Пионерский гамбит (СИ) - Фишер Саша - Страница 60

За всей этой суетой неожиданно подкрались сумерки. Дров мы натаскали целую гору, Игорь и Сергей Петрович по очереди учили нас орудовать топором, а девчонки-дежурные в это время приготовили самое туристическое из всех блюд — макароны с тушенкой.

Сработало. Когда мы расселись на старых бревнах вокруг весело потрескивающего костра, я перестал грызть самому себе мозг насчет всех этих неудобств вокруг. Про комаров, про вонючую дэту, которая при любом неосторожном движении норовит пролиться, разбрызгаться и расплыться жирными пятнами на одежде.

— Куда фига, туда дым, куда фига, туда дым... — бубнил Марчуков, сложив пальцы, собственно, в фигу.

— Эй, ты чего на меня показываешь?! — возмутился Мусатов.

— Ну не только же тебе на всех дымить, — тихо проговорил Марчуков и тут же получил локтем в бок. — Эй, ты чего?!

Мусатов что-то тихо зашептал Марчукову на ухо. Тот хлопнул себя по лбу, потом закрыл себе рот ладошкой и тревожно огляделся.

— Елена Евгеньевна, вы же обещали, что будете играть на гитаре! — сказал Баженов.

— Конечно, буду! — вожатая встала, перешагнула через бревно и почти растворилась в сгущающейся темноте. Только футболка светлым пятном выделялась.

Треск горящих дров. Хлопки по комарам. Раскрасневшиеся лица. Интересно, почему так? Сегодня было пасмурно, никакого открытого солнца. А я сейчас смотрю на лица ребят, а на каждом — яркий румянец, будто после целого дня на солнце. Наверняка, я выгляжу так же. Щеки подозрительно сильно жжет.

Дым, видимо, вняв увещеваниям Марчукова пахнул мне в лицо. В носу защипало, в глаза сразу как будто кто-то насыпал песка.

— Дым-дым, я масла не ем! — пробормотал я.

— Все ты врешь! Я видел, как ты масло на завтрак трескал! — весело заорал Марчуков.

— Можно подумать, дым фигу больше слушается, — огрызнулся я.

— Ну что, споем? — Елена Евгеньевна снова устроилась на бревне и тренькнула струнами. — Какую песню будем петь?

— Туристическую! — заявил Марчуков. — Мы же в походе, значит надо петь туристические песни!

— Договорились! — вожатая кивнула, поставила пальцы на гриф, зазвенел несложный перебор. — Люди идут по свету, им вроде немного надо — была бы прочна палатка, да был бы нескучен путь...

Интересные сейчас у ребят были лица. Полные этакой скучающей мечтательности. Слова Визбора кое-кто знал, так что несколько голосов сплелись с нежным голоском Елены Евгеньевны. Кое-кто явно просто шевелил губами. Я этот, конечно, текст знал, но не пел, а смотрел, что происходит вокруг костра. Кузин и Аникина сидели рядом, держались за руки и подпевали. Вера сидела между Игорем и Сергеем Петровичем. Игорь сидел вплотную, а мой папа — на небольшом расстоянии. Рука нашего бывшего вожатого изредка как бы незаметно поглаживала ее по бедру, обтянутому трико. А она бросала на него косые озорные взгляды. Рядом с Мусатовым устроилась Галя. Она была аккуратно причесана, на шее — бусики, в волосах — заколка-цветочек. И смотрела она на «сына степей» обожающим взглядом. А он имел вид суровый и всячески старался не показывать, что ему нравится ее внимание. Шарабарина и Коровина сидели напротив меня. Ира была задумчива и не пела. А Коровина иногда что-то шептала на ухо подруге. Мамонов смотрел на огонь и жевал травинку.

Мне всегда казалось, что пение под гитару — это такой способ заполнить неловкую паузу в разговоре. Когда или разговор не клеится, или просто людей слишком много, чтобы все могли принять в нем участие. А так — песня. Вроде бы, все при деле. Хочешь высказаться — поешь со всеми хором. Не хочешь — молчишь, и твоего молчания никто не заметит. Сейчас мое мнение нисколько не поменялось. Одна песня сменялась другой. И нельзя сказать точно, нравится это все участникам процесса, или они просто плывут по течению, потому что других вариантов особенно-то и нет. Только уйти спать в палатку. Ну или бродить в темноте.

