Комиссар. Порождения войны (СИ) - Каляева Яна - Страница 19

— Я понимаю, — ответила Саша. — Федя, ты мне тогда сказал, что не хочешь, чтоб твои дети жили под этим их солнцем, под которым каждому отведено его место. Но ведь если б ты согласился на то, что тебе предлагали… у твоих детей было бы тогда не самое плохое место.

— Это по-своему даже хуже. Быть наверху. По-другому, но не слаще, чем внизу. Все они там переламываются. Я Щербатова-то хорошо знаю. И эти его идеи, про железный порядок и великую нацию… они не его. Словно ему кто нашептал. Да, многим эти слова по нраву. Устали все от войны, от разброда, от ваших социалистических сказок. Не знаю, поймешь ли ты, комиссар… Щербатов, он теперь будто, как у нас на Костромщине говорят, ставленный. Его слова — не его слова.

— Такое, — медленно сказала Саша, — случается.

Завтра же, решила Саша, надо напроситься к Аглае на тренировки по стрельбе. Щербатов сказал Саше, что она стреляет из рук вон плохо. Что ж, к их следующей встрече она станет стрелять много лучше.

— Тебе от меня что надобно, чтоб начать свою настоящую работу комиссара? — спросил Князев.

— Среди этих грузов были два пункта из моего личного списка. Первый — книги. Нам нужен ликбез.

— Все у нас грамотны.

— Знать грамоту и действительно уметь читать — разные вещи. Эти книги, они о том, что теперь важно. Они учат жить в революционную эпоху. Война же закончится однажды. Хочешь ли ты, командир, чтоб твои люди вошли в будущее, за которое сражались, не понимая его?

— Пускай. График занятий составь с Белоусовым. Я подпишу. Что второе?

— Красная ткань. Нам нужны пятиконечные звезды, чтоб нашить на форму. И знамена. Рабоче-крестьянская армия воюет под красными знаменами.

— Дельно, — ответил Князев. — Мы готовы сражаться. Это все, что теперь важно.

— Да, — отозвалась Саша. — Это все, что важно.

Глава 11

Полковник Добровольческой армии Андрей Щербатов

Ноябрь 1918 года

— Как попасть к адмиралу Колчаку? — спросил Щербатов у дежурного офицера штаба Сибирской армии в Омске. С офицером этим он был знаком еще по фронту, так что проблем с подтверждением личности особого посланца генерала Деникина не возникло.

— К Колчаку? — переспросил дежурный, лицо его сделалось странно задумчивым. Тут вошел солдат с пачкой телеграмм и офицер отвлекся. К Щербатову подошел штатский, подтянутый востроглазый блондин. Секретарь штаба сопровождал его к выходу.

— Вы, полагаю, только что прибыли? — спросил блондин. — Что ж, я охотно провожу вас к адмиралу Колчаку. Хоть тотчас же. Тут недалеко. Мне как раз в ту сторону.

— Адмирал принимает? В такое время? — удивился Щербатов. Уже давно стемнело.

— Адмирал теперь принимает всех и в любое время, — ответил блондин. — Идемте, сами увидите. Один момент, я только получу отметку на пропуске…

Щербатов последовал за самозванным проводником к выходу из штаба, в прихожую. Блондин быстро надел бобровую шубу и шапку, распахнул дверь. Щербатов поежился — петроградское пальто не держало сибирского мороза.

Они прошли через две улицы к зданию Омского кафедрального собора — нарядного кирпичного здания в русском стиле. Из пяти глав храма одна, центральная, была обширнее и мощнее всех остальных, вместе взятых. Собор окружал садик, скудно освещенный газовыми рожками. Кусты и деревья были покрыты снегом, однако по центру садика шла широкая протоптанная дорожка, и вела она не к порталу собора.

— Вот здесь и пребывает теперь адмирал Колчак. Уже четыре дня, — сказал провожатый Щербатова. В центре вытоптанной площадки стоял дощатый крест, до половины заваленный венками. Живых цветов в ноябрьском Омске было не достать, венки состояли из еловых ветвей, перевитых разноцветными лентами. — Этот вид зловещ; и английские вести опоздали. Бесчувствен слух того, кто должен был услышать, что приказ его исполнен.

