Камни последней стены - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 55
- Предыдущая
- 55/67
- Следующая
Именно поэтому спустя много лет некоторые диссиденты с горечью говорили, что метили в коммунизм, имея в виду систему, а попали в Россию, имея в виду государство. Неумение отделять объективно необходимые организации, входившие в КГБ, от политического сыска, которым тоже занималось КГБ, привело к тому, что в странах СНГ правоохранительные органы не вызывали у населения того доверия, которое они вызывали, например в странах Балтии. И конечно, многолетнее воспитание сказалось и на отношении к офицерам спецслужб, в том числе и милиции. Сотрудничество с ними считалось постыдным, а любая информация, выданная им, выглядела почти предательством. Подобного отношения не было больше нигде в мире, где помощь сотрудникам собственных спецслужб считалась почти долгом каждого гражданина.
Кардиган вошел в палату вместе с Гурвичем. Барлах лежал на койке, к руке была присоединена капельница. Фиксировалось давление, пульс. Рядом стояла пожилая медсестра. Строго взглянув на Гурвича, она предупредила, что раненого нельзя сильно беспокоить, и вышла из палаты. Бутцман смотрел на посетителей. Ему повезло, он остался жив и мог разговаривать.
– Мистер Бутцман, – подошел к нему Кардиган, – вы знаете, что мы ищем сотрудников вашей группы. Как вы полагаете, мог в вас стрелять Гайслер.
– Нет, – выдохнул Бутцман, – нет.
– Кто это мог быть?
– Не знаю.
– Бруно Менарт?
– Нет.
– Габриэлла Вайсфлог?
– Нет.
– Тогда кто? – разозлился Кардиган. – Кто мог в вас стрелять?
– Не знаю.
– Вы знали Барлаха? Дитриха Барлаха, бывшего офицера полиции.
– Нет. Меня об этом уже спрашивали.
– Кто спрашивал?
– Дронго.
– Какой Дронго? – не понял Кардиган, поворачиваясь к Гурвичу. – Кто это?
– Тот самый эксперт из Москвы, о котором мы вам рассказывали, – пояснил Гурвич.
«Значит, они тоже знают о Барлахе, – мелькнула опасная мысль. – А если вообще никаких документов нет, и это – грандиозная игра-мистификация, предпринятая русскими против отделений ЦРУ в Европе? Мы ведь не знаем, какие цели они преследуют. А если с ними начали игру русские, которые последовательно убрали Нигбура, стреляли в Бутцмана, устроили взрыв в доме Барлаха? Но почему тогда Бутцмана не убили? И куда делся Карстен Гайслер?»
– Вы не знаете, куда мог скрыться Гайслер? – поинтересовался Кардиган. – Куда он может отправиться из Израиля.
– Не знаю, – ответил Бутцман. Он действительно мог многого не знать о своем бывшем коллеге. Ведь прошло столько лет.
Кардиган растерянно оглянулся на стоявшего рядом Гурвича. Разговора не получалось. Бутцман либо действительно ничего не знал, либо не хотел говорить.
– Что вам сказали русские? – спросил Кардиган, но Гурвич неожиданно дотронулся до его руки.
– Не нужно об этом спрашивать, – попросил Гурвич. – Я могу ответить вместо него.
– Хорошо. – Кардиган не понял, почему вмешался этот сотрудник МОССАДа, но подумал, что будет совсем неплохо, если ему кто-нибудь объяснит, что именно здесь происходит.
– У меня к вам последний вопрос. – Кардиган наклонился к Бутцману, чтобы тот слышал каждое его слово. – Что вы знаете о копиях документов, которые могли сохраниться в вашей группе?
Гурвич слышал, что именно спросил американец. И подумал, что они были правы, предполагая, что речь идет о важных документах, за которыми одновременно охотились сотрудники ЦРУ и СВР. Нужно будет запросить резидентуру МОССАДа в Германии о возможности получения столь важных документов. Если, конечно, удастся в последний момент переиграть американскую и российскую разведки.
– Ничего, – ответил Бутцман, открыв глаза и посмотрев на своего гостя. – Никаких копий не было, – убежденно сказал он. – Мы не делали никаких копий. Мы их отдали русским и больше ничего не было. Ничего... – он снова закрыл глаза.
В палату вошла медсестра, которая строго взглянула на посетителей. Кардиган пожал плечами и отошел от постели больного. Вместе с Гурвичем они вышли в коридор.
