Пионерский гамбит (СИ) - Фишер Саша - Страница 30

Послышалось шуршание одежды и возня.

— Цицерона, ты почему не голосуешь? Ты против?

— Я воздержалась.

— Так не пойдет. Или ты с отрядом, или против нас.

— И что тогда, Прохоров?

— Чичерина, ну и для чего ты это делаешь? — голос Прохорова зазвучал нетерпеливо и раздраженно. — Выделиться хочешь? Особенная ты у нас, да?

— Я уже сказала, Прохоров.

— А я тебе ответил. И ты промолчала. А молчание — знак согласия. Так что голосуй давай!

— Ой, да подавись! Вот, видишь, я подняла руку. Доволен теперь.

— Так, вижу, вижу... Мамонов! У тебя тоже есть какие-то возражения?

— Руку устал держать, пока ты с Чичериной спорил, — лениво протянул Мамонов. — Долго еще? Я бы прогулялся перед обедом...

— Так, больше опущенных рук не вижу, единогласно, — объявил Прохоров. И тут я понял, что не услышал, о чем они голосовали.

Я посмотрел на вещи, разбросанные по моей кровати и принялся собирать все обратно в рюкзак. Только пакет с пирожками оставил, его надо донести до мусорного контейнера. Даже проверять неохота, что там случилось за эти несколько дней жары. А завернутые в полиэтилен серные шашки Анна Сергеевна унесла с собой. Вещественное доказательство же.

По дороге на обед рядом со мной никто не встал. Образовалось пустое пространство, как будто прозрачный кокон. Речевку мне по цепочке тоже не передали.

Интересное дело. Ночью Шарабарина обиделась, что я не обратил на ее чары никакого внимания, а сегодня у меня в рюкзаке находят серные шашки. Совпадение?

Может и совпадение.

Шарабариной не было на открытии, вряд ли она эту диверсию из города срежиссировала, нашла исполнителей и реквизит.

На ступенях столовой отряд остановился и дружным хором прокричал:

— Мы проголодались страшно,

Что поесть уже не важно!

Мы съедаем все подряд,

Вот такой у нас отряд!

Когда почти весь отряд уже доел второе, Прохоров опять вышел к торцу стола.

— Прошу внимания, — сказал он и стукнул несколько раз ладонью по краю стола. — Так, замолчали все! Важное сообщение. Что там скажет совет дружины, это еще неизвестно, но мы в одном отряде и тоже должны внести свой вклад в наказание за проступок. С этого дня второй отряд объявляет тотальный бойкот Кириллу Крамскому. Всякий, кто с ним заговорит, будет наказан. Мы проголосовали единогласно. Все. Я сказал.

На тихий час в палату я не пошел. Какой смысл? Там все равно все будут молчать, а если уж так, то лучше в беседке какой-нибудь посижу. Все равно я уже весь провинился, дальше некуда, я им целое главное мероприятие сорвал, подумаешь, какое-то нарушение режима.

Небольшую круглую беседку из штакетника, крашенного в синий и зеленый цвета, я приметил еще когда мы только заселялись в отряд. Она стояла в стороне от дороги, тропинка в эту сторону была заросшей, а из-за развесистого куста было видно только крышу.

Я сел на нагретые солнцем доски. Отколупал пласт отслаивающейся уже посеревшей зеленой краски.

«Оксана и Ира — подруги навек!»

«Пятый отряд лучший!»

«Миша, Костя, Слава, 3 отряд». Рядом приписано «ДУРАКИ».

«4 отряд навсегда!»

Я разглядывал наскамеечную живопись, пытаясь найти что-нибудь хотя бы прикольное. Стишок, там, собственного сочинения. Или может картинку смешную. Но это были имена. Ничего не значащие, одинаковые. Может быть, Оксана и Ира, выцарапавшие надпись на скамейке, это Коровина с Шарабариной пару лет назад. А может и нет. Думаю, если прямо сейчас пройтись по корпусам, то можно обнаружить очень много других Ир и Оксан. И некоторые из них тоже думают, что они подруги навек.

— Я тоже сюда прихожу, когда все достают, — раздался над самым моим ухом голос Мамонова.

— Вы же договорились на бойкот, — сказал я.

— Тебе кто-то подбросил эту чепухню, это точно, — Мамонов зашел в беседку и уселся рядом со мной на скамейку. — Не верю, что это ты сделал.

— Спасибо, — серьезно сказал я и протянул ему руку.