— Чьих уст нам ждать признательность? — машинально закончил цитату Щербатов.

Блондин глянул на него с интересом.

— Михайлов моя фамилия, — представился он. — Иван Адрианович. Батюшка мой, Адриан Михайлов, в “Земле и воле” состоял, потом в этих краях срок тянул. Большой был борец с, как теперь говорят, кровавым царским режимом. А я вот стал министром финансов в Директории.

— Рад знакомству, — пожал протянутую ему руку Щербатов. Сам он представился еще в штабе. — Кто же теперь возглавляет военное министерство взамен новопреставленного? К кому мне надлежит явиться с докладом?

— Это чрезвычайно интересный вопрос, — Михайлов быстрым движением поправил сползающую на глаза шапку. — Предлагаю не обсуждать его тут, на морозе. Вы одеты не по сибирской погоде. Надо будет выписать вам полушубок, пока не разворовали все… Вот как мы можем поступить. Сегодня вам все равно не успеют определить приличной квартиры, и при Колчаке царила неразбериха, а уж теперь и говорить нечего. А я как раз собирался навестить своего доброго знакомого, генерала Алмазова. Он занимает особняк неподалеку и, не сомневаюсь, рад будет случаю принять у себя в гостях боевого офицера. И тем паче известия от Деникина его заинтересуют. Вы же, если я верно понимаю, не ординарный посланник.

О генерале Алмазове Щербатов, разумеется, многое слышал. Настоящая его фамилия была другая, куда менее звучная. Но, подобно большевикам, известность он получил именно под подпольной кличкой, поскольку был организатором антисоветского подполья в Сибири. Он совершал чудеса храбрости, уходя из-под носа у охотившихся за ним чекистов, и одновременно чудеса такта, объединяя различные враждебные большевикам силы — от ультраправых монархистов до эсеров с анархистами. В течение лета 1918 года Сибирская армия под руководством Алмазова очистила всю территорию Сибири от войск РККА.

Особняк Алмазова оказался целым комплексом строений, окруженных каменным забором. На воротах стоял полный караул, во дворе горели костры, со стороны конюшни доносились громкие голоса и конское ржание.

— Здесь квартирует личная гвардия Алмазова, — пояснил Михайлов. — Полсотни татар, поклявшихся ему в верности на Коране.

Дверь дома, где проживал сам Алмазов с семьей, открыл, однако, не башибузук, а ливрейный лакей. Проводив посетителей в гостиную, он отправился к хозяину с докладом.

Гостиная не ломилась от дорогих вещей, но была просторной, светлой и элегантной. Только репродукция врубелевской “Царевны-Лебедь” украшала белые стены. На столе в высокой тонкой вазе стояла композиция из сухих веток. Щербатову давно не доводилось бывать в домах, содержавшихся в таком порядке.

Генерал ждать себя не заставил. Даже в домашней обстановке он носил застегнутый на все пуговицы китель с георгиевским крестом.

— Ну здравствуй, Ванька-Каин, — сказал Алмазов Михайлову. Мужчины обнялись. К удивлению Щербатова эта, казалось бы, оскорбительная кличка прозвучала дружелюбно и даже уважительно.

— Это эсеры прозвали меня Ванькой-Каином, — пояснил Щербатову Михайлов. — Не доверяют! А я ведь, считай, одним из них заделался. Все для пользы дела. Давайте, однако же, я вас представлю…

Алмазов пригласил гостей в столовую, где прислуга споро сервировала ужин. Генерал живо заинтересовался новостями Вооруженных сил Юга России. За едой Щербатов рассказывал об общих знакомых и одновременно изучал гостеприимного хозяина.

Алмазов оказался моложе, чем Щербатов ожидал — генералу было немного за тридцать. Вопреки армейским обычаям, усов он не носил. Светло-серые, чуть навыкате, холодные глаза под тяжелыми веками, крупный нос, тонкие губы.

— Вы будете гостить у меня, полковник, — сказал Алмазов первым делом. — Возражения не принимаются. Комнату для вас уже готовят. Живите здесь столько, сколько пожелаете.

— Благодарю вас за гостеприимство, — ответил Щербатов. — Однако мне нужно будет найти квартиру, поскольку я планирую жить не один. Я ожидаю в скором времени прибытия своей кузины, Веры Александровны.