Инферно (СИ) - "Doktor" - Страница 61

— Ярик, отстань… Корис, знакомься, этот зловредный колобок — Ярослав, сын нашего повара.

— Для своих — Яр, — живо протянул руку толстячок, ничуть не обидевшись на «зловредного колобка».

— Тогда Корис.

— Почему тогда?

— Вообще-то Константин, Корис, производная от имени и фамилии Константин Рысин. Это тоже для своих. Меня так ребята в отря… — он запнулся, — ну, на службе у отца прозвали.

Коротко и понятно, — сказал Яр, имея ввиду, что оценил непринуждённость и простоту возведения в ранг «своих».

— А вообще, скотина ты, Яр, рожа подлая. Всё испортил, — вздохнув, произнес Корис. — Хоть бы кашлянул там, предупредил…

— Я был бы скотиной, если бы вам помешал. Когда ещё сподобились бы? Небось за километр обходили бы друг друга, — парировал Яр. — Я не эгоист. Мне не жалко. Целуйтесь, дети мои!

— Убью!.. — Корис потянулся и шутливо ткнул Яра кулаком в бок. Охнул от приступа боли в голове. — Потом.

— Ладно, чего уж там, подожду, — покладисто согласился Яр.

Корис подумал, что Ярослав относится к той категории людей, с которыми легко в общении, несмотря на то, что Господь сурово обделил их внешностью. А может именно поэтому и легко общаться, ибо недостаток внешних данных подобные люди зачастую компенсируют остроумием, общительностью и легкостью характера. Сейчас ему было наплевать на вес и габариты Яра, который незаметно, легко, но прочно вписался в их компанию.

— Там палатку медицинскую поставили. Олечка Васильевна меня за вами послала. Веди, говорит, болящих, лечить буду, — сказал Яр серьёзным тоном, но под конец не выдержал. — Иначе поперецалуются все! Пусть, говорит, под надзором медицинским целуются, а то от этого ляльки бывают.

— Дурак… — вновь зардевшись, сказала Ника беззлобно, — и чего мне делать в лазарете? Я с лагерем помочь могу. Я уже хорошо себя чувствую… Почти.

— Ещё бы, после такого лечения, — продолжал «глумиться» Яр — охотно верю!.. Пошли, припадочные, пусть медицина решает, кому что делать.

Кинув на покрасневшую парочку ироничный взгляд, он двинулся к выходу из палатки.

Говорливая бурная речушка прячется в таёжных дебрях, петляя по распадкам, и лишь в низовьях вырывается на равнинный участок, где обрывистые берега, поросшие непроходимыми зарослями, незаметно уступают место пойменным лугам. Устыдясь собственной суетливости, она разливается вширь, превращаясь в степенный, полный самоуважения поток, окружённый по обоим берегам столетним кедрачом. Почти у самого устья, вдруг вновь проявляя свой вздорный норов, делает резкую петлю и обрывается водопадом, подобно шаловливому ребенку вскачь несясь к лесному озеру.

Именно здесь, у крутого речного изгиба приютился лагерь археологов. Эту небольшую стоянку трудно было бы найти даже знающему человеку, не говоря уже о случайном путешественнике. И палатки, и навесы, и, даже, тарахтенье агрегата электропитания, стали частью окружающего мира, его звуков и красок.

Оборудование лагеря было почти завершено, работать люди прекратили только после наступления сумерек.

Корис изнывал от безделья в медицинской палатке, чувствуя себя никчемным бесполезным трутнем. Нику поместили в другом углу за занавесочкой. На общем кратком совете взрослые решили, что начальником экспедиции является Ракитина, так пусть и принимает решение относительно дочери и пострадавшего парня.

В присутствии Ольги Васильевны Корис стеснялся подойти к Нике, а врач, как назло, не оставляла их без присмотра ни на минуту.

Экипаж упавшего вертолёта улетел на второй «Корове». Им предстояло выдержать строгий разбор лётного происшествия, различного ранга комиссии и проверки, поэтому задерживаться в тайге вертолётчикам было некогда. Спасибо хотя бы на том, что опытные пилоты сумели минимизировать последствия поломки и удачно посадили неисправную машину, не возведя аварию в ранг катастрофы.

Пару раз забегал преисполненный важности и собственной значимости Яр, выкладывал последние новости, и вновь исчезал.