– Откуда вы знаете, о чем именно говорили Бутцман с экспертом?
– Я знаю этого эксперта больше тридцати лет, – пояснил, улыбаясь Гурвич, – это не обычный эксперт, он бывший аналитик ООН и частный эксперт, которого привлекают для решения наиболее сложных задач. Он задавал примерно те же вопросы. Только его интересовали не документы, которые они, в отличие от вас, очевидно, получили, а предатель, который мог передать эти документы вам.
– Бутцман знал имя предателя?
– Нет, не знал. Они вообще не успели закончить свой разговор. Как только они начали говорить серьезно, в Бутцмана выстрелили. Он упал на пол и чудом остался жив. Пуля застряла в легком. Но операция прошла благополучно, и теперь врачи надеются на благоприятный исход.
– И вы убеждены, что стрелял Гайслер?
– Практически да. Он получил визу за несколько дней до случившегося. Приехал сюда со своей группой, а потом исчез. Я думаю, что он сбежал из страны. Мы проверяли по нашим данным. Он имел неплохие связи с арабскими группировками.
– Значит, вы думаете, что он не вернулся в Германию?
– Конечно, не вернулся, мы в этом уверены.
Они вышли из больницы, сели в автомобиль Гурвича. Павел взглянул на мрачное лицо своего гостя и усмехнулся. Кажется, американцы серьезно озабочены поисками этих материалов. Впрочем, если их не сумел найти Дронго, то их тем более не найдет и этот надменный американец. Но помочь ему нужно. Ведь они действительно союзники с американцами.
– Я вам все расскажу, – вздохнул Гурвич, – только не нужно меня обманывать. В свою очередь, вам придется рассказать мне все. Мы ведь понимаем, что речь идет не только о забытой группе.
Берлин.
7 ноября 1999 года
Гуго мог позвонить, а мог решить, что не нужно звонить неизвестным, появившимся так неожиданно перед ним. Однако деньги он взял, а у подобных типов была своя гордость. Он должен был позвонить, и Дронго весь день терпеливо ждал звонка в своем номере. Дважды стучала Лариса, предлагая пойти пообедать. И дважды он отказывался. У него болела голова после грандиозной попойки с Менартом, и хотя прошло уже два дня, ему пришлось опять принять таблетку аспирина, чтобы несколько прийти в себя.
Сегодня было седьмое ноября. В прежние дни в советских посольствах этот день считался не просто праздником, а главным праздником, и все сотрудники зарубежных представительств дружно отмечали этот день. После девяносто первого года подобные праздники не отмечались не только в российских посольствах, водрузивших на своих зданиях триколоры, но и в посольствах других государств, бывших республик СССР, словно седьмое ноября не имело никакого отношения и их истории.
Дронго подумал о том, что раньше в этот день проводились грандиозные демонстрации и парады, когда людей собирали в колонны секретари партийных комитетов, направлявших энтузиазм людей в нужное им русло. Надуманный энтузиазм масс был нужен руководству страны для подтверждения своего реноме внутри страны и на Западе. Но сами люди часто искренне тянулись к праздникам, превращая ноябрьские и первомайские демонстрации в веселые шествия, доставлявшие удовольствие детям и хоть отчасти компенсировавшие отсутствие многих карнавальных и уличных мероприятий, которые были запрещены.
Он ждал до восьми часов вечера, нервничая оттого, что осталось так мало времени. Однако в восемь часов раздался звонок, и Гуго сообщил ему, что Гайслера можно найти в Дортмунде на Кайзерштрассе.
– Номер дома? – уточнил Дронго.
– Он будет ждать вас завтра в этом доме в девять часов утра, – сообщил Гуго. – Надеюсь, вы успеете туда доехать. До свидания.
Уточнив адрес и взглянув на часы, Дронго буквально ворвался в номер Ларисы.
– Мне звонил Гуго. Нужно срочно выезжать в Дортмунд, – сказал он. – Кажется, Гайслер вернулся в Германию.
– Этого не может быть, – возразила Лариса, – это ловушка. Ты поедешь в Дортмунд, и тебя арестует немецкая полиция. Либо подставят как убийцу, либо убьют как ненужного свидетеля. Я бы на твоем месте никуда не ездила.
- Предыдущая
- 55/67
- Следующая
