Азраиль. Спустись с Небес! Том 1 (СИ) - Магарыч Григорий - Страница 1

Полумрак, сырость, бесконечная тьма. Хочется истошно заорать, но разодрано всё горло. Хочется плакать, но слёз не осталось.

Жажда, голод, бесконечная слабость. Становится ясно, почему Семинебесное распятие считается ужаснейшей пыткой даже для Богов.

Кровь, смерть, скорбь. Заслужил ли я иметь такую судьбу?

Дикая боль, адские муки. Может, это сон длиною в сотню лет?

Если так, то я вижу худший сон в своей жизни. Просто ужасный.

Хочу проснуться...

Сознание снова вернулось ко мне. Глаза... нет, они не открываются. Либо я не проснулся, либо нет никаких снов. И сейчас всё реально.

Всё: включая тысячи глубоких ран на моём немощном теле, вырванные глаза, срезанный язык... включая слабость души, стагнацию тела. Я не проснулся... и не проснусь.

Тело висело на четырёх сотнях алонских стержней в распятом виде, а металлический запах крови ещё в первую декаду распятия стал настолько привычным, что я и позабыл, как ощущается естественный воздух...

Почему не подыхаю? Позвольте просто сдохнуть... оставьте меня уже. Я устал жить... сил всех семи Небес не хватит, чтобы вернуть меня к той жизни. Слишком большой отпечаток.

— Цена твоей силы стала слишком высокой, мерзавец, — низкий мужской голос эхом отбился от стен тёмного помещения. — Но ты заслужил... О, да ты, Азраиль, самый конченый ублюдок, который рождался когда-либо. С чем я тебя и поздравляю.

Это Баронк... верный вассал одного из Высших Богов, которому позволили устраивать пытки надо мной. И он устраивал... и делал это с особым вожделением.

Несмотря на полумрак, фигура Баронка всегда оставалась перед глазами.

Каждый день... каждый грёбаный день он протыкал мой стан чем-то острым. Иногда по пять дыр в теле, а порой и десять. Глубокие порезы наносил на каждый седьмой день своих визитов. Срезание кусков плоти — каждый тридцатый.

— Пустая оболочка, что жаждет жизни... а был великим воином. Судьба жестока, не так ли?

Я не ответил. Впрочем, вассал и не ждал моего ответа — со мной давно никто не вёл диалогов. Прошло уже много лет, как он отрезал мне язык. Кроме хриплых стонов — ничего.

— Твоя история закончена, твои планы провалились, — он медленно и безжалостно протыкал меня алонской сталью. — Ты больше не сможешь уничтожить ни одной планеты, но останешься в истории, как самый опасный преступник всех времён...

Не закончена... моя история не закончена. Если б на мне что-то и оставалось от губ, то это каждый раз бы расплывалось в улыбке. Боли не чувствовал уже давно...

Не было нервных окончаний — не было и боли.

Хранитель Андамана уходил, я же оставался висеть на алонских стержнях, будучи распятым. Расслаблял тело, засыпал...

...и просыпался с новым его приходом.

Может, я схожу с ума?

— Небесное распятие ещё никто не переживал, — мрачно заявил вассал, в который раз вонзая в мою плоть — если этот мешок с костями можно было назвать плотью — остриё алонского клинка....

...и скрывался в полумраке темницы Седьмого Неба.

Обычно, когда клинок входил в мою грудь, дышать становилось сложнее. И только эти еле-заметные изменения в организме отвергали все законы норм, морали, физики и прочего. Одним словом, я не погибал.

Так они решили наказать меня. Жестоко, хладнокровно... беспощадно.

Однако, не мог признать, что... душа моя лишь крепла. Такова родовая сила; боль — моё оружие. Как же драматично.

— ...скоро ты повидаешься со всеми, кого уничтожил, Азраиль. Даже после смерти миллиарды убитых будут приходить к тебе в Преисподней. Представь, что это заточение станет лишь глотком свежего воздуха. Представь, как ты будешь скучать по этим временам.

Проклятый день сурка.

Сурка, который даже в таком виде представлял настоящую угрозу Богам и их беспрекословной власти. Плевал я на правила Седьмого неба.