Через несколько песен зов природы стал настойчивым, я встал и отошел в темноту. Оглянулся. Огонь освещал лица моих товарищей по отряду. Сейчас, ночью и без пионерских галстуков, они смотрелись практически взрослыми. У каждого на лице бродили тени каких-то потаенных мыслей. Может быть, они сейчас размышляли о чем-то важном, может, мысленно матерились на дым и комаров, а может что-то вспоминали. Черт их знает. В головы же всем не залезешь... Интересно, сколько сейчас время? Часа два ночи? Или это только кажется, что поздно?

Круг ребят явно поредел. Кто-то ушел спать, а кто-то, судя по тихим голосам из темноты, отошел в сторонку поговорить по душам. Елена Евгеньевна отложила гитару. Мой папа взялся что-то рассказывать. Мне было видно, как он жестикулирует, но не было слышно, что конкретно он говорит. Кажется, речь идет про какие-то байки из походов.

Идти обратно к огню не хотелось. Там было жарко и дым еще этот дурацкий. Стоять в темноте и слушать ночные звуки было гораздо приятнее. Несмотря даже на комаров.

Совсем рядом треснула ветка и раздался тихий женский смешок. Я замер с занесенной рукой. К комару, которого я собирался прихлопнуть на своей шее, присоединился десяток братьев. Хотя, если быть точнее, сестер, конечно же. Кусаются ведь вроде самки комаров, самцы просто летают. И даже не жужжат.

— Осторожнее, — раздался тихий голос Игоря. — Сейчас я расстелю одеяло.

— А фонарик у тебя есть? — спросила девушка шепотом. Голос не опознал, а видно мне ничего не было.

— Есть, но я в темноте без него даже лучше вижу, — Игорь тихонько засмеялся. — Кроме того, если я включу фонарик, то нас будет сразу же прекрасно видно вообще всем.

— Ой, я не подумала, — девушка тоже хихикнула.

— Жаль, что сегодня тучи, было бы здорово, если бы мы могли смотреть на звезды, — сказал Игорь. Раздался треск ломающихся тонких веток, шелест листьев и прочие звуки, которые раздаются, когда расстилаешь на траве в кустах одеяло. — Иди сюда.

— Я же ничего не вижу, — девушка захихикала.

— Зато я вижу, — сказал Игорь. — Вытяни руку, я тебе помогу.

— Ой...

— Что случилось?

— Крапивой укололась. Кажется... Включи фонарик на минуточку.

Послышалась возня, раздалось тихое «щелк!», и тусклый луч фонарика скользнул сначала по листьям, потом по светло-коричневой коре толстенной сосны, а потом по лицу девушки.

Коровина?! Я чуть не вскрикнул от неожиданности. Надо же, какой он оказывается, многостаночник, этот Игорь! Я рассчитывал увидеть Веру, судя по их обжиманиям у костра. Елену Евгеньевну, судя по тому, что рассказал, ну или точнее, о чем не договорил Мамонов. Ну на крайняк — Шарабарину. Но Коровина?!

Свет фонарика погас. Раздалась неопределенная возня, потом звук поцелуя. Мне стало неудобно. Надо как-то тихонько отсюда выбраться обратно к костру... Хотя, почему тихонько-то? Мне-то зачем прятаться? Это Коровина целуется в темноте с любимым человеком лучшей подруги, а я почему-то буду прятаться? Нда, вот что такое испанский стыд.

Я сделал шаг в сторону костра. За моей спиной раздалось тихое девичье «ой!» и все затихло. Я пожал плечами и продолжил осторожно шагать по ночному лесу.

За спиной раздались торопливые шаги.

— Стой, подожди! — рука Игоря опустилась мне на плечо. Я стряхнул ее и пошел дальше. — Да стой ты!

— Отвали, — буркнул я. А чего я, собственно, разозлился? Что он пудрит мозги моей матери? И что мне нужно в связи с этим сделать? Бежать к Вере и срочно рассказывать ей, какой Игорь козел? А что я вообще знаю об их отношениях? Может они и правда просто по-дружески договорились, что поставят по-быстрому Игорю штамп в паспорте и разведутся.

— Ты за мной следишь что ли? — Игорь крепко схватил меня за руку, я попытался вырваться, но силенок не хватило.

— С чего ты взял? — огрызнулся я. Прозвучало фальшиво. Даже как-то театрально. Как будто это не я сказал, а актер кислодрищенского драмтеатра, которому нужно изобразить оскорбленную невинность.

— Не знаю, что ты там себе навыдумывал, Крамской, — Игорь сжал мое запястье крепче. До боли, даже показалось, что лучевая кость хрустнула. — Может решил, что я шпион, и тебе за мое разоблачение орден дадут и портрет на городскую доску почета повесят. Но знаешь что...