Летняя практика - Зайцева Мария - Страница 5

Пальцы подрагивают, и Лене не с первого раза удается расстегнуть пуговицы дальше, эта задержка просто невозможна для Данила, поэтому он решительно тянется руками к ее платью и рывком распахивает его, не обращая внимания на охнувшую от неожиданности женщину, попутно сдирает все остальные мокрые тряпки с ее тела, обхватывает освобожденные груди широченными ладонями, и Лена стонет, стонет от невероятного, давным давно забытого ощущения сильных уверенных мужских рук на своем теле.

На теле, которое, оказывается, совсем не собиралось уходить в спячку навечно, и теперь ей это доказывает, доказывает каждым бешеным импульсом под кожей, каждым дрожащим мускулом под чужими пальцами, каждым невольным вздохом, вырывающимся из груди.

Лена не соображает совершенно, что происходит, что с ней делает Данил, она только чувствует, только ощущает, только воспринимает. Всей кожей, всеми мускулами, всем телом. Всем сердцем.

Руки скользят, радуясь новым тактильным ощущениям, гладкости кожи, твердости мышц, колкости щетины.

Грубый рывок, сопровождающая его несильная боль, не возвращают с небес на землю, нет. Наоборот, задевают новые, еще не задействованные до этого нервные окончания, которые тоже ноют от радости, от того, что они, наконец-то, понадобились!

Движения, жесткие и размашистые, длинные и неторопливые, постоянно меняющийся темп, абсолютно отключают способность воспринимать реальность. Хоть как-то воспринимать реальность.

Лены здесь нет, нет в этом мире. Она где-то там, в другой, параллельной вселенной, и волны накатывают, накатывают, накатывают, дурманя, сводя с ума, заставляя беспорядочно цепляться за широкие, бугрящиеся мускулами плечи, как за незыблемый оплот в этом море наслаждения. Шепот, жаркий и настойчивый, так совпадает по своей амплитуде с волнами, что только добавляет удовольствия, быстрее приближая к развязке. И Лене страшно подумать, что же это будет за развязка, когда она уже сейчас готова умереть от удовольствия.

Она плотнее прижимается к ее берегу, ее незыблемому проводнику, направляющему ее в мир наслаждения, чувствует мгновенную сладкую боль от впившихся в шею зубов, и мир прекращает свое существование, взрываясь в теле сверхновой.

Это настолько разрушительно прекрасно, что Лена еще минут десять просто лежит, обмякнув в сильных руках Данила, уткнувшись ему в плечо мокрым лицом, и прерывисто дыша. Собирая себя в единое целое.

– А ты пиздец как хороша, малышка, – слышит она восхищенный шепот, и ее даже не коробит мат, и это глупое пошлое “малышка”. Это все неважно. Неважно, в какие формы облечено наслаждение.

Мозг возвращается на родину только под утро, после того, как тело еще два раза испытывает невероятное, нереальное удовольствие.

Лена смотрит на спящего мужчину, широко и привольно раскинувшего сильные руки в ее постели, на его цветную татуировку на спине, что-то с черепами, волком, воющим на луну и замком, стоящим на горе.

Это до невозможности брутально, красиво, мощно. И так, по-детски, наивно…

Сколько ему лет? Она даже не спросила вчера. Она вообще ни о чем не спросила у него.

Учительница, умеющая разговаривать с детьми.

Во сне лицо его еще более открытое, слегка наивное, красивое. Детское. Щетина смотрится пушком на щеках. Нежные чувственные губы.

Красивый мальчик.

Захотел новую игрушку.

Ну что же, поиграл на славу.

Игрушке тоже понравилось.

Данил, словно почувствовав ее взгляд, открывает глаза, сонно и сыто улыбается.

– Ты чего там, малыш, иди ко мне, – голос его со сна хриплый и томный. Обещающий.

Неутомимый какой.

Лена отводит взгляд.

– Данил, мне на работу надо, да и тебе пора, наверно.

– Лады, – он рывком садится на жалобно скрипнувшей кровати.

Да уж, до этой ночи она не скрипела…

– Я после работы заеду за тобой, прокатимся на пляж, или еще куда захочешь… – голос уверенный, не спрашивающий. Уведомляющий.

