Всплеск в тишине (СИ) - Распопов Дмитрий Викторович - Страница 16

— Я видел неплохие мечи, — обратился я к нему, — может посмотрю их?

Он кивнул головой и вскоре пара тати оказалась рядом со мной. Я взял один из них в обе руки, аккуратно потянув за рукоять, и тут же убедился, что лезвие выполнено по сварной методике, но японские мастера ещё не дошли до сварных пакетов из разной по вязкости материалов, так что и линия хамон здесь также пока отсутствовала.

— Сколько стоит этот меч? — поинтересовался я у него.

— Двадцать один коку риса, — ответил тот.

— А в монетах? — спросил я.

— Мы редко используем медные монеты, — он пожал плечами, — их нельзя съесть, они занимают много места, какой в них смысл?

— Если медные то да, а если такие? — я достал из кошелька золотой матапан и протянул его ему.

Самурай, ошеломлённо рассматривал монету, трогая пальцами гурт и чеканку. Он поражённо посмотрел на меня, возвращая её назад.

— У нас нет столько золота, чтобы делать монеты. Судя по качеству изготовления, она очень дорогая?

Я покивал головой.

— У нас ещё в ходу и такие, чуть дешевле, — я показал ему серебряную монету, отличную от золотой только материалом. Она тоже его впечатлила.

— Такой металл мы видели у китайских торговцев, при сделках, — сразу ответил он, едва подержав её в руках, — но эти монеты были очень дороги.

— Если объясните, сколько это двадцать один коку риса, я смогу сумму вычислить в золоте, — попросил я.

Он подумал и стал объяснять, я же примерно поняв ценность одного коку, протянул ему две золотые монеты за один из мечей. Он взял их, показав рукой, что согласен на сделку. Я же, вместо того, чтобы его взять, надел перчатки от доспеха, и вынув полностью меч, взялся за две его стороны и симбионт добавив мне гормонов, позволил с лёгким «дзыньк» разломить меч на три части. Самурай едва не открыл рот, когда увидел это кощунство, я же, поскольку за него было заплачено, посмотрел на сколы металла, убедившись в своей правоте. До истинного качества японских мастеров здесь было ещё далеко.

— Жаль, но похоже нам нечем торговать друг с другом, — с сожалением сказал я, кладя обломки оружия на циновку.

Он задумался, всё ещё смотря на остатки меча.

— Тогда, я могу лишь передать приглашения прибыть во дворец к сёгуну, который хотел бы повидать чужестранцев, — с большим сожалением в голосе сказал собеседник, — через пять дней будет большой приём всех великих родов, вы не согласитесь принять это приглашение, господин Витале Дандоло?

— Я его приму, на своих прежних условиях, — спокойно ответил я.

— Вас устроят в качестве заложников, младший брат сёгуна и моя дочь? — поинтересовался он.

— Вполне.

— Тогда обмен предлагаю осуществить через четыре дня, а через пять, я прибуду за вами, чтобы сопроводить во дворец?

— Меня это вполне устраивает господин Ходзё Токимаса, — я чуть склонил голову.

— Быть по сему, — заключил он и склонив голову ровно на тот же градус что и я, поднялся с циновок.

На этой ноте мы и расстались.

30 октября 1202 года от Р.Х., Камакура, Япония

Глава дома Ходзё не обманул, приём и правда был пышным, и я на фоне разодетых придворных, в основном самураев, смотрелся белой вороной, хотя нужно отметить, что мои шёлковые чёрные одежды, а также золотой пояс и огромный рубин на шее, притягивали всеобщее внимание. Всё же эти люди мало чем отличались от аристократов Европы, сейчас ты есть то, что на тебе одето. С плохо одетым человеком, никто не будет разговаривать, посчитав его ниже себя, а вот так, как одет был я, даже последнему слуге становилось понятно, что это хоть и чужеземец, но точно знатного и богатого рода.

Я ходил по залу, в ожидании приёма сёгуна вместе с Ходзё Токимасой и его свитой, который знакомил меня только с избранными главами родов, не допуская общения с теми, кто стоял у дверей. Я это чётко заметил, но не препятствовал, какой смысл, если я собирался уже завтра отплывать?

