Между строк - Раевская Полина "Lina Swon" - Страница 2

Тощий шатен со взъерошенными волосами, не успев сесть за стол, тут же наваливает себе полную тарелку салата и принимается энергично жевать, не обращая ни на кого внимания, брюнет же напротив – медлительный, даже заторможенный. Кое-как усевшись, он откидывается на спинку стула и, закрыв глаза, будто отключается. Размалеванная девица начинает суетится вокруг него, что-то говоря, но он, даже не шелохнувшись, продолжает сидеть, приоткрыв рот.

От созерцания столь странной картины у хозяев дома и их друзей вытягиваются лица.

– А это что за… чудики с ним? – озвучивает Александр Степанович общую мысль, переведя на жену недоуменный взгляд.

– Что ты сразу с меня спрашиваешь? – в который раз отвечает она ему возмущенно.

– Ну, ты же все шушукаешься с сынком да покрываешь его делишки, – язвительно парирует он, на что Вера Эдуардовна фыркает и, закатив глаза, раздраженно отмахивается.

– Оголодавший – это Мишка Антропов, – поясняет Любовь Геннадьевна, приглядевшись к парнишке, сметающему содержимое тарелки с такой скоростью, словно за ним с собаками гонятся.

– А чей он? Первый раз его вижу, – хмурится Вера Эдуардовна, привыкшая быть в курсе всех событий.

– Интернатовский, наши в футбол играют у них на коробке.

– А-а, вон оно что, – тянет Гладышева и, поймав взгляд сына, манит его пальчиком. Он же, почувствовав, что запахло жаренным, тут же врубает обаяние на полную мощность, одаривая женщин сногсшибательной улыбкой.

– Ну, здравствуй, крестничек. Где же тебя носит? – сердечно расцеловав его, укоризненно качает головой Шувалова.

– Сынок, почему так долго? – вторит ей Вера Эдуардовна, приобняв сына. Он же, быстро клюнув ее в щеку, спешит поздороваться с отцом и крестным, делая вид, что не слышит женских причитаний. Но мать и крестная не собираются так просто сдаваться, и как только с приветствиями покончено, начинают допрос по всей форме.

– А где дружок твой? – сразу же спрашивает Любовь Геннадьевна.

– Придет скоро, – неопределенно отмахивается Олег и с преувеличенным интересом оглядывает стол в поисках, чего бы съесть.

– Откуда он придет? – продолжает наседать Шувалова, неудовлетворенная таким ответом.

– С пацанами вроде с борьбы должен был встретиться, – не глядя, рапортует крестник и, определившись с блюдом, протягивает сидящей неподалеку сестре тарелку, указывая, что ему положить.

– С ними он вчера встречался, – уличает Любовь Геннадьевна, прекрасно зная, что крестник придумает, что угодно, лишь бы выгородить друга. – А сегодня он где есть? Опять у этой… шалогушки?

– Люба, чего ты привязалась к пацану?! Сказал, придет скоро твой оболтус – значит придет. Дай парню спокойно поесть, – вклинивается Анатолий Николаевич и, подмигнув крестнику, наполняет рюмки.

– Ну, ты еще давай, выгораживай своего неблагодарного сынка.

– Вот заладила- то! Пусть погуляет пацан, два года – это тебе не шутки, – качает головой Шувалов и протягивает жене рюмку. – На, пригуби лучше пару грамм, может, отпустит.

– Ага, а мне потом его «гулянья» нянчить, – бурчит Любовь Геннадьевна, вызывая у крестника усмешку.

– А ты чего ухмыляешься? – поддевает его мать.

– А я что? – пожимает он плечами. – Я вообще не при делах: ничего не знаю, ни с кем не гуляю, идеальный сын.

– Ну-ну, – иронизирует Александр Степанович и, помедлив, интересуется. – Ты лучше расскажи, что это за товарищи с тобой.

– Вот, кстати, да, – поддерживает Вера Эдуардовна мужа. – Что это за шобла – ёбла?

– Мама, как не красиво, – насмешливо цокает Олег.

– Ну, извините, а как это еще назвать? – фыркает Гладышева, кивнув в сторону завалившегося на бок брюнета с открытым ртом. – Что с ним? Он пьяный что ли?

– Не, он зависает, мам.

– В смысле? Где «зависает»?

– В антигравитационном пространстве.

– Чего?

– Ну, он этот… – с несвойственной ему нерешительностью мнется Олег.

– Кто? – насторожившись, подается Вера Эдуардовна ближе к сыну.

