Пионерский гамбит (СИ) - Фишер Саша - Страница 7

— В Горьком! — вспомнил я, наконец. — Нижний Новгород — это старое название, мы так иногда по приколу его называли.

— Так вы недавно сюда переехали? — Прохоров спрыгнул на пол и уселся на спинку одного из сидений.

«Куда это, интересно, сюда?» — подумал я. Я же так до сих пор и не знаю, в какой город меня занесло. А на обращенной к городу сторону вокзала название было не написано.

От необходимости отвечать меня спасли хлынувшие внутрь соотрядники. Внезапно даже без толкотни, визгов и кучи-малы, как в соседних автобусах с ребятами постарше. Парни и девчонки степенно заходили в автобус и рассаживались по местам.

«Камчатку» предсказуемо заняла компашка парней, к которой присоединился моментально бросивший меня Прохоров.

— Пропустишь на мое место? — рядом со мной остановилась высокая, почти моего роста, девушка, тонкая и немного нескладная, с длинными волосами, собранными на затылке в простой хвост. Одета она была пеструю футболку и юбку. А под футболкой... Я сглотнул. Выдающихся, особенно для такой субтильной девушки, размеров бюст не мог скрыть даже бронированный бюстгальтер на широченных лямках, который просвечивал через тонкую ткань футболки.

— Ддда, садись, конечно, — сказал я и посторонился, пропуская девушку к окну. — Я Кирилл.

— Я слышала, — не особенно приветливо сказала она. — Аня.

Я кое-как впихал чертов рюкзак под переднее сидение — никаких полок для багажа в этом автобусе конструкцией предусмотрено не было и осторожно сел рядом. На некотором отдалении.

Девушка смотрела в окно, не обращая на меня никакого особенного внимания. Я ее разглядывал исподтишка. Пожалуй, красавицей она не была. Внимательные глаза посажены довольно близко, брови почти сходятся на переносице, и из-за этого лицо выглядит угрюмым. И нос длинноват. Но что-то магнетическое в ней явно было. Впрочем, ни к каким непристойностям этот ее магнетизм отношения не имел. Я пока был то ли чересчур перегружен впечатлениями, то ли воспитание двадцать первого века намертво вбило в голову недопустимость педофилии, даже если ребенок на вид уже давно не ребенок.

Последней в автобус вошла Анна Сергеевна.

— Так, всем тихо! Перекличка! Артамонов? — она начала перечислять фамилии по алфавиту, на первых я еще пытался запомнить, кто есть кто, но когда дело дошло до меня, не сразу сообразил, что мне положено отзываться на Крамского. — Что, Крамской, ты у нас не только молчун, но еще и слышишь плохо?

Все засмеялись и снова посмотрели на меня.

— Задумался что-то, простите, Анна Сергеевна! — сказал я и засмеялся со всеми остальными.

— Думать — это хорошо, Крамской, — кивнула Анна Сергеевна. — Но в следующий раз будь внимательнее! Мамонов?

— Здесь...

— Так, все на месте, можно ехать, Иван Семенович! — педагогиня кивнула водителю, и тот включил зажигание. — Ну что, ребята, соскучились по лагерю?

— Да! — слаженным хором отозвался автобус.

— Покажем, что наш с вами второй отряд — самый лучший?

— Да!

— Анна Сергеевна, а почему мы второй? — спросила какая-то девушка с дальних рядов. — В прошлом году же были!

— А первый отряд в этом году — спортивный, из школы олимпийского резерва!

— Ууууу.... — загудел автобус.

— Что еще за недовольство, товарищи? — Анна Сергеевна посмотрела на отряд поверх очков. — Год у нас на дворе какой?

— Восьмидесятый...

— А где Шарабарина? — снова спросила та же девушка.

— Через три дня приедет твоя Шарабарина, — ответила педагогиня. — Не может же она последнюю свою смену пропустить.

— А почему сегодня ее нет? — разочарованно протянула Коровина.

— Могла бы и сама к ней в гости съездить, подруга называется, — губы Анны Сергеевны сжались в тонкую полосочку. — Ангина у нее. Выздоровеет — приедет.

