Странные и удивительные мы (ЛП) - Айзек Кэтрин - Страница 3

— Давай помогу, — предложила я, переложив вилки на другую сторону стола. — Пока мы здесь… Ты знаешь, у бабушки день рождения через пару недель. Я подумываю купить ей жакет, что думаешь?

Он отрешенно посмотрел на меня.

— Не знаю, дорогая. Я на днях пытался спросить, что она хочет, так твоя бабушка ответила, что слишком стара для подарков. Достанется пара роликовых коньков, если она не подбросит мне идеи.

— Тот, который я приметила, действительно шикарный.

Дед наморщил лоб.

— Не нужно покупать дизайнерские вещи, Элли. Ей семьдесят шесть.

— И что? В семьдесят шесть нельзя иметь красивые вещи?

— Она тебя отругает за выброшенные деньги.

— Будет трудно, — согласилась я. — Ты не знаешь ее размер?

Он бросил взгляд из-под бровей и заколебался:

— 18?

— О, дедушка, она намного меньше, — неодобрительно возразила я. — 14, или даже 12.

— Ничего не могу сказать. Прошло столько времени с тех пор, как Пегги разрешала покупать ей одежду. По словам твоей бабушки, последний кардиган, который я подарил, сделал ее похожей на овчарку. Почему бы тебе не сходить тихонько наверх и не посмотреть размеры? — предложил он. — Там весь ее гардероб.

Пусть и с разрешения, но входить в их спальню было странно. Я не была здесь с самого детства, когда тихонько прокрадывалась сюда, чтобы поиграть с бабушкиным мылом или спрятаться под вышитым покрывалом.

Эта комната могла быть светлой, если бы не большой красно-коричневый комод, закрывающий часть окна. Потускневший розовый ковер и маленькие тумбочки с обеих сторон большой двуспальной кровати. На одной — новелла Роберта Лудлума и тюбик клея для зубных протезов, на другой — сборник кроссвордов и фотография двадцатилетней мамы в серебряной рамке, незадолго до ее болезни.

Я тихонько прошла по комнате, недоумевая, как можно спать в таком холоде, с двумя настежь открытыми окнами. Постоянная одержимость свежим воздухом — привычка бабушки. Можно подумать, в скором времени он закончится.

Из кухни донеслись взрывы смеха, когда я осторожно открыла гардероб, выпуская слабый аромат ландышей. Внутри — платья и костюмы приглушенных тонов, некоторые все еще в чехлах после химчистки. Этикетка шестнадцатого размера на одном из платьев удивила меня. Я проверила другую одежду. Оказалось, у бабушки одежда от 12 до 16 размеров и непонятно, что соответствовало действительности.

Закрыв шкаф, я решила заглянуть в выдвижные полки в надежде найти какую-нибудь блузку, в которой Пегги появлялась недавно. Я увидела свитеры и кашемировые кардиганы, которые она надевала пару недель назад. Четырнадцатый размер. Как раз то, что нужно! Я аккуратно сложила одежду, постаравшись придать стопкам нетронутый вид, но что-то помешало задвинуть полку назад. Просунув палец за край и осторожно приподняв его, я нашла конверт.

Разорванный сверху, он со временем высох и побледнел. Не знаю, что именно заставило меня взять его и вытащить письмо, бережно раскрыв сложенную старую газету. Проводя пальцами по серому шрифту, я совсем не задумывалась над этической стороной моего вторжения.

Первое, что бросилось в глаза — дата. 11 июня 1983 года. И только потом мой взгляд скользнул по двум рядам фотографий с летней вечеринки по случаю столетия «Аллертон Пипл Холл». На одних — мужчины со строгими лицами в белой форме игроков в крикет, на других — женщины в юбках-плиссе и блузах «летучая мышь». Подростки в очках «Рай-Бен» и рубашках-поло с поднятыми воротниками, вспотевшие из-за жары девушки в коротких топах и кружевах. Под одной из фотографий я замечаю подпись: Кристин Калпеппер.

