Поворот винта - Джеймс Генри - Страница 19
- Предыдущая
- 19/28
- Следующая
Я бежала, во всяком случае в ту минуту решение таким и было; я вышла из церковной ограды и, напряженно думая, вернулась домой по той же дороге через парк. К тому времени, как я дошла до дому, мне казалось, что мое решение окрепло. Воскресная тишина и вокруг дома, и в стенах его, где я никого не встретила, подхлестнула во мне сильное желание воспользоваться удобным случаем. Если уйти быстро, тогда все обойдется без сцен, без единого слова. Однако мне надо было собраться быстрее быстрого, и, самое главное, как достать экипаж. Помню, что в холле, терзаемая всеми этими трудностями и препятствиями, я опустилась на лестницу в самом низу ее — в изнеможении села на нижнюю ступеньку и тут же с отвращением вспомнила, что именно здесь более месяца тому назад в ночной темноте я видела призрак, видела ужаснейшую женщину, точно так же согбенную под бременем зла. Эти воспоминание заставило меня выпрямиться, я дошла до верхней площадки и в замешательстве направилась в классную, где осталось кое-что из моих вещей, которые мне нужно было захватить. Но стоило мне только отворить дверь, как пелена с глаз моих упала. То, что я увидела там, заставило меня отпрянуть назад и пробудило во мне мгновенную решимость сопротивляться.
В ярком полуденном свете я увидела сидящую за моим столом женщину и приняла бы ее, с первого взгляда, за служанку, которая осталась дома для уборки и, пользуясь редкой свободой от присмотра, села за школьный стол и взяла мои чернила, перья и бумагу, чтобы с немалым трудом написать письмо своему милому. Чувствовалось усилие и в том, как, оперевшись локтями на стол, она с заметной усталостью поддерживала руками голову; но в тот же момент до меня дошло, что, несмотря на мое появление, она оставалась в той же позе. И тут — она переменила позу, и меня словно озарило — я узнала ее сразу. Она поднялась, но не потревоженная моим присутствием, а в величии своей глубокой печали, полной равнодушия и отчужденности, и встала в десяти шагах от меня в облике моей мерзкой предшественницы. Опозоренная, трагическая, она была вся передо мной; но, пока я смотрела на нее, стараясь запомнить ее черты, страшное видение исчезло. Темная, как полночь, в черном платье, с горестным, страдальческим выражением прекрасного лица, она посмотрела на меня, словно говоря, что ее право сидеть за моим столом ничуть не меньше моего права сидеть за ее столом. Пока эти мгновения длились, меня пронзило странным холодом чувство, что это я здесь незваная гостья. Бурно восстав против этого и прямо к ней обращаясь, я крикнула: «Вы ужасная, жалкая женщина!» — и услышала собственный крик; через открытую дверь он разнесся по коридору и дальше по всему пустому дому. Она посмотрела на меня так, будто слышала мой крик, но я уже пришла в себя и замолчала. Через минуту в комнате не было ничего, кроме солнечного сияния и чувства, что мне должно здесь остаться.
XVI
Я была совершенно уверена, что возвращение моих питомцев будет отмечено шумным проявлением чувств, и опять разволновалась, когда увидела, что они замалчивают мое отсутствие. Вместо того чтобы шутливо упрекать меня и ласкаться ко мне, они даже не обмолвились о том, что я их бросила, и видя, что и миссис Гроуз тоже молчит, я стала вглядываться в странное выражение ее лица. Я была уверена, что они чем-то купили ее молчание, однако я решила нарушить его при первом же удобном случае. Такой случай выдался перед чаем: я улучила пять минут наедине с ней в ее комнате, когда уже смеркалось и пахло свежеиспеченным хлебом, но у нее все уже было прибрано, царил полный порядок, и она сидела перед камином в тягостном раздумье. Такой я вижу ее и сейчас, такой она лучше всего представляется мне, глядящей в огонь со своего кресла в сумрачной, с отсветами пламени комнате, как на картине, изображающей отдых после уборки — ящики стола задвинуты, заперты, покой нерушим.
— Да, они просили меня ничего не говорить и, чтобы их не огорчать, пока они были в церкви, я, разумеется, пообещала им. Но что с вами такое случилось?