– Нет, я не смогу сегодня, – Лена старается звучать безэмоционально, отстраненно.

– Ну вечером тогда. – Данил находит белье и брюки, одевается.

Лена отворачивается. Хорош, зараза, аж скулы сводит.

– Нет.

Данил останавливается, держа в руках футболку, смотрит на нее. Взгляд его, до этого безмятежный и спокойный, наливается знакомой тяжестью, злостью.

Лена, поборов дикое желание сглотнуть внезапно набежавшую слюну, продолжает:

– Я думаю, нам не стоит больше видеться. Я замужем. Муж в отъезде сейчас. Ребенок в деревне у бабушки.

И добавляет, глядя насколько возможно твердо и прямо в темные яростные глаза:

– Я очень хорошо провела время с тобой. Спасибо.

По его лицу понятно, что лучше бы ударила. Потому что теперь он еле сдерживается, чтоб не ударить самому.

Но, надо отдать должное, берет себя в руки быстро, усмехается, оглядывая ее опять, как в первый раз, медленно-тягуче. Нахально.

– Всегда пожалуйста, малыш. Звони, если что.

Делает движение, чтоб подойти, но Лена отшатывается еле заметно. Она опасается, что, если опять почувствует его жаркое тело рядом с собой, то растечется лужицей по паласу, вцепится в него всеми конечностями, и будет умолять не уходить. Проклятая память тела, которому сделали так хорошо, как никогда до этого.

Данил понимает это движение по своему, потому что зло поводит шеей и проходит мимо, к выходу.

Лена стоит, смотрит в кровать, на то место, где только что лежал Данил, не вздрагивая от звука захлопнувшейся двери, от рева мотора байка.

Потом, вздохнув, собирается на работу.

Разные весовые, да.

Июль

Новый ночной клуб, открытый совсем недавно, как раз к сезону, особо не впечатлял.

Нет, само собой, он был неплох.

Музыка, модный нынче дизайн в стиле Великого Гетсби… Нихрена оригинального с претензией на оригинальность. И название тоже… С претензией. Гетсби.

Но, как и всякое, с размахом открытое, новое, модное заведение, в пятницу вечером оно было переполнено.

Наряду с уже до блевоты знакомыми рожами, которые кочевали из одного клуба в другой, было много нового и интересного.

Данил, лениво облокотившись на перила возле столика, позволяющие с высоты видеть танцпол, расположенный вокруг барной стойки и сцены, дымил кальяном и разглядывал танцующих людей.

Времени было уже много, бесплатный коктейль для всех девушек на входе сделал свое дело, и теперь оставалось только чуть подождать. Скоро телки, что пришли сюда в поисках приключений, перепьются и начнут искать эти самые приключения.

Будут извиваться призывно в танце, поглядывая на всех, мало мальски симпатичных и свободных мужиков, самые отбитые и пьяные полезут на стойку(ее, кстати, именно для этого и делали такой крепкой и широкой, да еще и лесенки приставили с двух сторон). И их прямо оттуда можно будет брать и везти домой трахать. Ну, или брать и вести в туалет. Или на улицу. Или в машину. Короче, у кого на что хватит бабок и фантазии.

Данил не был особым любителем такого вида спорта, но иногда пользовался. В охотку.

Вообще, пьяных баб он не любил. Всегда сложно соблюсти тонкую грань между веселой подвыпившей женщиной, которую спиртное только раскрепощает и заставляет вытворять в постели безумные вещи (а их потом так стыдно и сладко вспоминать), и пьяным бревном, пытающимся быть изящной лодочкой. Это выглядело смешно и странно. Само собой, если ты сам не ужратый в хлам. Тогда все пофиг уже. Сегодня он не хотел нажираться. Настроения не было совершенно. У него вообще последние пару недель не было настроения.

Вот как вылетел тогда злой, как черт, из квартирки этой бабы, так и ходил, с недовольной мордой, пугая приятелей. Уж они-то прекрасно знали, что значит перекошенная рожа солнечного мальчика Данила.

Это его так одна девчонка прозвала, из их компании, еще лет шесть назад, когда он реально был солнечным веселым мальчиком, распространяющим лучи света и позитива вокруг.