Почему-то неопределенно-печальное чувство кольнуло меня внутри, когда глаза остановились на мамином лице, разглядывая детали. У меня закрались подозрения. Что-то не так. Мама стояла, держа за руку парня, которого я никогда в жизни не видела. На ее губах загадочная улыбка, а в глазах блеск подростковой влюбленности. Судя по надписи, звали этого неизвестного Стефано МакКорт. С темными глазами, полными губами, щербинкой между зубами, он выглядел старше мамы на пару лет. Я снова посмотрела на дату, стараясь проанализировать каждую противоречивую деталь, особенно одну: фотография сделана за девять месяцев до моего рождения.

— Через пять минут к столу, — крикнул папа.

Игнорируя тяжелые удары в груди, я внимательно читала написанное от руки письмо. Оно адресовано бабушке и датировано декабрем восемьдесят третьего года. Обратного адреса нет.

Уважаемая Миссис Калпеппер,

Пишу вам с убедительной просьбой не искать вновь контактов со Стефано, мной или моим мужем Майклом через его офис в музее ди Кастельвеччио.

Я понимаю, что вы в шоке из-за Кристин и Стефано, как и все мы. Но если общение будет продолжаться, ничего хорошего не выйдет. Я особенно огорчена из-за ваших писем моему сыну о предполагаемой ответственности по отношению к «плоти и крови». Такого рода эмоциональный шантаж совершенно неуместен, особенно когда он уже принял решение не иметь ничего общего с вашей дочерью еще до нашего отъезда из Ливерпуля. Тот факт, что сын вернулся в Италию с нами, говорит сам за себя.

Из сказанного вами в письме следует, что Кристин помирилась со своим бойфрендом. Он, без сомнения, станет хорошим отцом ребенку. Так зачем раскачивать лодку, пытаясь вовлечь Стефано в проблемы, когда правда уже никому не нужна?

Он не собирается менять свое мнение, и у него абсолютно нет никакого желания возвращаться в Великобританию. Я глубоко сожалею, если мои слова звучат резко в данных обстоятельствах, но уверена, вы понимаете, мы тоже расстроены этими событиями.

С уважением,

Синьора Виттория МакКорт.

Я смотрела на фотографию, на дату, на восторженную улыбку моей мамы. Но главным образом я рассматривала молодого темноволосого человека с моей щербинкой в улыбке. Мне стало трудно дышать.

Чуть позже к нам присоединились младший брат отца дядя Питер, его жена Сара и их два маленьких сына, Оскар и Нейтан, четырех и шести лет. Пока все весело болтали, мое сердце бешено стучало, а голова гудела — мне было трудно сосредоточиться на разговоре.

— Новая игрушка? — поинтересовался отец у мальчишек после того, как радиоуправляемая машина ударила его в щиколотку.

— Ага, мне ее купили за хорошее поведение, — ответил Оскар.

— Какой молодец! Ты, должно быть, хороший мальчик, — похвалил папа, присаживаясь за стол.

— Да, я уже неделю сам вытираю себе попу.

— Поздравляю, — ответил папа.

— А ты меня поучишь снова играть на твоей гитаре, дядя Джо? — спросил Нейтан.

— О, извини, малыш, гитара дома. Я не принес ее.

Папа огорчился упущенной возможности поиграть на старой гитаре «Гибсон»^[5] больше моего племянника. Это ценное, «совсем как у Би Би Кинга», по словам отца, приобретение было изготовлено в 1979 году.

Стол был маловат для восьмерых и для наготовленного папой количества еды, но мы уместились.

Бабушка прочитала молитву:

— За пищу, утоляющую наш голод, за отдых, приносящий нам покой, за дома, хранящие наши воспоминания, мы благодарим. Аминь.

Все с энтузиазмом принялись за еду, а я, блуждая взглядом по столу, размышляла, смогу ли хоть что-то переварить.

— Ты превзошел самого себя, Джо, — похвалила Сара папу, накладывая морковь на тарелку Нейтана. — Все потрясающе вкусно!

Разговоры за столом, в которых я обычно принимала участие, велись вокруг семейных дел: учеба детей, планы Сары на ремонт кухни, золотая свадьба бабушки и дедушки в конце этого года.

— Вам нужно организовать что-то особенное, — предложила Сара.

— Ну. Мы организуем… что-нибудь, — ответила бабушка, молчаливо намекая на то, что суеты вокруг этого события не будет.