ведь как бы он ни просил быть с ней построже, всё равно понимаешь, что она его дочь. И всё равно не можешь с ней обращаться как со всеми.

Но главное, не это. А что главное? Я и сам не знаю. Очень трудно воспринимать её как свою подчинённую. А когда она рядом – так тем более. Постоянно приходится напоминать себе, кто я и кто она, и стоит невероятных усилий видеть в ней сотрудницу, а не безумно притягательную женщину.

И дело даже не в том, что она красива, что я, красивых не видел? Просто встречается такой тип женщин, которые источают даже не просто природную сексуальность, а такой вот мощный фатальный магнетизм. И ты сам не понимаешь, в чём конкретно это выражается, и можешь себе тысячу раз повторить, что надо держаться от неё подальше, что нет ничего в ней особенного, ну, вот только внешность и гонор, а внутри пустота, и всё равно тянет неодолимо.

Смотришь в её глаза – и рассудок напрочь отшибает. Смотришь на её губы – и мысль только одна: до чего же хочется впиться в них, смять, распробовать их вкус, их мягкость… Я, конечно, стараюсь вида не подавать, всё-таки мне не восемнадцать и свои желания, даже самые сильные, давно научился держать в узде. Но порой кажется, что эта узда трещит по всем швам и вот-вот лопнет. Представляю себе всякое... Иногда.

Знал бы Рязанов, что у меня на уме – чёрта с два пристроил бы свою дочь в мой отдел «перевоспитываться».

Хотя сначала это наоборот забавляло. Впрочем, сначала это и не было таким наваждением. Просто интерес, просто лёгкое взаимное влечение. Увлекательная, пикантная игра. Было приятно подтрунивать над ней, смущать, видеть её замешательство. А её попытки выглядеть невозмутимой и вовсе смешили. Как и старания изображать из себя леди голубых кровей, будто я не видел её во всей красе в тот день, когда мы с Сергеем Ивановичем заезжали по пути к ней в Геологи.

Правда, тогда она меня впечатлила несколько иначе. Я даже посочувствовал Рязанову и в очередной раз укрепился в мысли, что семейная жизнь, очаг, дети и всё подобное не для меня. Особенно дети.

А когда она меня заинтересовала? На корпоративе, наверное, даже несмотря на её гонор. Ну а потом, наоборот, стало жаль девчонку. Рязанов ведь наверняка долбил её, как нас с Ануфриевым в самые плохие дни, только её постоянно. Правда, помимо жалости было и раздражение – ну вот какого чёрта она не может взять себя в руки, заняться делом, проявить хотя бы минимум усилий? Не дура ведь. Зачем она добровольно катится на самое дно?

Тут, чтобы чего-то добиться, приходится землю рыть, а у ней такой трамплин, прямая дорогая в сказочное будущее. Но ничего ей не надо.

Порой так и хотелось взять её за плечи и встряхнуть как следует. Но опять же, не моё это дело. Хотя теперь и моё, отчасти. Так что когда я вызывал её, всякий раз настраивался на серьёзный разговор. Однако стоило ей войти ко мне, приблизиться, заговорить, взглянуть в глаза, и настроя серьёзного как не бывало…

Нет, говорил я всё строго по делу, ничего лишнего себе не позволял. Только кто бы знал, с каким трудом я сосредотачивался, какие мысли бродили у меня в голове…

Нет, лучше бы Сергей Иванович пристроил свою дочь к Ануфриеву, в отдел продаж. Всё равно ей абсолютно без разницы, где просиживать отмеренные рабочие часы. Зато мне бы глаза не мозолила, не сидела бы занозой в мозгу. Работалось бы спокойно. И жилось.

Вовлечь её, увы, в работу не получилось, даже не знаю, с чего вдруг я взял, что её можно как-то расшевелить. У неё же круг интересов страшно ограничен. Как там она сказала? Поесть, поспать и повеселиться – всё что ей от жизни надо. Чем она вообще могла меня привлечь? Хотя понятно, чем. И не будь она дочерью Рязанова, переспал бы с ней, да и успокоился. Но нельзя. Даже думать об этом нельзя. Хотя думать-то можно, но от этого только хуже. И не думать не получается. А самый парадокс в том, что чем отчётливее я осознавал, какая она избалованная, надменная пустышка, тем сильнее к ней тянуло. Хотя, что уж, прожжённой стервой её не назовёшь. Наоборот, была в ней какая-то детская непосредственность, что ли.

Чтобы не было искушения, я свёл наше общение к минимуму, насколько возможно. Даже больше – стал встречаться с Наташей из дружественного рекламного агентства. Хоть пар время от времени спускать, ну и, вроде как, клин клином вышибают... 

Чёрт, свалилась же она на мою голову, да ещё как раз тогда, когда эта голова нужна мне трезвой и холодной.

А теперь, ко всему прочему, и конфликты пошли. Мне вот только для полного счастья разлада в коллективе не хватало!

Юля, конечно, та ещё интриганка, и приврать может, но тут ведь и Славик подтвердил. А он у нас парень самых честных правил. Да и всё это в духе Анжелы. У неё же все кругом плебеи, холопы, лакеи… Сплошная неистребимая спесь. Поставить бы её на место, чтоб, если уж сидит там как мебель, то пусть хотя бы коллектив мне не раскачивала, но это ведь утопия.

И что с ней делать? Как вот её в чувство привести? И себя заодно…

Дверь отворилась. Анжела.

Подошла. Движения у неё плавные, поступь мягкая, как у кошки. Даже такой, усталый и раздражённый, я почувствовал, как тотчас забурлила кровь, горячо заструилась толчками по венам.  

Она села на тот самый стул, на котором только что сидела и плакала Юля. Руки на коленках сложила, как примерная первоклассница. Всё время из себя кого-то изображает, то снежную королеву, то покорную невинность. Тоже игра. Но если прежде меня это забавляло, волновало и даже нравилось, то теперь вдруг вызвало прилив злости.

Анжела

Соболев снова хмурился. То ли у него опять день не задался, то ли Юля наговорила лишнего.

Я села напротив него, выпрямилась, руки сложила на коленях и с самым безмятежным видом уставилась на него. Ни дать ни взять примерная ученица. Но он мой спектакль не оценил. Бросил на меня беглый взгляд, совершенно нечитаемый. Затем отшвырнул ручку на стол, заваленный бумагами. Чёрный с серебром parker, машинально отметила я.

Шумно выдохнув, он поднялся и прошёл к окну. Встал ко мне спиной, заложив руки в карманы. Постоял так пару минут, не говоря ни слова, потом вернулся, но не в своё кресло, а полуприсел боком на собственный стол с торца, так, что теперь возвышался надо мной. И смотреть мне на него приходилось снизу вверх, что не очень-то удобно.

– И что мне с тобой делать, Анжела? Работать ты не хочешь, поручения выполнять не желаешь, Юлю до слёз довела.

– Я хочу работать и поручения выполняю, – возразила я. – А Юле надо к врачу, нервы подлечить, если она на пустом месте в слёзы ударяется.

Я снова подняла на него глаза, и мне показалось, что Соболев смотрел на меня с раздражением. Даже злостью. Это обидно!