Бастард Ивана Грозного (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 24

— Про то вообще пока никто не знает. Вроде, как в башне он… Вот тебе и волхв… Не верил я в них…

— Что случилось, государь?

Иван подёргал головой в разные стороны, словно конь, которому жмёт сбруя, и, скривившись сказал:

— Ты когда ушёл с войском за ханом, мы возвращались в Коломну и повстречали нас новгородские стрельцы-самопальники и пристали ко мне с челобитными. Не до того нам было… Устали с дороги, да и не уместно дела судить на дороге. Оружные они были… Мои стрельцы кинулись отгонять, те стрельнули в них. Мои в тех… Чуть меня не убили. Едва ушли. Дознание вёл дьяк Захаров Василий. Новгородцы показали на Воронцова Фёдора и сына его брата Михаила — Василия. Ещё и князь Кубенский в том сговоре…

— Иван Иванович?! Да быть того не может! Не чистый сыск… Ты знаешь, государь, не люб мне Воронцов. Много на себя взял дел государственных. До сих пор считаю, что Шуйский тогда за дело бил Фёдора. Однако резону тебя убивать ему не было.

Иван поморщился.

— Уже и сам так думаю. Погорячился я тогда. Тут же в Коломне он в башне и отдал богу душу на колесе. То я сказал Захарову не жалеть его, когда первые допросные листы прочитал.

Царь вдруг оживился.

— А коли твой волхв всё ведает, может он и правду по этому делу скажет?

— Не знаю, государь. Спросить надо.

К тому времени они медленно подрулили к причалу.

— Славная лодья! Обязательно научишь меня править ею! — Сказал Иван, вылезши из буера, обращаясь к Ракшаю. Сегодня придёшь ко мне после вечерней. В храм ходишь?

— Нет, государь. Мой храм — лес, поле да небо голубое и я всегда в нём.

— И молишься ты всегда? — Усмехнулся царь.

— Всегда, государь, даже сейчас, когда с тобой говорю.

Санька не лукавил. Он, после случая в Липецке, находился в постоянном состоянии включения в себя, а через себя с тем миром, которым он в себе обнаружил. Причём все задаваемые им вопросы, тут же получали ответы. Санька не спрашивал о чём-то специально, просто все его мысли проходили не через ум, а через душу. И находили в ней ответы.

Вот и сейчас, подумав о том, что Иван хочет его о чём-то спросить, но не решается, Санька тут же получил ответ.

— Я знаю, о чём ты хочешь меня спросить, государь. Давай отойдём. Не стоит об этом говорить здесь. И в опочивальне тоже. У стен тоже есть уши.

— В моей опочивальне уши? — Возмутился царь.

— Там везде уши.

Они втроём отошли.

— Ты, государь хотел спросить у меня про две вещи, вернее про три. Первая — где царские регалии? Сразу отвечу, что не знаю, где именно, но то, что они находятся в доме, где жили Шуйские, это точно. Возможно, я почувствую где, когда подойду ближе. Я не знаю. Надо искать. Думаю, найдём. Второе — это про Воронцова. Не виновен он. Оболгали те, кто причастен к нападению. Хотели убрать Воронцова и убрали. У дьяков Василия и Григория Захарьиных был брат Роман Юрьевич, породнившийся с Карповыми из рода Рюриков. И есть племянница, Анастасия Романовна. Красавица, кстати. Хотят женить тебя, государь на ней. Небось говорили тебе про неё? Портрет показывали?

Иван Васильевич смотрел на Ракшая раскрыв рот и выпучив глаза. Адашев улыбался в усы и гладил ладонью бороду.

— Ты, Алексей Фёдорович, где этого чуду-юду выкопал? — Наконец молвил царь. — Про портрет вообще никто не знает. Дьяк Василий мне ещё в Москве портрет показывал. И Воронцов видел… Он был против… Говорил, до венчания на царство не жениться. Вот беда-то! Вот беда! Казнил друга! А-а-а!

Послышались всхлипывания, а потом и рыдания. Царь заплакал горестно с кряхтением, охами-ахами и причитаниями.

Ракшай отошёл в сторону. Адашев тоже не приближался к царю. Прошло минут десять и царь развернулся к Саньке с почти сухими глазами. Он был суров.

— Не знаю, к добру ты явился к нашему двору, или нет, но польза от тебя уже есть.

Он подошёл к Адашеву и что-то шепнул ему на ухо. Потом обернулся к Саньке.

— Знаешь, что сказал ему?

Санька понимал, что рискует, но кивнул головой.