Вассал, уловив мою гримасу, лениво оскалился и безжалостно, медленно провел острием клинка по моему телу — от груди до живота. Теплая жидкость, что с прошлых порезов успела застыть коркой, тонкой струей выступила из раскрывшейся кожи и медленно стекла вниз.

Я скривил изуродованные губы и жалостливо застонал — нет, всё же боль была.

— Я не вижу страха в твоих глазах, Азраиль — протянул он с желчью в голосе, срезая мочку моего уха и бросая в собственный рот. — Я не вижу, как ты держишься за свою жалкую жизнь... но тварь, которая уничтожила мою планету, не должна испытывать покоя.

Всё повторялось. Любой другой сошёл бы с ума...

Но только не я.

Однажды, в один из таких бесконечно повторяющихся дней, вассал явился... не один.

Широкие ворота передо мной неспешно, со скрипом, раскрылись. Глаза мне вырвали, но мозг продолжал строить образы из воспоминаний, рисуя дверь и силуэты, проецируя их размеры по звукам шагов и измеряя силу по количеству Ауры.

За сотни лет в этом месте я успел запомнить буквально каждую деталь.

В темное сырое помещение вместе с вассалом вошёл Рафаил — один из семи Высших Богов. Он зашагал в мою сторону и молча опустился на колени передо мной. Худой, еле слышный, с осунувшимся лицом; он был словно... призрак.

— Приветствую тебя, Азраиль... — будничным, не предвещающим беды тоном обозначил он, высовывая из-под плаща худощавые пальцы и проводя передо мной линию.

Я поморщился, слушая, как линия воспламеняется.

— Боги забрали то, что принадлежало тебе, — голос его звучал еле слышно, хрипловато. — Я понимаю, ты хотел отомстить за своего сына, за свою дочь.

Мой жалостливый стон прошёлся по помещению. Думая о детях, я впадал в отчаяние.

Глаза Рафаила же наполнились яростью.

— Но какой ценой ты сделал это? — переменился в лице он, щерясь. — Ценой жизни целой планеты Третьего Неба!

Всё верно. Вот только этого мало... мои дети заслуживают большего.

Я не перебивал, внимательно слушая за рисунком, что изображал худощавый старец. Этот узор не был мне виден, и я не мог определить точно, что меня за ним ожидает. Но что-то внутри твердило — этот день действительно последний.

Да, всё сходится... пора высвобождать накопленную Ауру.

— Ты истребил планету, Азраиль ... — Рафаил продолжал, пронизывая меня острым, точно лезвие, взглядом. — Ты убил более трех миллиардов живых существ!

Правила, законы... верни моих детей, ублюдок. И я помру, не дёрнув и бровью.

— ...ты говорил, что в смерти Нейлы и Феликса виновны Боги, но... ты прекрасно знал, что жизнь Богов для обычных существ невозможна.

И тут в точку. Именно Боги убили моих детей.

— ...ты был осведомлен о том, что люди, не обладающие кровью Богов и возглашающие себя ими — проклятые люди, — он не замечал моих эмоций; лишь невозмутимо продолжал. — Тебе было велено избавиться от разрушительной силы, но ты ослушался! Этого было мало, и ты стал сношаться с Богами!

С Богинями...

Мои изувеченные, измазанные кровью, губы медленно натянулись в ехидной, желчной улыбке. Время пришло. Ещё немного — и я всё исправлю.

Вассал, замечая в моём лице всё большее облегчение, яростно оскалился. Его глаза покрылись слезной пеленой, подбородок задрожал. Не сомневаюсь, я делаю ему больно, улыбаясь; но едва ли меня волнуют его чувства.

— Не улыбайся! — остриё алонского клинка Баронка вошло аккурат в мою ключицу с такой легкостью, будто воткнулось в зефир. Кровь брызнула из тела; я поморщился, но не убрал с лица улыбки.

...в это время Рафаил продолжал рисовать печать под моими ногами.

Если этот день и впрямь последний, я обязан забрать камень — сухо поглядел я вассалу в область лица, чувствуя жар в ступнях. На его шее висит часть того, что принадлежит мне.

Может, я и не вижу... зато отчётливо его ощущаю.

Заметив, куда направлено внимание, Баронк крепко схватился за камень. Думает, я позволю ему оставить себе свою силу. Я хмыкнул, но тут же осёкся, скользнув слухом по Высшему Богу.