Право палача (СИ) - Эстас Мачеха - Страница 12

Подмастерье подошёл и тронул её нос.

— Хм, тёплый. Настоящий, не протез. Зачем тогда тебе маска?

— Ты слепой? — начала злиться Клавдия.

— Нет. Я думал, сифилис уже разрушил твоё лицо до такой степени, что ты прикрываешь ею зияющие дыры.

— У меня была оспа. В остальном я здорова.

— Вижу. И это просто замечательно! Если бы я раньше знал, что с тобой можно ходить по рассадникам этой болезни… Ну, а что до красоты, то как по мне, она не пострадала. Ты просто мало общалась с обычными горожанками. Свёрнутые набок носы, синяки под глазами, язвы в щеках…

Крепкое вино немного сгладило фиаско. Клавдия приготовилась ужасаться его вкусом, но оно даже не отдавало плесенью.

Опять Аломьон полнился странным рокотом, будто под землёй пробуждался вулкан. Вибрация была сильнее, чем в тот день, когда графиня покинула дом. В улицах, похожих сверху на канавы, мелькали чепцы, гренадёрские киверы и синие солдатские куртки. Можно было без труда заметить, что движение это было направлено в центр города.

— Фильтр совсем отсырел, — пробормотал Каспар, копаясь внутри маски, — я заменю его. Думаю, теперь ты будешь носить её реже. Спасибо за помощь. Тиль умудрился разбить колбу со спиртом, над которым я весь день горбатился. Я уж не ждал от вас проку.

С главной площади послышались возгласы. Там собирались люди и явно ждали некоего зрелища. Они выкрикивали два слова, которые Клавдии никак не удавалось расслышать.

— Кого-то казнят, — проговорила она.

— Вряд ли. Темновато для расправ, хотя от бунтарей можно ждать чего угодно. Как я понял, порядка у них нет почти ни в чём.

«Жан Грималь! Жан Грималь!» — скандировали всё громче.

— А-а-а, так это очередное выступление, — протянул подмастерье.

— Кто этот Жан?

— Он пишет в газету «Воля» всякие статьи и произносит пламенные речи. В общем, вдохновитель переворота.

Мортус и его помощница провели некоторое время в своих размышлениях. Таяло в бутылке вино, становясь всё вкуснее. Тем временем над толпой стал разноситься голос оратора, но слов было не разобрать.

— А на чьей ты стороне, Каспар? — решилась спросить Клавдия.

— На своей. Я видел, как роялисты старались всё спасти, но император к ним не прислушался. Ему советовали быть демократичнее, хотя бы делать вид, что все люди равны, и он тоже трудится. В итоге он завёл ферму, где каждый день купали поросят, чесали барашков и мыли куриные яйца, прежде чем августейшая супруга соизволит собрать их в корзинку. Я считаю, что все люди сделаны из единой плоти, никто не рождён ни для сладкой жизни, ни для мучений, и возвыситься над другими даёт право только разум. Знания добывают в рассуждениях, наблюдении, странствиях, выводах. Не только из книг. Ведь этот Жан, вероятно, даже букв не знает, за ним кто-то записывает, но признаю: он очень умён. В общем, миром должен править разум, а не талеры, стальные штыки, кровь и знакомства.

— Звучит справедливо. Жалко, что я такая глупая, — отозвалась Клавдия, рассматривая новые чулки из разноцветной шерсти.

— Не сказал бы. Просто тебя избаловали. Оградили от всего. Решили всё за тебя.

— Не от всего. Даже в моей жизни были разные безумства, о которых никто не знал.

— Ну, и что самое безумное ты учудила? — усмехнулся Каспар.

Подмастерье часто шутил и иронизировал, хотя его лицо, казалось, не было приспособлено для улыбки.

— Хм. Тебе может стать неприятно. Как раз недавно всё это вспоминала. Раньше я этим гордилась, теперь сомневаюсь.

Каспар разломал засахаренный апельсин на дольки и протянул его помощнице.

— Неприятно, когда полуразложившийся труп никак не хочет догорать в яме. К остальному я давно привык. Удивить меня не удастся. А ещё я порядочно выпил, так что валяй, рассказывай.

— Но потом ты.

Каспар завладел бутылкой и подошёл к краю крыши. Задумчиво пнул камешек, заброшенный туда птицами, отчего тот бесшумно упал на почву тёмного палисадника.

