Спрятанная (СИ) - Давыдова Майя - Страница 1

Пахло дурманяще сладко: разнотравьем и медом. Теплый ветер приносил запах с луга, что раскинулся под холмом. Исса часто приходила сюда, пропадая иногда до самого вечера. Ох и ругалась же старая Кора! Грозилась, что запрет девушку дома и не выпустит до самой свадьбы. А там уж передаст из рук в руки будущему мужу и вздохнет, наконец, спокойно. Ведь куда ей, разменявшей пятый десяток — совсем старуха по сельским меркам — уследить за такой несносной девчонкой.

Исса слушала ворчание Коры и серьезно кивала. Она бы и рада сидеть дома и не расстраивать опекуншу, но… это было выше ее сил. Ее манило небо, стекающее горкой к горизонту, звали птичьи трели, уносящиеся вдаль; ветер приходил за ней с равнин, стучал в окно, сворачивался кошкой у покосившейся двери и ждал. Там, за пределами их поселка, за лугами и лесом, там, куда ведет желтая, покрытая мелкой пылью дорога, раскинулся целый мир.

Иссе хотелось верить, что с холма она может увидеть огни далекого города, дым множества труб, окрашивающий облака в серое — может ухватить хоть самую капельку чего-то большого. И как не твердила верная Кора, что Холмград слишком далеко, чтобы можно было рассмотреть хоть что-то, девушка упрямо возвращалась сюда снова и снова.

Чтобы побыть одной, подумать.

Раньше она мечтала о той, другой жизни, что у нее будет, когда мама за ней вернется. Исса не помнила ее — безжалостная память не сохранила ни единого воспоминания. Будто до Залесья и не существовало ничего.

Ей было около трех лет, когда мать отправила ее прочь. Кора говорила, что после этого та вышла замуж за состоятельного человека — без ребенка на руках это оказалось делать намного проще. Но о дочери она не забывала и регулярно присылала деньги на содержание. А иногда — письма.

Ровные линии слов на плотной бумаге. Черное на белом. Сургучная печать — алая, как кровь. И запах терпко-сладких духов. Слишком инаковый. Какой-то фальшивый.

Все письма адресовались Коре. Всегда. Когда Исса была маленькой, та читала ей. Иногда несколько раз кряду, а потом на ночь вместо сказки, и утром, едва всходило солнце. Девочка заучивала их наизусть. Пустые фразы, за которыми ей виделось иное. Сокрытое.

Кора сама учила Иссу читать и считать, преподавала основы естественных наук. Порой из города им присылали книги: по истории и географии, собрания сказаний и легенд. Девушка зачитывала их до дыр.

Кора не одобряла, но и не запрещала.

Они жили в достатке — небольшой, но добротный домик. Огород и фруктовый садик. Мясо и свежий хлеб даже поздней зимой и весной. По хозяйству им помогала девушка из местных. Кора заботилась об Иссе, оберегала… и получала за это серебром каждый месяц.

Потом Исса перестала ждать, поняла, что мать не приедет. Понимание оказалось горьким и болезненным. Как пощечина отрезвляющим. В той, другой жизни, она не нужна женщине, что когда-то произвела ее на свет. О ней заботились из долга и только.

Когда ей исполнится восемнадцать, ее выдадут замуж. «Так часто бывает, — сказала Кора. — Особенно в больших городах. Родители сами подыскивают супруга или супругу для своих детей. Родительская воля — закон». Ее саму когда-то выдали замуж по договоренности, но говорить об этом опекунша не любила. И мужа никогда не вспоминала. Он умер пятнадцать лет назад, вскоре после этого Кора устроилась работать к матери Иссы.

Тогда девушка подумала, что может быть это и неплохо, если матушка — а может и сама Кора — найдет ей жениха. Тот точно будет из города — молодой, образованный и красивый — и заберет ее с собой.

А если и не из города, то и у них в поселке найдутся достойные женихи. Третий сын кузнеца, Мил, высок и статен, и пусть лицо у него квадратное, а на подбородке ямка точно шрам, но он рукаст. На праздник урожая в прошлом году, он подарил Иссе кулон, выкованный собственными руками. Носить его Кора запретила и даже хотела отобрать — негоже девушкам такие подарки принимать — но все-таки разрешила оставить. И девушка хранила его в сундучке под кроватью вместе с письмами.