— Не за что, — он пожал ее и опустил глаза. — Знаешь, я честно надеялся, что историю с этими шашками как-нибудь замнут, и все обойдется. Но теперь ведь придется разбираться.

— Собираешься вести расследование? Как Шерлок Холмс? — я хохотнул.

— Как миссис Марпл, ага, — фыркнул Мамонов. — Как думаешь, кто тебя подставил?

— Понятия не имею, — вздохнул я. — Кто-то из своих, чужие бы в отряд не зашли. Подкинул, и сразу стукнул Анне Сергеевне. Узнаем, с кем она разговаривала перед обедом — узнаем, кто виновник.

— И как это узнать? — Мамонов подобрал с пыльного деревянного пола плоский камушек и зажал его в кулаке.

— Поспрашивать тех, кто сидел на веранде, — сказал я. — Они там звезды вырезали и клеили, могли видеть, кто уходил в сторону комнаты воспитателя.

— Зла не хватает, — Мамонов сплюнул. — Хорошо было в пятом классе. Нравится кто-то — за косичку дернул. Не нравится — оплеуху отвесил. А сейчас и за косички нельзя, и оплеухи нельзя. Будто за один год все взяло и изменилось.

Он с силой запустил камушек в кусты. Захлопали крылья какой-то вспугнутой птицы.

— Пойдешь на совет дружины? — спросил он.

— А куда я денусь с подводной лодки? — я пожал плечами.

— Ну, мало ли... С тихого часа сюда вот сбежал.

— До города километров сто. Ну убегу, и что? Попутку ловить? А дальше? Мать на Черном Море, отец... Ну, в общем, некуда там.

— Парни думают, что это ты шашки поджег, — сказал Мамонов. — Олежа так хотел, чтобы его сценку все увидели, что устроившего это сразу зачислил в личные враги. Он хороший парень, но совсем еще пацан, как его брательник младший.

— Орете, как эти самые, — куст зашевелился, пропуская к беседке Чичерину. В руках она держала книжку. Ту же самую, которая была у нее в автобусе.

— Еще не дочитала? — хмыкнул я, кивая на книгу.

— С собой взяла, чтобы вопросов дурацких не задавали, — язвительно отозвалась Цицерона. — Я часто так на тихий час сбегаю, все уже привыкли, никто даже не удивился.

— Ты тоже не веришь, что это я?

— Вера, Крамской, это для бабушек, которые в церковь молиться ходят, — с ноткой назидания проговорила Цицерона. — А лично мне эта история кажется нелогичной. Ты новенький, для чего тебе срывать мероприятие? И вроде не дурак, чтобы потом в своем рюкзаке серные шашки хранить.

— Логично, — согласился я.

— Бойкот этот дурацкий придумали, не разобравшись, — Цицерона положила книжку на скамейку.

— А сюда ты зачем пришла? Меня морально поддержать? — я криво ухмыльнулся.

— Вот еще! — фыркнула Чичерина. — Моральная поддержка нужна тому, у кого совесть не чиста. Твоя мораль сама справится. Но я — за справедливость. Я считаю, что наказывать нужно виновного, а не случайного человека, который под горячую руку попал.

— Но за бойкот проголосовала? — поддел я.

— Так было быстрее, — Цицерона поморщилась. — Иначе бы он просто промурыжил бы нас до самого обеда.

— Интересный способ борьбы с системой, — сказал я.

— По-твоему, надо было развести демагогию на полдня? — Цицерона приподняла бровь.

— Да ладно, не обижайся, — примирительно сказал я. — Но сюда-то ты зачем пришла? Ты ведь меня искала, верно? Или просто шла почитать в любимую беседку, а тут занято?

— Тебя искала, — Цицерона кивнула.

— Зачем?

— Поговорить.

— Ну... хорошо. Вот он я, давай разговаривать. И, кстати, спасибо тебе.

— За что? Я вроде уже сказала, что не собираюсь тебя морально поддерживать!

— За то, что ты за справедливость, конечно, — пришлось сделать над собой некоторое усилие, чтобы не улыбнуться. Потому что лицо Цицероны было очень серьезным. — Так уж получилось, что твое стремление к справедливости приносит мне определенную выгоду, поскольку я не виновен. Вот за это и благодарю.

Она посмотрела на меня, прищурившись. Не знаю, что пыталась разглядеть. Сарказм? Или просвечивала мой мозг на предмет того, виновен я на самом деле или нет?

— Кто мог тебя подставить? — спросила она.