— Хорошо. Только случилось всё не по моей воле. Но тебе понравится.

Клавдия кивнула, поднялась и обернулась к городу. Вдали, на краю площади, мерцал еле различимый огонёк масляного фонаря.

— Возможно, стоит начать с книг, — проговорила она. — Жюли — моя компаньонка — всегда была очень любопытна. Иногда даже бесстрашна. Когда на площади Сен-Жак жгли запрещённые книги, она выхватила одну прямо из огня. Рассуди: никто не будет печатать бессмыслицу, ну а если и сделает это из честолюбия, то никто не будет запрещать, тем более изымать и жечь все тиражи, так что расчёт Жюли был верным. О, сколько мы узнали из того труда и подобных… Их главной мыслью было жёсткое разделение на рабов и господ без всяких компромиссов. Они призывали не освобождать, а ограничивать ещё сильнее, лишить высшее общество всякой ответственности за обращение с теми, кто ему служит. Простолюдины веками выполняли приказы, покорялись чужой воле, а значит, необходимо предоставить им возможность как можно меньше рассуждать. И тогда, наконец, все познают истинную свободу от условностей. Однажды мне понадобился кусочек такой свободы.

***

Как и предполагалось, конюх крепко спал, лёжа в сене, так что его не пришлось искать долго. Клавдия имела возможность понаблюдать за ним с минуту прежде, чем исполнить задуманное.

Тот существовал совершенно бесстыдным образом: вот на нём рубашка из мягкой пеньки, под рубашкой — рёбра, да и сразу сердце. Разве не приглашало это выцарапать из него всё, что потребуется, разве не для того он лишён был панциря из камзола и манер, чтобы принадлежать? Он владел лишь узлом пожитков, тем немногим, что на нём надето да початой бутылкой. Избыток воли просто поставил бы такого ничтожного человека в тупик.

Клавдия наклонилась над его шеей и сквозь сивушное марево почувствовала горячий запах солнца, зарумянившего кожу. Она и сама бы с радостью подставила весенним лучам своё лицо, но его до того момента касался только лунный свет, напитывая фарфоровой белизной. Существо, лежавшее перед ней, могло и не такое. Если он уснёт в кабаке за липким столом, он ничуть не уронит достоинства, коего никогда и не имел; никто не станет обсуждать подобное в салонах, его репутация не пострадает. И за такую привилегию он обязан был платить.

Прядь рыжих волос упала конюху на щёку, тот открыл глаза и поспешил вскочить на ноги, уходя от взгляда Клавдии, как с линии выстрела. Присутствие хозяйской дочери в такой странной близости лишило его дара речи.

— Где ты спишь? — спросила она. — Веди туда.

— Клянусь, я не крал ничего! — оправдывался конюх по дороге к своему логову, находившемуся в конце ряда денников.

Он весь сгорбился от страха, шёл медленно и оглядывался, пытаясь понять, что происходит. Клавдия переступила порог тёмной узкой комнатки, подобрав подол, чтобы солома не цеплялась за рюши, и тщательно осмотрелась. Доски стен растрескались, но через мелкие щели даже свет проникал с трудом, не говоря уже о случайном взгляде.

— Сними рубашку.

Конюх поджал свои тонкие губы, затравленным зверем посмотрел на графиню.

— Мадам, в чём я виноват? Чем я вас огорчил?

— Решил, что я буду тебя сечь? Заманчиво. Но в другой раз.

В закутке помещалась старая узкая кровать. Простынь потемнела посредине, где он лежал. Её ни разу не меняли. Клавдия пообещала себе довести честолюбие до полного бесстыдства, тогда она просто стянет эту пропитанную грязью ткань, скомкает и с наслаждением зароется в ней носом, а конюх будет молча наблюдать за этим столько, сколько ей будет угодно. Должно быть, он свешивал свои длинные ноги, когда пытался уснуть на такой короткой койке. Клавдия сбросила на пол подушку, уселась и кивнула слуге, чтобы он устроился рядом.

— Встань на колени.

Когда графиня стала неумело расстёгивать его штаны, он остолбенел и из смуглого его лицо сделалось серым.

— Мадам!

— Опустись ниже.

Обе её щиколотки оказались на плечах у конюха.