Долг и верность. Книга 2 (СИ) - "Малефисенна" - Страница 39

— Киан! — неожиданно воскликнула она, кажется, роняя что-то на пол. «Эвели… Это и правда ты?». Я попытался протереть свободной рукой лицо, но голова пошла кругом, и глаза сами зажмурились от жуткой рези. Я приоткрыл рот, порываясь спросить, но голос не слушался, а ноги подкашивались от сильного напряжения. На ощупь я прислонился к стене и тут же почувствовал на губах холод железного горлышка кувшина, который удерживала Эвели. Прохладная вода тонкой струйкой потекла в першащее от сухости горло.

— Киан… — Стоило мне напиться, она обняла меня так сильно, что было даже больно, но я никогда не посмел бы ее оттолкнуть. — Я так боялась… так… прости меня, — выдохнула она у самого уха, и я почувствовал, как ее локоны щекочут мое лицо.

— Ты… — голос дрогнул, и сухое горло горело, причиняя сильную боль. Но я не смог просто промолчать. Неужели я больше не один? Неужели не раб, которому можно найти замену? — Ты пошла за мной?

Она чуть отстранилась, чтобы заглянуть в мои глаза. Так близко…

Я жадно всматривался в знакомые черты лица, забыв обо всех своих страхах, больше не опуская взгляд. Знакомые и в то же время искаженные эмоциями, такие живые. Я бы смотрел на нее вечно.

— Да… — Ее теплые ладони коснулись моих щек, нежно и осторожно. Не в силах осознать момент, я прикрыл глаза и напугано оплел ноющими пальцами ее кисти. Мне не хватало храбрости изгнать поселившийся в сердце страх, и я молча стоял, наслаждаясь ее прикосновением. — Я люблю тебя, Киан. Я так сильно тебя люблю.

И я не смог удержать в себе эмоции. Мои губы накрыли ее с такой страстью, на которую, как казалось, я даже не способен. И эта щемящая нежность просто разрывала душу. Чувство единения стерло из воспоминаний все, что было со мной до сказанных слов. До признания, которое я так жаждал и вместе с тем боялся услышать. Я был готов отдать ей все. Свое тело, свою душу, волю, только не отпускай.

Поцелуй выходил жадным, даже болезненным, но мне было не заставить себя остановиться. Я больше не чувствовал боли, только ее в своих руках. Ее тепло. Как она льнет к моей груди, вплетает пальцы в спутанные отросшие волосы, громко и прерывисто дышит, закрыв глаза.

Я с трудом оторвался от ее губ и тут же обнял, пытаясь спрятать от нее едва не проступившие на глазах слезы. Мужчине не пристало плакать даже от радости. «Ты спасла меня, ты меня вернула», — произнес я в мыслях, надеясь, что она услышит.

— А ты — меня… — ответила она, и голос ее дрожал.

Ничто не заставило бы меня сейчас ее отпустить. И никто.

Едва ощутимо Эвели подтолкнула меня назад и, опустив руку на грудь, поцеловала. Так же несдержанно — будто мир вокруг нас мог вот-вот рухнуть, — до боли прикусывая нижнюю губу. Я наугад ухватился за что-то, лишь бы не упасть, от чего по руке до самого плеча прошлась боль. Эвели остановилась, мягко и как-то испуганно проведя руками по моему лицу, отчего по телу пробежала волна мурашек. Шевеление в паху заставило дернуться, и, жмурясь от неизвестного чувства, я быстро перехватил ее руку, покрывая поцелуями. Смотря глаза в глаза. «Ты так красива, — я провел большим пальцем по тонкой линии приоткрытых губ, по скуле, опускаясь к оголенной длинной шее: — я бы вечно любовался тобой».

Улыбнувшись, она поманила меня за собой и помогла лечь. Я судорожно сглотнул, неотрывно заворожено наблюдая, как она медленно скидывает с себя рубашку, как распутывает шнуровку штанов. Как ее темные, почти черные глаза светятся любовью. И вновь на несколько секунд сомкнул веки, чтобы запечатлеть этот образ в памяти.

Она нависла надо мной, легко касаясь шнуровки исподней рубахи на груди, но не снимая ее, и нежно поцеловала, не отрывая от меня взгляда. Я поднял руки по ее талии к груди, наслаждаясь бархатом кожи и вместе с тем ощущая старые бугристые шрамы, побелевшие от времени. Даже в этом мы с ней были до ужаса похожи.

— Ты… уверен? — вдруг чуть погодя спросила она, с нежностью взяв меня обеими руками за перебинтованную кисть. — В смысле, ты истощен, тебе не будет больно? — и смотрела мне в глаза с желанием и тревогой. Я лишь на миг устало прикрыл глаза и сразу же вдохнул полной грудью:

— От тебя я вытерплю любую боль.

