Вспомнить Нельзя Забыть (СИ) - "Ores" - Страница 45

— Дэй, тебе уже всё равно, но мне правда жаль! — ору на него, словно оправдываюсь, и всё вроде правильно и как должно быть, но хреново так, хоть волком вой.

Следующий удар точнее, его когти цепляют мне плечо, благо левое, нож всё ещё удобно лежит в руке, приятно согревая ладонь… Всё происходит за секунды. Кто-то нападает, кто-то обороняется, смена ролей — и вот уже первая кровь кропит землю, а из звуков — только наше дыхание. Ни единой живой души вокруг, даже черви, и те уходят глубже в землю, отказываясь после исхода жрать кого-то из нас.

— Чтоб ты знал! — я злюсь и не могу понять на кого или на что. На себя, что двигаюсь быстрее, чем обычно, потому что умри сейчас, и сила вырвется наружу, а значит, может навредить Бойко, и мне приходится жить! На Дэя, так по глупости влюбившегося, ведь прописано во всех трактатах: демон любить не может и не должен! Он сам меня за подобное ругал совсем недавно, и это вспоминать больно! На Вика, потому что сейчас он снова один, и я не знаю, как ему помочь, но моë тело ментально пронзает боль, и эта боль точно его. На весь этот ёбаный мир, просто потому что он не тот, каким должен быть! Всё это на фоне бесконечных ударов, криков, хруста и воя, а потом всё резко затихает. Дэй останавливается и обрушивается на землю, силой удара меня отбрасывает в сторону, хорошо приложив о дерево. Тёплая кровь течёт по затылку, но я всё смотрю и смотрю, как Демон останавливается, как прислушивается к себе, как набирается злости и ярости, отдавая ей последние силы… Всё уже случилось. Кира выполнила задуманное и приказанное мной, и ответственность я беру на себя.

— Это я приказал его убить.

То, что осталось и было мне другом, потеряв интерес к границе Салана, ползком подбирается ко мне, и будь я проклят, но в его глазницах я вижу свой смертный приговор. Пусть так. Ненависть выжжет его дотла, а я добью то, что останется.

— Макса больше нет! — Лязг когтей вынуждает собраться — звук, не предвещающий ничего хорошего. — Знаешь, как это было? — Ещё метров десять, и всё закончится. — Просто аппарат, который заставлял его органы работать и кровь циркулировать, выключили. Раз — и всё! И нет вампира! — Пять метров, четыре, три… Раскатистый гром ревёт над головой, тучами затягивает небо, и начинает моросить дождь. Я даже не шевелюсь, буря внутри меня истерит куда сильнее. — Прости!

Он не слышит моих слов, не видит моих глаз, он больше вообще ничего не видит, только чувствует, как тот, кем он жил и кто был смыслом его жизни, создавая саму жизнь, — исчез. С ним исчезает и этот мир. Я всё это вижу, поэтому, пока его дожирает ярость, и кидаюсь вперёд раньше, чем он переступает последний рубеж. Его уже нельзя было спасти. Это пришлось признать. Мне надо было увидеть это своими глазами.

С криком преодолеваю оставшиеся между нами метры на запредельной скорости и падаю с распоротым боком прямо коленями в сырую землю, успев вскрыть грудь демона лезвием. Держу неча на руках, прижимаю к себе, разделяя его боль, как физическую, так и душевную. Я хочу взять больше, но он не отдаст, пока не перемелет всю её сам. Он больше не воет и не плачет. Он улыбается, тянется всеми силами к смерти, пока я укачиваю его, как ребёнка, трезво сознавая, что сотворил. Проклинаю себя и вечный выбор, кого спасать, а кем жертвовать.

После разговора с Кирой около нашего дома и её отчаянного эксперимента проходит несколько часов. И мы с Виком их не потеряли, не провели впустую — пропитались друг другом… Протестировать новую сыворотку, чтобы быть готовой к первичной реакции вампира на препарат, девчонка не успела. Макс уходил, поэтому она действовала быстро. Мне хватает считанных секунд забраться ей в голову. Если Кира меня потом жестоко возненавидит, я пойму. Когда вот так без предупреждения и подготовки взламываешь чей-то мозг — ощущения, мягко говоря, не очень. А волчица — не подопытный кролик. Тем более волчица — гениальный молодой учёный, чей мозг не игрушка для экспериментов. Но, прости за садистские методы, Кирюха, мне нужна картинка. От увиденного пробивает озноб. Если бы знал, что Вику когда-нибудь придётся так страдать, я бы этого не допустил. Пусть бы впереди маячила крохотная, как светлячок, надежда, прервал бы такую ужасную муку и ушёл следом за Бойко не оглядываясь…

Озираясь по сторонам, я ищу помощи, но кроме грёбаного дождя и нас двоих тут никого нет. Вдалеке слышится Вой. Раздирающий душу, пронзительный, жалобный вой, так сильно совпадающий с моим раздраем в душе. Я не знаю, чей он, да это и неважно. Нужно собраться и идти на помощь нашим, а я всё сижу, и сил нет подняться. Как там Вик?..