Корис неожиданно для себя самого устал за этот долгий, полный событий день. Он не стал даже спорить с Ольгой Васильевной, настоятельно пичкающей их с Никой таблетками, и «впоровшей» обоим ещё по уколу ближе к вечеру. Занавески тогда еще не было и Ника, видя его обескураженную физиономию, сказала смеясь: «Отвернись, кавалер», чем окончательно смутила парня.

— Вот ещё, больно надо, а то я задниц не видел, — промямлил тогда он и поспешно, даже слишком поспешно, отвернулся, вызвав улыбки у Ники и Ольги Васильевны.

Ругая себя за слабоумие он, в знак протеста, отважился на спор с суровой и непреклонной Ольгой Васильевной, настаивающей на строгом постельном режиме.

— Ладно, ладно, — примирительно сказала женщина. — Не лежачий, не лежачий… Ходячий… Однако это не значит бегающий, молодой человек!

— И я тоже, — подала голос Ника.

— Что «тоже»? — спросила врач, нахмурившись.

— Ну, не лежачий…

— Вы что, разгильдяи, против медицины? — с напускной суровостью возмутилась Ольга Васильевна.

Они дружно заверили строгую докторшу, что не против, что медицину они, как раз таки, любят, и её саму, вместе с медициной, тоже.

— Ладно, — сдалась, наконец, Ольга Васильевна, видя, что их состояние не внушает серьёзных опасений, — только аккуратненько и потихонечку. Работать пока нельзя, и не вздумайте, дети, таскать тяжести.

Корис даже не стал возмущаться «детьми», опасаясь, что врач передумает и не разрешит им с Никой выходить из палатки…

Людмила Ракитина прилетела почти в сумерках. Первым делом она пришла в медицинскую палатку, чтобы убедиться лично, что с дочерью всё в порядке. Выслушав заверения Ники, что её самочувствие лучше, чем до падения, Ракитина — старшая соизволила заметить Кориса.

— А вы как, молодой человек?

— Чувствую себя прескверно, — улыбнувшись, ответил парень, — как симулянт. Совестно валяться.

— Не надо мне геройства, — в свою очередь улыбнулась Ракитина. — Лечитесь.

Она бы с удовольствием отправила в больницу этого парня, который, она не могла не заметить этого, явно неравнодушен к её Нике. Однако этот Константин здесь по просьбе Мокошина. Сын какого-то его давнего знакомого, желающий, якобы, поступать на истфак. Материнское чутье ещё ни разу не подводило эту умную женщину, поэтому она, из-за ходатайства Мокошина, оставляла его с большой неохотой, ибо, как успела заметить, не только он засматривается на дочь, но и Нике парень не безразличен.

— С такими повадками и уставной физиономией, да на истфак. Ему бы на плац, или штурмовую полосу… — пробормотала она вполголоса, покидая палатку.

Она не даром была женой военнослужащего и больше двадцати лет вращалась в военной среде, ежедневно наблюдая мужа и общаясь с его сослуживцами. «Своих» она видела сразу, безошибочно угадывая даже в гражданском платье.

Ещё больше Ракитина удивилась, встретив среди рабочих прапорщика из отряда специального назначения ГРУ. Она увидела его случайно лет семь назад, заехав с мужем в одну из частей по какой-то мелкой служебной проблеме супруга. Мокошин об этом знать не мог. Даже если и знал о посещении ими этой части, то вряд ли мог предположить, что она запомнит так надолго случайно выхваченное из общей толпы лицо. Однако память у неё была великолепной.

Всё это пугало и настораживало её.

«Мутит что-то старый лис, явно мутит. Прапорщик… Плюс историка этого доморощенного наверняка он к Нике приставил. Что-то не так».

Неприятная, липкая ручонка страха сжала женщине виски. Дочь и муж были для неё всем, ради чего стоило жить. Тем более, как она знала, муж не на курорт уехал.

Пообещав себе всенепременно разобраться в столь сложной ситуации, Ракитина отправилась проверять степень обустроенности лагеря. Обязанностей руководителя с неё никто не слагал. Она была в ответе за десятки людей, многие вопросы требовали её вмешательства и немедленного разрешения…

Тем временем день угасал. Словно сговорившись, почти все кто ещё не спал, собрались у костерка, пытающегося противостоять подступившей темноте и ночной прохладе.