— А знаешь, так терпи, — буркнул царь и зашагал к Кремлю.

Адашев подозвал хорунжего.

— В крепость его. На сыск. К дьяку Василию Захарову-Гнильскому.

— Ты, Василий Юрьевич, помягше с этим мальцом. Мы его поймали в Рязани, где он блажил, что Воронцова убили по царёву приказу. А раз в Рязани блажат, то и в Москве. Малец сам не могёт о таком блажить… Значит по чьему-то наущению. Про то и узнать надоть. Государь Иван Васильевич повелел, чтобы не убил. Не то сам на кол сядешь.

— Не пужай. Сказано: «мягше», будем «мягше». Царёв наказ — закон. Так ведь, Алексей Фёдорович? Когда начать дознание?

— Сразу и начинай. Зови, я погляжу.

Адашев сел в темном углу в кресло, где обычно сиживали и сами государи, наблюдавшие за следствием. Коломна город старый и лишь в начале этого века[26] отстроивший каменный кремль. Но пыточная башня стояла здесь будто всегда. Древний крупный камень хранил тайны и был свидетелем страшных мук и тяжёлых испытаний многих людей.

В Коломну свозили и здесь пытали самых опасных государственных преступников. В Коломне жил, сосланный из Москвы царь Василий Второй Тёмный, ослеплённый в этой пыточной башне, а потом и сам слушавший крики своих врагов. «Сидя в этом же кресле», — подумал Адашев.

Коломна часто служила центром объединения оппозиционных сил.

Ввели Ракшая. Он был вроде бы спокоен, но никак не мог утихомирить сердце. Его раздели.

— Ничего себе! — Удивился большой дядька в холщёвой рубахе. — Он весь в волосе!

— Ну-кась, дай гляну.

Дьяк-дознаватель протиснулся меж двух стражников и ахнул.

— Матерь божья! Вот так малец! Зверёныш! Ты гляди-ка… — Он потёр ладони и приблизил своё лицо к лицу пленника. — Вот и подпалить будет что… Люблю вонь палёных волос. Словно кабанчика осмаливаешь. А потом вскрыл ему животик и кишки на руку наматываешь, наматываешь. Главное, чтобы не лопнули и дерьмо не растеклось. А ежели кишки достал у людины, то можно и назад положить и животик зашить. Бывало, что и выживали.

Лицо Василия Юрьевича Романова Санька запечатлел фотографически и оно потом часто вставало перед ним, в минуты раздумий.

— Кто таков? Назовись! — Приказал дьяк.

— Ракшай, сын Мокши и Лёксы.

— Черемис, что ли?! — Удивился дьяк. — Ну, и что ты, черемисова душа, на нашего государя наговаривать вдруг вздумал. С чего ты взял, что Воронцова убили? Да и знаешь ли ты, кто таков Воронцов?

— Я-то знаю, кто такой Воронцов, — ответил Санька. — Но знаю ещё и то, что убил его ты без воли царя и оговорил тоже ты. А допросный лист и подпись советника царского подделал вот этот писец.

Санька ткнул пальцем в сидящего в углу писарчука.

— Ты что несёшь?! — Опешил дьяк.

— Нам, черемисским волхвам, многое открыто. И вижу я сговор, твой и родичей твоих. Племянницу свою Настеньку подсунуть царю в жёны удумали и через неё Русью править, изведя род Рюриков? А Воронцов воспротивился и удушил ты его тут руками лично?!

— Молчать! — Заверещал дьяк. — На дыбу его!

Бугаи подхватили голого Саньку под руки и вдели их в петлю, свисающую с перекладины, а ноги связали и продели между ними бревно.

— Писец! — Подумал Санька. — Разорвут!

— Крути! — Снова взвизгнул дьяк. — Он ещё и колдун.

— А-а-а! Признаёшь, что я прав! — Крикнул Санька. — Писарь, ты всё пиши, что я скажу. Я — ведун, всю правду знаю. Не напишешь, тоже на дыбу пойдёшь, как и дьяк.

Дьяк потянулся пером к бумаге.

— Не пиши! — Крикнул дьяк. — Лжа всё это! Щас всё у него вызнаем, что за гусь такой, потом и напишешь!

— А кто зайдёт?! — Крикнул писец. — А у нас листы чистые. Надо хоть что написать.

— Пиши, что царя хулил.

Писец принялся что-то царапать пером на листах. И тут из тёмного угла вдруг раздались размеренные хлопки ладоней. Дьяк вдруг вспомнил, что в пыточной присутствует посторонний. Адашев поднялся из кресла и, продолжая хлопки, вышел из тени.