Или вот Рем, единственный сын пасечника. Пусть у него конопушки и уши торчком, зато танцует он лучше всех в поселке. А уж сколько историй забавных знает! С таким не заскучаешь.

Есть еще сын мельника Кир. Исса замечала взгляды, которыми он провожал ее. И хоть Кора считала это неприличным, девушка будто бы случайно выбирала такую дорогу, чтобы шла она через мельничий дом. Красавцем Кир не был, но мельник — самый богатый человек в поселке! С таким нужды знать не будешь…

Исса любила размышлять об этом, лежа на мягкой траве возле ветвистого дуба, росшего у края холма. Это была своеобразная игра. Забавная, но не более. Нет, ее муж будет особенным. И очень красивым. И умным. Состоятельным, конечно же, ведь ему суждено увести ее из этого всеми забытого поселка. Он покажет ей мир. Да, это было главным — показать ей огромный мир. И именно об этом она просила у духов, принося дары.

…Да, иногда она позволяла себе думать о том самом — особенном. Высоком, темноволосом, с нездешним говором и необычными глазами…

А потом пришла зима, за ней весна и вот наступило лето, которым ей исполнилось восемнадцать лет. И теперь эти детские мечты забавляли ее все меньше.

Иссе было страшно.

И она сбегала на холм, но не для того, чтобы мечтать. Только здесь нехорошее предчувствие, засевшее в сердце иглой, будто бы немного унималось.

Сезон свадеб осенью. Еще не близко. Но уже и не далеко. А ведь сватовство — дело небыстрое. Приданное готовить нужно. Платье…. В прошлом году Милку, дочка пастуха, замуж выдавали. Так готовиться еще весной начали.

А у них дома — тишина. Будто Кора и забыла свои слова про свадьбу. Да только смотрит иначе, а взглядом не встречается — глаза отводит. И писем от матери нет давно, только деньги приходят. И во всем этом чудилось Иссе что-то зловещее.

А еще появились сны.

Он был стар. И страшен. Вытянутое лицо с желтой пористой кожей, глубокие морщины, а из-под кустистых бровей на Иссу смотрят две дыры — в пустых глазницах копошится тьма. Волосы заплетены во множество косиц, перетянутых алыми лентами. И, кажется, они шевелятся будто змеи. И даже шипение их утробное различимо в тишине.

В этих снах всегда тихо. Хоть Исса видит, как ветер качает деревья, и рвет подол ее платья — кружево и шелк, как у невесты. Закручивается волчком поднятая пыль, а с запада несутся на них кобальтовые тучи, подсвеченные заревом — будто брусничным соком плеснули. И холодно, всегда очень холодно. Но вокруг еще лето и ломятся от тяжести красных плодов яблони.

Исса узнает места — это их поселок, и стоит она на дороге, тянущейся сквозь него. Только все окружающее поддернуто маревом, дрожит, колышется. Мнится, что шевельнись, и иллюзия растает туманом, разлетится клочьями.

Но пошевелиться она не может — тело словно одеревенело. От ужаса и холода бегут по коже мурашки, хочется кричать, но крик застревает в горле. В этом месте не существует звуков.

Старик открывает рот. Тот красен и похож на рваную рану, и с него не срывается ни слова. Голос звучит прямо у Иссы в голове. Колючий, царапающий. Будто вороний грай.

«Такая чистая. Такая красивая… — вот страшилище в человечьем обличье стояло поодаль, а вот — уже прямо перед ней. — В тебе так много силы. Так много жизни…»

И руки, костлявые, обтянутые иссушенной кожей, касаются ее волос, тонут в белокурых прядях. От ужаса Исса сильнее распахивает глаза, хотя единственное что ей хочется — не смотреть. Хотя бы не смотреть.

А ледяная тьма в пустых глазницах ухмыляется. Она жадна и всегда голодна. Она почти всесильна. И ей нужна Исса.