— Видите господин Витале Дандоло, — обратился он ко мне, — не один я удивлён вашими способностями. Прошло не более двух недель, а вы разговариваете на нашем языке так, что если закрыть глаза, то и не догадаешься, что перед тобой стоит чужестранец.

— Вы льстите мне господин Ходзё Токимаса, — я с улыбкой наклонил голову, — мои скромные способности весьма далеки от совершенства, а например каллиграфия так и вообще не даётся, линии иероглифов получаются, словно удары мечом.

— Думаю не будет большой тайной, если я вам скажу заранее, — снизил он голос, — сёгуна заинтересовали те строки, которые вы сказали при первой нашей встречи, поскольку их весьма широко обсуждают при дворе, а поскольку он сам не чужд поэзии, то хочет посоревноваться с вами. Вы ведь не будете против этого?

— Конечно нет, — удивился я такой странной просьбе, — но зачем ему это?

Он прочистил горло, и оглянувшись по сторонам ещё тише сказал.

— Ну, скажем так, его покойный отец, великий Минамото-но Ёритомо, был бы весьма разочарован своим сыном, который снискал успех пока лишь на стезе поэта.

Я расширил глаза, и покачал головой.

— Благодарю, это очень поможет мне в разговоре с сёгуном, господин Ходзё Токимаса.

Тот в ответ лишь прикрыл глаза.

Через полчаса сёгун наконец соизволил принять всех в большом зале и конечно же, после приветствия тех глав великих родов, с которыми меня познакомил ранее Ходзё Токимаса, настала и моя очередь. Я преподнёс ему подарки, из тех, что остались, добавив к ним ещё золотую статуэтку майя, объяснив, что привёз её с далёкого, никем ранее не открытого континента. Эта новость вызвала всеобщий шок и ажиотаж, и несмотря на это, он не стал интересоваться моим путешествием, а предложил небольшой поэтический поединок с ним, объяснив это желанием понять, чья же поэзия лучше: китайская или японская. Почему китайская, потому что я сказал, что эти строчки сочинил под влиянием именно посещения империи Сун, которая для японцев была сейчас пока ещё образцом для поклонения и подражания. Это позже, когда монголы захватят весь Китай и попытаются напасть на Японию, изоляционизм островов и прерванные внешние связи уведут эту страну на собственный путь развития.

Когда мы сели друг напротив друга, а вокруг собрались придворные, он начал первым, сложив привычную для этой эпохи танку. Его слова записал тут же каллиграф и бумагу с его стихом стали носить вдоль рядов, показывая всем. Часть самураев восхищалась, но вот из великих домов, последовали весьма сдержанные эмоции.

— Ваша очередь, — довольный реакцией придворных, сёгун обратился ко мне. Я кратко взглянул на рыхлое, нежное лицо и тело правителя, который по идее должен олицетворять собой силу и величие самураев и решил зайти сразу с джокера.

Попросил у каллиграфа бумагу и кисть, я на секунду задумался, затем накидал строчки, знаменитого Мацуо Басё.

古池や

蛙飛びこむ

水の音

Кисть летала привычно резко, словно я рубил мечом и линии получались неравномерные, начинаясь с толстого основания, затем переходя в тонкую, едва заметную чёрную тень. Когда иероглифы были закончены, я на заднем фоне в пару десятков линий накидал образы пруда и камня, с которого и прыгнула эта лягушка. Закончив, я чуть помахал, чтобы чернила высохли, и передал лист слугам, которые обнесли его вокруг зала также, как первый раз. Все, абсолютно все, кто читал строки, замолкали, а большинство самураев так и вообще закрывали глаза, погружаясь в себя. В зале настала абсолютная тишина. Сёгун сначала ошарашенно оглядывался, не понимая причину происходящего, затем потребовал бумагу себе. Увидев рисунок и хайку, он вскинулся, и преувеличенно весело сказал, разрушая безмолвие зала.

— Ха-ха, так ведь это не стихотворная форма танка! — он показывал лист и недоумевал, — это вообще непонятно что!