Ц 7 (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 4

Со стороны улицы Жолтовского не выглядывал элитный «Патриарх», безвкусный образчик «лужковского ампира». Дома, обступившие прямоугольник пруда, будто заключившие его в пышную раму, хранили дух старой Москвы — тихой, размеренной, основательной.

Стылая вода блестела темной гладью, отдавая сыростью и тиной, а на аллеях, как в тот «раскаленный страшный майский вечер», было безлюдно. Лишь желтые листья расставались с ветвями в последнем шуршаньи.

Без пяти минут шесть я свернул с Малой Бронной под липы, попадая уже не в тень, а в легкий сумрак, и заметил единственного «сидельца» — седого старика в обтерханном костюмчике, поверх которого был накинут серый болоньевый плащ, шелестящий от малейшего движения, даже на вдохе.

Старик сидел совершенно неподвижно, прямил спину и глядел куда-то очень, очень далеко — за деревья, за дома, за добро и зло. Обе морщинистые ладони он сложил поверх набалдашника трости — желтый лист слетел на сучковатые пальцы, и дед воззрился на бесплатный комплимент осени, складывая губы в улыбку.

Поднес ладонь поближе, любуясь прожилками жухлого листка, и тихонько дунул, смахивая транзитный грузик.

— Здравствуйте, — сказал я негромко, готовясь извиниться за ошибку.

Но старый приветливо покивал мне.

— Здравствуйте, Миша. Присаживайтесь. Сегодня на редкость тепло, хотя тучки ведут себя подозрительно… — он кивнул на небо, где вечерняя синь затягивалась хмарью, и тут же невеселая усмешка перетянула дряблое лицо: — Что, не узнали голос? Сие неудивительно, вы слышали мои мысли…

— Ну, да… — промямлил я.

Мой собеседник помолчал, словно размышляя о тщете всего сущего.

— Знаете, Миша, я по-настоящему рад, что встретил вас, — с оттягом вымолвил он. Бросил на меня косой взгляд, и заворчал, пряча смущение. — В кои веки можно не следить за собою, как нелегалу в тылу вероятного противника! — помолчав, он добавил, кривя губы: — Я не куплю вашу душу, Миша, но побуду, если хотите, наставником. Научу вас делиться энергией мозга — и отбирать ее. Преподам, как брать направление при чтении мыслей… Вы согласны?

Рефлекторно сканируя Игоря Максимовича, я уловил и его страстное желание помочь, и чисто детский страх отказа. Поэтому раздумывал ровно секунду, и вытолкнул:

— Да, я согласен.

— Ну, тогда… — повеселев, старый ридер встал, и махнул тростью. — Идемте, Миша, я тут недалеко живу…

Четверг, 6 октября. Ближе к вечеру

Москва, улица Малая Бронная

Игорь Максимович задернул плотные гардины, погружая огромную комнату в сумрак. Недосягаемые потолки расплылись густой тенью, а книжные шкафы предстали хранилищами диковин и тайн.

— Садитесь, Миша, — Котов с трудом подвинул тяжелое кресло, ставшее от времени бесформенным. — Закройте глаза, успокойте дыхание — и отрешитесь от земного. Помните упражнение по собранности?

— Помню, — я уселся, развалясь, и зажмурился. Вдох — выдох. Вдо-ох… Вы-ыдох…

Обычно наставник водил меня тренироваться в метро, заставлял сосредотачиваться в толчее, отстраиваясь от мельканья лиц, от воя отъезжающих вагонов. «Тяжело!» — как Гюльчатай говорит…

«Концентрации в заброшенной церкви или в темном подвале достичь просто, и без особых затей, — посмеивался Котов. — А ты попробуй отсечь все звуки, все краски в толпе! Погрузись в себя на людной улице! И это еще не высший пилотаж…»

— Разглядите Силу в себе, — голос Игоря Максимовича доносился словно бы издалека, падал сверху холодными словами-снежинками. — Она наполняет ваш мозг, растекается по телу… Я не говорю, что нужно высмотреть каждую клеточку в отдельности. Их в вас тридцать триллионов, никакой жизни не хватит… Просто переводите внутренний взгляд, обращайте внимание на сердце, на легкие, скользите вдоль позвоночника… Следите за тем, как бежит кровь, как набухают гормонами железы… Привыкнете к этому «личному досмотру» — и никакая зараза вас не возьмет!

Часы в гостиной мерно шинковали время, нарезая секунды. Приглушенное щелканье маятника отдавалось в голове слабым эхом, всё четче совпадая с пульсом.

Вдо-о-ох… Вы-ыдо-ох…

Суббота, 8 октября. Вечер

Москва, улица Большая Марьинская

С утра Светлана Шевелёва разрывалась от желаний — ее тянуло, как и раньше, к упорному постижению наук, но в то же время хотелось, чтобы двери Первого медицинского скорее закрылись за спиной, выпуская на волю.

Мечта стать нейрохирургом не покидала девушку, это давно стало целью. Просто сегодня плохо училось — внимание сбивалось, а трудолюбивой натурой то и дело овладевала задумчивая рассеянность. Наверное, ее голову и сердце занимали вчерашние бдения…

О, разумеется, как будущий врач, Света прекрасно знала, что миокард не является вместилищем души, но так уж принято — и амурные переживания, и томление духа прописывать в сердце.

А вчера Шевелёва подводила итог своей недолгой жизни. Девятнадцать лет — не тот срок, когда люди задумываются о будущем. В этом возрасте о нем обычно мечтают. Или бегают на свидания, поскольку практическое влечение куда занятней теоретических измышлений.

Выходя со станции «Алексеевская», девушка бегло улыбнулась своим мыслям. Иногда, вот, как вчера, ее приводила в веселое изумление та эволюция, по спирали которой она восходила после той ужасной травмы.

Насколько она была похожа с сестрой — не отличить! «Врушки-хохотушки», как мама говаривала. Маша такой и осталась, а вот она… Месяцы нескончаемого ужаса и душевной боли выпарили всю легкомысленность и веселость. Светланка с удивлением сравнивала себя с Мишей Гариным, и наблюдала сходство. Мишенька тоже серьезен, как она. Порой — «по-взрослому» печален. И Андрей, и Изя до сих пор горазды на шалости и озорство, а Миша — нет. Тут кроется какая-то тайна, вот только разгадать ее не просто.

Перейдя проспект Мира по гулкому переходу, Светлана зашагала «домой» — комната, которую она снимала у бабки-москвички, стоила именно такого статуса — в кавычках. Дом — это дом. Не просто помещение, где ты спишь или зубришь латынь, а родное убежище. Собственная отдельная квартира… М-да. Пока это не цель даже, а так, сокровенное желание. Сначала она отучится, отработает по распределению, а уже потом…

«Потом тебе стукнет двадцать шесть или двадцать семь», — усмехнулась девушка, сворачивая на Большую Марьинскую.

Юрка, правда, клянется, что его обеспечат жильем. Вот только каким? И когда? Дадут комнатку в общежитии годика через три-четыре?

Шевелёва поморщилась — житейские раздумья отталкивали ее квасным мещанским оттенком. Дом — это важно, но что же теперь — живота не жалеть, добиваясь вожделенных квадратных метров? Главное в ее положении — учиться, учиться и учиться! Стать классным специалистом! Ныне даже хороший невропатолог нарасхват, а уж нейрохирург и подавно.

«Стану, — кивнула себе Светлана. — Уж чего-чего, а мотивация у меня — на уровне!»

Научиться излечивать паралич! Хоть как-то, хоть на малую малость избавить от мук неподвижности! А хорошему, опытному специалисту любой главврач квартиру выбьет…

— Ну, ты, подруга, даешь… — пробормотала девушка, качая головой. Какие только идейки не заводятся в ворохе высоких помышлений!

В принципе, ей грех жаловаться. Комнату они снимают на троих, Нина и Галя — тоже медички, только со второго курса. Баба Аня много не берет, а условий всего три — не сорить, не шуметь и не водить парней. Юрка, когда бывает в увольнении, даже к дверям не подходит — с улицы зовет. Юрка…

Когда они учились в восьмом, ей очень не нравилась злость Сосницкого. А когда Миша выходил Юркину маму, жестокость ушла, осталась жесткость, но это нормально. Зато «Сосна» никого не боится. Говорит, отбоялся свое…

«Наверное, это у нас общее с Машей, — подумала Светлана, — нам обеим нравятся парни в форме!»

Вот только Жека твердо намерен стать офицером, а Юрка… То его в милицию тянет, то в чекисты… Не определится никак.

Впрочем, уж если ворчать… На себя тоже стоит оборотиться! Вот это ее страстное желание выбиться в нейрохирурги… Обдуманно ли оно? Или взбухло на пузырях эмоций? Вот, окончит она мед, набьет первые шишки опыта — и разочаруется в своем выборе! Разве так не бывает? Да сплошь и рядом!