— Я пошла только проводить вас и прогуляться, — ответила я. — А потом мне пришлось вернуться, чтобы встретить одну знакомую. — Она явно удивилась.
— У вас есть тут знакомые?
— О да, у меня их двое! — Я улыбнулась. — Но дети объяснили вам, в чем дело?…
— Почему не надо было поминать об вашем уходе? Да, они сказали, что вам это будет приятнее. Вам это правда приятнее?
Выражение моего лица ее растрогало.
— Нет, мне это совсем не приятно! — Но я тут же прибавила: — А они сказали, почему мне это должно быть приятнее?
— Нет, мистер Майлс сказал только: «Мы не должны делать ничего, что ей неприятно».
— Хотелось бы мне, чтоб он так и делал! А что же сказала Флора?
— Мисс Флора такая милочка. Она сказала: «О, конечно, конечно!» И я то же самое сказала.
Я подумала с минуту.
— Вы тоже такая милочка — я всех вас так и слышу. Но тем не менее между мной и Майлсом теперь все разладилось.
— Все разладилось? — Моя собеседница уставилась на меня. — Но что именно, мисс?
— Все. Это уже не имеет значения. Я уже решилась. Ведь я, дорогая моя, — продолжала я, — вернулась домой, чтобы объясниться с мисс Джессел.
К этому времени у меня уже вошло в привычку, прежде чем коснуться этой темы с миссис Гроуз, постараться, в полном смысле слова, подчинить ее себе; так что даже сейчас, когда она услышала мои слова и заморгала, храбрясь, я могла заставить ее держаться более или менее стойко.
— Объясниться? Вы хотите сказать, что она с вами говорила?
— Да, дошло и до этого. Когда я вернулась, я застала ее в классной комнате.
— И что же она вам сказала?
Я и сейчас как будто слышу эту добрую женщину в ее простодушном изумлении.
— Что она терпит адские муки!.. То, что представилось ей за этими словами, вот эта картина и вправду ошеломила ее.
— Вы хотите сказать, — запинаясь проговорила она, — муки отверженных?
— Да, отверженных. Обреченных. И вот поэтому она хочет разделить эти муки… — Я и сама запнулась, представив себе этот ужас.
Но моя собеседница, не столь поддававшаяся воображению, не отставала от меня.
— Разделить муки с кем?…
— С Флорой. — Не будь я готова ко всему, миссис Гроуз, наверно, отшатнулась бы от меня, услышав это. Но я держала ее в руках, мне надо было убедить ее. — Как я уже сказала вам, что бы там ни было, это не имеет значения.
— Потому что вы уже решились. Но на что?
— На все.
— А что значит «все»?
— Ну ясно, это значит, послать за их дядей.
— Ох, мисс, пошлите, ради бога, — вырвалось у моей собеседницы.
— Да, я и пошлю, пошлю! Вижу, что это единственный выход. А то, что у меня с Майлсом, как я вам сказала, все «разладилось» и он думает, что меня это отпугнет и он на этом выиграет, — то он увидит, что ошибся. Да, да, его дядя все от меня узнает тут на месте, и даже, если это понадобится, в его присутствии, потому что, если меня можно упрекнуть в том, что я так ничего и не предприняла насчет школы…
— Да, мисс? — понукала меня миссис Гроуз.
— Так причина этому — вот этот ужас. По-видимому, для бедняжки оказалось слишком много этих ужасов, и не удивительно, что она растерялась.
— Э-э… Но… о чем вы?
— Ну вот хотя бы о письме из его бывшей школы.
— Вы покажете письмо милорду?
— Я должна была сразу же это сделать.
— Ох, нет! — решительно ответила миссис Гроуз.
— Я скажу ему, — продолжала я, не сдаваясь, — что не могу взять на себя такое дело, хлопотать за ребенка, которого исключили…
— Ведь мы же не знали за что! — прервала меня миссис Гроуз.
— За испорченность. За что же еще — ведь он такой умница, очаровательный, просто совершенство? Разве он глупый? Неряха? Или калека? Разве он злой по натуре? Он прелестный — значит, только и может быть одно, — вот это-то и раскроет все. В конце концов виноват их дядя. Если он оставил здесь таких людей…
— Он же и вправду их совсем не знал. Это я виновата.
- Предыдущая
- 19/28
- Следующая