Автобус неспешно побрякивая плохо подогнанными деталями и порыкивая двигателем, выкатился на центральную площадь города. На постаменте возвышался указывающий верный путь вождь мирового пролетариата. Величественная стела мемориала пронзала пронзительно-голубое небо. Пустые дороги. Редкие прохожие в незамысловатых летних одежках, неспешно идущие по своим воскресным делам. А на другой стороне площади главная городская гостиница бликовала всеми своими окнами. И на крыше ее красовались большие красные буквы «Новокиневск».

Так вот где я оказался! Хм, интересно! Это ведь тот самый загадочный город, где познакомились мои родители. И откуда уехали вскоре после моего рождения...

Колонна автобусов, неспешно продвигалась по нешироким улицам города. Моя соседка демонстративно раскрыла книгу. Когда-то обложка была черной, но сейчас была скорее серой, ее явно много читали и перечитывали. Название я успел заметить. «Осторожно, овеяно веками!» Ильфа и Петрова. Я вроде даже читал что-то такое, но уже очень давно, так что не рискнул бы сейчас затевать разговор о содержании. Там вроде было что-то про Васисуалия Лоханкина, но я был не уверен.

Поэтому просто смотрел в окно, разглядывая незнакомый город. Центр мы миновали быстро, монументальные сталинские многоэтажки и тенистые скверы зацепили только самым краем маршрута. Город на самом деле был немаленький, в Советском Союзе всего-то чуть-чуть не дотянул до миллиона, но потом случилась перестройка и все, что за ней последовало, успешные местные предприятия позакрывались, народ потянулся в более хлебные места. И сейчас, в смысле в оставленном мной две тысячи двадцать втором, едва ли дотягивал до четырехсот тысяч.

Но устраивать пионерам экскурсии по достопримечательностям никто не торопился, возглавляющий нашу колонну желто-синяя волга ГАИ свернула сначала в частный сектор, а потом и вовсе потянулись скучные бетонные заборы промзоны. Так что мне ничего не оставалось, кроме как переваривать мысли в котелке своей головы.

Вообще загадочная история с городом моего рождения уже как-то всплывала в моей жизни. Новокиневск был записан в моем свидетельстве о рождении, и я несколько раз поднимал эту тему в семейных разговорах. Но каждый раз родители отвечали уклончиво и невнятно. Мол, ну да, мы там познакомились, потом переехали. Ничего интересного, скучный город, не о чем говорить.

Когда мне было лет двадцать, я предпринял чуть более детальное расследование этого факта своей биографии, но продвинулся не слишком далеко. Единственная оказавшаяся в доступе бабушка в ответ на мои расспросы хмуро зыркнула на меня и посоветовала заниматься своими делами, а не лезть в чужие. Зато я узнал, что в Новокиневске вроде бы осталась какая-то родня, собирался даже туда съездить, чтобы их разыскать, но так и не собрался. Откуда у голодного студента деньги на разведывательную экспедицию?

Из моих раздумий меня выдернул прилетевший в ухо мягкий предмет, вопль с камчатки «Сифа!» и общий гогот. Я встряхнулся, поймал то, что прилетело и оценил обстановку.

— Ты идиот, Марчуков? — заорала девочка с двумя аккуратными косичками, единственная из всего автобуса в парадной пионерской форме. Потом выбралась в проход и, неловко цепляясь за поручни, подошла ко мне. — А ну отдай, Крамской!

И протянула руку. Я посмотрел, что это такое в меня прилетело. Мягкий тканевый комок развернулся и оказался белой панамой.

— Белая панама — комаров родная мама! — прокричал кто-то с камчатки. Не успел рассмотреть. Смотрел на девочку. Она была красива просто фантастически. Голубые глазищи, скульптурно правильное лицо, длинная шея, прямые плечи. Прямо модель для античных статуй. Портило впечатление только выражение ее лица — злое, губы трясутся...

— Быстро отдай, Крамской! — повторила она, и ее глаза наполнились слезами. Запрещенный прием, да. Плачущие девушки всегда могли вить из меня веревки. При виде женских слез я становлюсь беспомощным, как кролик под тяжелым взглядом удава.

— Возьми, конечно! — я протянул ей панаму.

— Ууууууу! — раздался разочарованный вопль с камчатки.

— Идиот! — фыркнула мне в лицо античная богиня, гордо вздернула свой идеальный подбородок.