– Космонавт, – шепчет он со всей серьезностью и торжественностью, вызывая у матери шок и недоумение, а у отца, наблюдающего за этим цирком, смех.

– Ах, ты ж паразит! Издевается над матерью! – сообразив, что к чему, отвешивает Вера Эдуардовна хохочущему шутнику легкий подзатыльник.

– Ну, ладно, мам, не злись, шучу, – увернувшись от материнской руки, примирительно произносит Олег.

– Я не злюсь, я беспокоюсь. Ты поди тоже… «космонавтишь» с ним за компанию?

– Увы, мамуль, космонавт из меня никакой, вестибулярный аппарат слабоват, – подмигнув, поднимается парень из-за стола, давая понять, что допрос окончен.

– Олег, мне совершенно не нравится это окружение, – строго сообщает Вера Эдуардовна.

– Мне тоже, мамуль, но что поделать? – притворно вздыхает сын и направляется к размалеванной девице. Вера Эдуардовна же, качая головой, переводит беспомощный взгляд на мужа.

– И как это понимать?

– Как «иди-ка ты на хер, мамуля», – с усмешкой поясняет Александр Степанович. Но Веру Эдуардовну уже занимает другое. Прищурившись, она с неодобрением наблюдает, как сын, приобняв девицу, что-то шепчет ей на ухо, отчего размалеванная начинает глупо хихикать.

– Верка, а это Олежкина подружка что ли? – изумленно шепчет Шувалова, словно прочитав мысли подруги.

– Не знаю, Люб, – тяжело вздохнув, отвечает Вера Эдуардовна, продолжая сверлить сына недовольным взглядом. – Он в этом плане скрытный. Спрошу: «есть кто?», а то весь в засосах ходит – смотреть страшно. Ну, а он мне: «мама, как женится буду, так и познакомлю».

– Так он может, и надумал, женится-то, – подливает масла в огонь Любовь Геннадьевна.

– Сплюнь! – хватается за сердце Вера Эдуардовна. – Еще чего мне не хватало.

– Ну, будет он тебя спрашивать. Наш вон, заявился же недавно. «Женюсь!» – говорит.

– В смысле?

– А я что, тебе не рассказывала разве? – ахнув, удивляется Любовь Геннадьевна самой себе, и вздохнув тяжело, качается головой. – Совсем закрутилась с этими проводами. Ой, Вера, это кошмар…

– Как тебе, Юсик? Нравится? – весело спрашивает белокурая девушка, крутанувшись вокруг своей оси для большего эффекта, отчего подол ее новенького платьица легкомысленно взлетает, открывая чарующий вид на упругую попку, упакованную в красные, кружевные трусики. Вот только сидящего напротив «Юсика» все это отнюдь не впечатляет.

Боря смотрит на кучу ширпотреба всех цветов и фасонов и внутренне закипает. Машка же, не замечая, что еще секунда и Шувалов взорвется, продолжает с энтузиазмом, словно издеваясь, щеголять в дешевом платье из полиэстера и босоножках из кожзама, доводя Борьку до состояния бешенства.

– Ну, что ты молчишь? – нетерпеливо восклицает она и тут же осекается, обратив, наконец, внимание на Шуваловское выражение лица, не предвещающее ничего хорошего.

– Маш, ты вообще каким местом думаешь? – вкрадчиво интересуется Боря, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не выдать крутящуюся на языке вполне себе конкретную, а главное – цветастую характеристику возлюбленной.

У него в голове не укладывается весь этот дебилизм.

Манька, как и всякая девушка, выдавала, порой, забавные глупости, но дурой отнюдь не была. По крайне мере, Боря так считал до сего момента. Теперь же столь бестолковое мотовство убеждает его в обратном, как и то, что Скопичевской не хватило смекалки просто не рассказывать о своих тратах. Боря, конечно, любил в ней эту бесхитростность и непосредственность, но не когда она граничила с тупостью. А кроме, как тупостью он происходящее назвать не мог. Дуре жрать зачастую нечего, а она вместо того, чтобы отложить деньги, зная, что следующие два года придется не сладко, пустила их по ветру. И ладно бы доброе что-то купила, какую-нибудь пусть одну, но хорошую вещь, но нет, Машка предпочитала хоть говна, лишь бы полон рот.

Борю такая идеология доводила до бешенства, учитывая, что реализовывалась она за его счет, поэтому, не взирая на то, что говорить о подобных вещах Шувалову не позволяла гордость, промолчать тоже, как ни старается, не может. Особенно после того, как Маша, закатив глаза, недовольно заявляет: