Криптонит (СИ) - "Лебрин С." - Страница 12

Этот кабинет будет мне сниться в кошмарах, если я, конечно, смогу заснуть.

— Я проверил контрольные. Решил разобрать. Подумал, тебе будет полезно.

Его рублёные фразы вызывали во мне нечто новое — настороженное удивление, и я робко подошла к столу. Он кинул мне листочек, где краснели его аккуратные пометки.

— Всё было почти правильно — но я засчитал твои вычислительные ошибки. И одна задача начисто неправильно. Ты как будто пропустила эту тему. В итоге — три с минусом.

— Три? — растерянно спросила я. Та задача, которая была «начисто неправильной»… в ней я была уверена больше всего, потому что метод её решения объяснял мне дед. — Но погодите. Третья задача. Почему она неправильная?

— Потому что это не то, что объяснял я. У тебя слишком запутанный и хаотичный метод решения.

— Так мне объяснял дед, и если вы…

— Я знаю, кто твой дед. Не стоит всегда прикрываться его именем, — я обратила на него взгляд. В его глазах — снова враждебность, скрещённые ножи.

— Здесь можно решить через КПД.

— Если ты мне внятно разъяснишь, как ты это сделала, тогда я поверю. Потому что так решают в ВУЗах.

Я резко схватила мел в руки и начала писать на доске, комментируя ход решения отрывистыми фразами. Мне вообще не хотелось говорить, но приходилось, потому что он донимал вопросами. Я терялась под его пристальным взглядом. В итоге вся доска была исписана моими лихорадочными почеркушками.

В конце я обратила на него торжествующий взгляд. Он молчал. Это значило, что я правда победила. Я улыбнулась, что тут же удостоилось его острого взгляда.

Вдруг в глазах у меня потемнело, а в пояснице закололо. Его голос заглушился звоном в ушах.

Споткнувшись о пол, я упала на стул.

— Юдина? Юдина? Блять, — услышала я. Если бы не полуобморочное состояние, я бы впала в культурный шок. Он подорвался с места.

В голове шумело, как если бы я приложила к уху ракушку со звуком прибоя.

— Всё нормально, Александр Ильич, — слабо отозвалась я. — Просто… не поела.

Молчание было звуком сломанной субординации.

В его глазах — растерянность без каких-либо признаков личного беспокойства, как если бы чиновник столкнулся с проблемой, которая требует творческого решения.

— Ты и правда бедствие, Юдина, — выдохнул он. — На, выпей кофе.

— Извините.

Это был полный сюр. А в его стакане, на краях которого я оставила след своей помады, — карамельный латте.

Я сделала глоток.

Он не улыбнулся. Не засмеялся. Не поиздевался.

Он долго смотрел на меня, словно во время вынужденного перемирия впервые увидел цель, по которой стрелял всё это время. Смотрел изучающе, прозрачно, как мог бы смотреть любой парень на любую девушку в кафе. Этот парень говорит «блять», а девушка не называет его по имени-отчеству.

Он ни разу не прикоснулся ко мне. А я подумала, как бы сработал закон сохранения тепла, если бы он ко мне прикоснулся. Чувствовалось бы это, как от обычного человека?

Он смотрел, будто думал о том же.

А потом он отвёл взгляд.

Комментарий к О законе сохранения тепла, разрушенной субординации и карамельном латте

https://vk.com/heilveegh - снова на правах рекламы говорю о своей группе. подписывайтесь, если были когда-то там. потому что всех подписчиков отписало. как обычно - всё о текстах, эстетики, музыка и немного моей жизни.

и снова: пишите как вам глава, мне очень интересно!!

========== О неправильных шкурах, «но», сигаретах и сплетнях ==========

— Ты же вроде не хотела приходить, — змеиная усмешка на губах Миши, расслабленно растворившемся в стуле, встряхивала мои внутренности. Я хотела выдрать её вместе с губами с его лица. — Никогда. Сказала, ноги твоей больше здесь не будет.

Неподалёку, возле автомата с кофе, стояли другие девочки, ожидающие своей очереди, которую я нарушила своим бесцеремонным приходом и требованием выслушать меня (а что я могла сказать?) Среди них безошибочно угадывалась Сюзанна — самая высокая, самая ладная из нас. Всё в ней было идеально, кроме лица: оно вытянутое, как у лошади, с сонными глазами. Я терпеть не могла её амебного вида и сжирала её надменным взглядом. Она не могла быть лучше меня.