— Больше никакой боли, — прошептала она мне прямо в губы и поцеловала.

Я плавился в ее руках, а она — в моих. Я тонул в ощущениях, касаясь ее обнаженной кожи и боясь закрыть глаза. Боясь потерять. Пусть даже всего на одно короткое мгновение. Больше никогда. Не отпущу, не отдам.

Ее рука медленно спустилась ниже, обводя живот, и я задохнулся от желания, готовый вечно терпеть эту сладкую невыносимую пытку. С трепетом коснулся ее маленькой груди и несильно сжал набухший сосок между зудящими от тепла пальцами, инстинктивно стараясь доставить ей удовольствие. Она глубоко вздохнула, сведя брови и запрокинув голову.

Почти черные волосы струились по ее сильным плечам, притягивая взгляд. Опускались ниже, обводя ее фигуру. Словно она — существо из другого мира. Слишком прекрасное, чтобы кто-то посмел увидеть его за ворохом бесформенных тряпок и коснуться, как делал сейчас я.

Мне казалось, я вот-вот сойду с ума, не в силах справиться с порывом. В горле опять пересохло, но боли не удалось бы меня остановить. Я облизнул губы, осторожно и неумело притягивая ее к себе, согревая своим теплом. Ее рука стала опускаться ниже, и я застыл, стремясь прочувствовать этот момент всем телом. Прошло столько лет с тех пор, как я делил с кем-то постель и чувствовал себя свободным, но воспоминания блекли в сравнении с настоящим. Стирались из памяти, даруя настоящий покой.

— С тобой я живу… — тихо произнес я, несмотря на усилившуюся боль в груди и легких, потому что не мог больше молчать. И она опять сорвала с моих губ поцелуй, радуясь маленькой победе, как ребенок. Искренне.

Я откинулся на подушки, продолжая тянуться к ее рукам, следовать за ее движениями. Любить. Как не любил никогда.

Глаза все еще щипало от собравшейся в уголках влаги, а я продолжал улыбаться, стискивая ее руки и слушая тихий, полный наслаждения стон.

«Я всегда буду твоим, Эвели. Всегда».

Ариэн

А кузнец оказался не промах, не обделенный внимательностью даже под раннее утро. Так что лучшая сталь империи ушла с рук всего за какую-то сотню серебряков, но я и тому старался быть рад: высеченная на яблоке рукояти монограмма «ТС» вполне однозначно трактовала происхождение меча, а красть у Службы… это более чем неразумно. Поэтому за молчание ворчливому кузнецу, который все косился на нас и долго отказывался пускать за порог, пришлось щедро доплатить.

Я все больше убеждался, что здешние местные принципиально не замечали незваных гостей. Конечно, это настораживало, не позволяя расслабиться и хоть раз за десятилетие просто слечь с простудой, но все-таки я понимал, что нам очень повезло попасть в такой момент, когда улицы были безлюдны, а встречные — недоверчивы, но в общем-то безразличны к нашему существованию.

Мы шли медленно, с трудом переставляя ноги, погрязшие в рыхлом непроторенном снегу на добрые полметра. Но если я отказывался анализировать происходящее, просто желая прилечь и отоспаться в тепле, то Эрд весь извелся и, признаться, уже раздражал своей пружинистой, несмотря на хромоту, походкой, невольно привлекавшей мое внимание.

— Ты чего? — устало прохрипел я, замедляя шаг, но Эрд не ответил. Нервно повел плечом, кутаясь в побелевший от снега плащ. На меня не смотрел, с недоверием оглядываясь по сторонам, но в такую метель вдалеке терялись даже силуэты домов. — Эрд!

— Неуютно мне… без меча, — скрипя зубами, как-то беззащитно ответил он.

— Зато будет… — я прочистил горло, через ткань растерев занывшую шею, — чем заплатить, на морозе оставаться как-то не… хочется.

— Тебя не смутило, что на границе вообще никого не было? Где стража? Патруль? Еще и караван этот куда-то исчез, хотя уже должен был пройти через Заррэт.

Я поднял взгляд вверх, пытаясь определить, в скольких домах растоплен очаг — многочисленые тонкие струйки дыма тянулись к серому небу над каждым сложенным из не обработанных камней домом. В некоторых местах неровную кладку раздирали глубокие трещины в растворе, где-то затертые, а где-то оставленные до лучших времен. Вспомнив слова Эвели о здешнем климате, я невольно поежился, когда ветер с особенным рвением содрал с дощатых крыш снежные шапки.