Глухое рычание позади отрезвляет. Холодный пот прошибает мгновенно. Не нужно оглядываться, чтобы понять: свои со спины не подходят. Но, наверное, сильнее, чем густое волчье дыхание рядом, потрясает еле ощутимое движение на моих руках. Этого быть не может, но когда рассеиваются остатки демонической силы, тело в моих руках приобретает вновь человеческие черты и… сердце Дэя запускается. Словно заводка на игрушке не закончилась, а просто заблокировалась подвижная часть. Но даже нитевидный пульс прошибает мне руки колокольным звоном. Это сродни грому среди ясного неба, хотя небо было напрочь чёрным, да и гром гремел раньше, но я его не слушал! Дэймон уже неосознанно цепляется за меня взглядом, вздрагивает и обрывается, оставив этот мир и это тело. Я ясно почувствовал уход и отпускаю его, попрощавшись. Нож не задел тело, только душу, остальные раны я нанёс в бою, надеюсь, не смертельные, значит, человеку нужно время на восстановление и неотложная медпомощь. Придётся потерпеть. В груди щемит — не продохнуть. Думается иррационально и с трудом. Что делать? Кого спасать? И кто спасёт меня?

Резко оборачиваюсь. Сгружаю тело на землю, времени на тоску нет: позади щерятся пятеро чудищ.

Я, хоть и живу с оборотнем, не берусь рассуждать об их красоте в обороте. Звери и звери. Если сравнивать с крысами или ленивцами, то базара нет — волки прекрасны. Волчар, подкравшихся ко мне, можно назвать только чудовищами. В их глазах нет ничего, кроме злобы и тьмы — преобладает животная ипостась. Они идут убивать — не взвешивая ничего на весах, давно обесценив жизнь, даже свою. Эти оборотни ведут себя как дикари, как истинные хищники, нацелившиеся на зачистку территории. Но есть кое-что ещё в поведении чужаков, разносившее меня от гнева. Они пришли сюда заявлять права как сильнейшие, как хозяева положения, не понимая, кем и зачем заселён Салан. А ещё здесь живу я, и такие соседи меня не вдохновляют, разве что на ответное убийство. Во мне бушуют боль и ярость, такие сильные эмоции ищут выход, но своей вспыльчивостью я могу навредить не только чужакам, но и своим.

Прихожу в себя, как от хорошей затрещины. Где-то в семи километрах восточнее Салана боевики Вика, скорее всего, встретили стаю вторженцев. Но чужаки не могли быть готовы тягаться с таким противником. Высокоорганизованные, обучаемые, развивающиеся, познающие себя, имеющие чувство долга и справедливости, умеющие любить… Называйте меня диссидентом, мудро промолчу, передумав тонны мыслей, но Бойко — уникальный абсолютный вожак, создал этот эгрегор, групповое биополе, сделав всех причастными творцами мира вокруг. Он доказал: важен каждый как по отдельности, так и в стае. Важен и волен выбирать, сам став тому ярким примером.

Я задумываюсь, как поступить, а меня окружают в плотное кольцо. Зловонное дыхание прямо в лицо — что ж, придётся учить жёстко. Иглой вонзаюсь в мозг одного из нападающих, и дыхание перехватывает — сам испытываю сильнейший укол. Сразу же голову заполняет поток информации: боли, ненависти, праведного гнева. Я чувствую всех волков: своих, чужих, одержимых заблуждениями и правых — всё благодаря силе во мне прародителя их вида, а хотел же просто тихо убить.

— Ты нам солгал! — орёт один из нападающих, стоящий слева от меня. С трудом различаю членораздельную речь в жутком рычании и скрежете зубов. — Мы призвали тебя снова уравновесить этот мир, уберечь оборотней и дать нашему роду жить без вмешательства людей, демонов и иных тварей! Их не должно было быть здесь! — говорят не со мной — впереди лёгкой дымкой едва различимое очертание серого седого напрочь волка, и обращаются они к нему.