— Как ты можешь отдать контракт ей? — я хотела, хотела спокойно. Но негодование всегда выливалось из моего рта бесконтрольно. Я чуть ли руками не начала махать. Девочки взорвались смехом; я, взбесившись окончательно, свирепо выдохнула и вздёрнула подбородок. Зубы едва не треснули. — Она же имя своё два часа говорить будет!

— А здесь, девочка, неважно, как она говорит и что говорит, — усмехнулся Миша. Он протянул мне фотки. — Ты вот слишком много говоришь, когда нужно просто встать и выполнить то, что тебе говорят. Посмотри на неё — она была создана для камер и для этой коллекции. Раша будет в восторге.

У меня болела голова от манерной французской белиберды — от названий брендов, дизайнеров, повернись сюда, повернись туда, да, так красиво, детка, — оно меня окружало и брало в кокон, ожидая, пока я взорвусь. Этого было слишком много, оно было повсюду — в тихих шепотках, в разговорах между ассистентами, на стендах, повсюду! — и сводило меня с ума.

И Миша видел, что я взрывалась. Он знал, что это не для меня, но был полон любопытства.

Я мало что понимала в моделинге (хотя пыталась разобраться с этим своим методом — выучить всю теорию), но когда я увидела фотки Сюзанны, я поняла: Миша был чертовски прав. Камера её любила. Её амёбность выглядела так, будто звезда упала с неба и удивлённо оглядывалась: ого, это мир!

Она была непринуждённой и спокойной. «В отличие от меня» оставалось за скобками, но оно резало края моей черепной коробки, пытаясь достучаться.

— Это несправедливо. Это, блин, несправедливо! В прошлый раз я была не в состоянии, ты должен дать мне ещё один…

— Ладно, ладно, не ори, — он взмахнул рукой и встал, лихо выбрасывая стаканчик от кофе в мусорку. На его лице была лукавая ухмылка довольного кота. — Попробуешь ещё раз. Всё-таки ты красивая, может, что и получится. Но когда-нибудь ты меня утомишь, девочка-вулкан, и я тебя выброшу из окна голой.

Кажется, к нашим потугам фотографироваться Миша не относился как к своей работе, потому что на работе он был обычным Мишей, не терпящим ни слова возражений, вообще ни единого слова ни по какому поводу, — он орал, если ты дышала слишком глубоко и из-за этого лямка майки сползала не так. Мне он позволял слишком много. До какого-то времени я вообще не понимала, почему.

Его полусальные высказывания всегда оставались незримой липкой паутиной на плечах, и я пыталась её сбросить, передёргивая их. Но у меня не выходило, и я прятала испуганный взгляд.

Я побежала гримироваться в коморку. Когда я смазывала помаду на губах, дверь приоткрылась. Вошла Сюзанна. Села за соседний столик.

Она выглядела так спокойно, я же — как будто сейчас начнётся землетрясение.

— Ты не считаешь, что это немного неприлично? — спросила она размеренно и тихо — так, что я посчитала это ложью моего воспалённого слуха.

— Что именно? — по сравнению с её голосом, журчащим подобно ручейку, мой звучал как литавры — громко и нервно. Я набралась властных интонаций от деда и Иры.

— Врываться посреди рабочего процесса и устраивать скандалы, — она обратила на меня свой взгляд. У её глаз был светло-зелёный цвет, и они затягивали в себя, как болото.

Она была той непоколебимостью, которой мне никогда не стать. Она была стоячей водой с идеальной, ровной осанкой, идеальными, ровными интонациями и идеально ровными манерами. У неё не было ни единого лишнего движения. Я же едва не скинула со столика лак для волос.

— Я буду делать всё, что захочу, — с вызовом глядя ей в глаза, сказала я, но внутри меня уже рождался встревоженный рой гудящих пчёл, особенно после её лёгкого хмыка.

Вокруг меня был другой мир, и он сжимался, как тиски. Как всегда, когда я оказывалась здесь, я чувствовала себя неправильной, неуместной, живущей по другим законам — над которыми здесь только смеются. Они двигались по какой-то траектории, которая мне была непонятна — траектория приказов и карьеры, ради которой они сделают всё. И они не воспринимали приказы как приказы. Приличия, приличия, приличия… Они были словно домашние собаки, к которым прибился непонятно почему волчонок.