Компромисс. Иностранка. Чемодан. Наши - Довлатов Сергей Донатович - Страница 22

– Пошли в Ленсправку, есть такая будочка. Там за пятак кого хочешь найдут, любого рецидивиста.

Старушка в будке долго листала толстую книгу, переспрашивала и отчего-то сердилась.

– Фамилия?

– Чья, моя?

– О господи! Того, кто вам нужен.

– Ли.

– Как?

– Ли, – отчетливо повторял Васька, – лэ, и-и, Ли.

– Инициалы?

– Да вроде бы из русских.

– Инициалы, я вас спрашиваю.

– Русские, я же сказал. Отец, тот на китайца смахивает малость, а Наташа русская…

– Нет, вы просто издеваетесь! Имя-отчество мне надо знать.

– Так бы и сказали. Чье, мое?

– Я этого не вынесу… Имя-отчество того, кого разыскиваете.

– Вот этого не знаю, не помню!..

В Ленинграде оказалось два семейства по фамилии Ли. Гаенко записал оба адреса, на Марата, 12, и в Дачном.

– «Малыша» возьмем? – сказал он. – Думаю, не повредит.

Дом на Марата был украшен старинными лепными колоннами. Солдаты миновали полутемный двор. По углам возвышались мусорные баки. Чахлый газон с оградой из проржавевших труб лишь подчеркивал массивное убожество этих неоштукатуренных стен с желтыми и розовыми окошками. Старик с лохматой болонкой указал им дорогу. Солдаты поднялись на четвертый этаж.

– А не попрут нас отсюдова? – вдруг испугался Гаенко.

– Так ведь сами звали. И потом, кабы мы пьяные или что…

Дверь отворил рослый мужчина с жесткими прямыми волосами. На нем была теплая домашняя куртка. Увидев военных людей на площадке, мужчина забеспокоился. Гаенко козырнул.

– Здравия желаем, – бодро начал он, – мы извиняемся…

Но по коридору уже шла девушка, взволнованная, рыжеволосая, в какой-то странной треугольной накидке.

– Папа, это же Вася, – крикнула она, – сын тети Шуры из Боровлянки, помнишь, он меня еще курить учил! Заходите, мальчики, ну что же вы?..

Пол в квартире блестел, отражая свет импортных немецких бра. Рябов и Гаенко молча стащили сапоги, обернув портянки вокруг голенищ. Когда друзья шли босиком по коридору, тесемки от галифе волочились следом. Гаенко достал из кармана «маленькую» и нес ее перед собой, как фонарик.

– Да тут можно баскетбольные кольца повесить! – воскликнул он.

Комната была просторная, с высоким потолком. На фоне старинной темной мебели выделялись пестрые безделушки, кричащие яркие репродукции, заграничные конверты от пластинок. В кресле сидел худой печальный юноша с интеллигентным лицом. За его спиной девица в брюках перелистывала книгу.

– Я вам шлепанцы дам, – сказала Наташа.

– Да ничего, и так сойдет, – отмахнулся Гаенко. – Абстракция? Уважаю, – добавил он, показав на одну из картин.

Наступила тишина. Чтобы как-то ее заполнить, юноша, который назвался Федей, включил магнитофон. Раздались тоскливые звуки. Гаенко с «маленькой» в руке стал притоптывать в такт. Затем он сказал, шевельнув пальцами босой ноги:

– А вот у нас в Перми был случай. Один мужик ботинки носил сорок восьмого размера. В магазинах не достать. А ему из дому не в чем выйти, старые начисто прохудились. Короче – завал. Что делать? Он и в министерство писал, и в газету обращался, ничего не помогает. Тут ему жена и говорит: «Ты бы, Паша, мозоли срезал». А мозоли у него были – это страшное дело. Мужик послушался, наточил саксан и р-раз, все мозоли долой! Теперь он сорок третий размер носит и хоть бы хны…

Все то время, что Андрюха рассказывал, Наташа и ее гости как-то встревоженно переглядывались. В конце интеллигентный юноша фальшиво засмеялся, а Васька Рябов покраснел.

– Рассказали бы, как вы служите, – попросила Наташа.

– Пардон, но это военная тайна, – отчеканил Гаенко.

И снова наступила тишина.

– Сообразим, – поднялся Гаенко с «маленькой» в руке, – что-то стало холодать, не пора ли нам… – Он умолк, выжидательно глядя на девицу в брюках.

– Поддать, – с испугом шепнула та.

– Что-то стали ножки зябнуть, не пора ли нам…

– Дерябнуть, – еле слышно пролепетала гостья.

Наташа достала рюмки. К удивлению Рябова, девушки тоже выпили. «Верно, белое пьют, не соврал Андрюха».

– Вы бы рассказали что-нибудь, – обратилась хозяйка к Ваське Рябову.

– А чего рассказывать?

– Ну, я не знаю, мало ли…

– Зато он штангу жмет сто килограмм, – вставил Гаенко.

– Ого, – произнесла Наташа, – Федя, ты бы мог?

– Увы, – сказал юноша, – я потерян для спорта.

И снова наступила тишина.

– А вот у нас в Перми был случай, – заговорил Андрей, – так это чистая фантастика.

Потом он, как бывалый рассказчик, выдержал томительную паузу, достал папиросы, закурил, сунул обгоревшую спичку в коробок и продолжал:

– Был у нас случай в Перми, как один мой дружок с похмелья глаз выпил.

Наташа и ее гостья обеспокоенно переглянулись.

– Глаз? – переспросила хозяйка. – Собственный глаз?

– Дело было так. Керосинили мы с Жекой Фиксатым четыре дня. Я аванс пропил, он аванс пропил, и занять не у кого. Я свои «котлы» за десятку вшил. Пропили десятку. На следующий день весь город обошли – непруха. Вечереет, а мы еще и не опохмелялись. Тут Жека мне и говорит: «Идея. У моей мамаши глаз заспиртованный хранится». Мать его в школе ботанику вела и зоологию. И у нее там всякие зародыши в банках стояли. Ну, мы бегом в эту школу. Жека выносит банку. А там, значит, глаз. Большой такой, как помидор, я даже удивился. Фиксатый его выловил и в сортир, а спирт мы тут же и употребили. Жеку выворачивать стало, пена идет со рта, да и мне не по себе. Хорошо, у его мамаши как раз переменка, звонок с урока. Грамотная женщина, шуметь не стала, а сразу за врачом.

Гаенко стих.

– Ну и что же? – поинтересовался Федя.

– Да у меня-то все о’кей, – сказал Гаенко, – а вот с Фиксатым хуже.

– Помер? – тихо вскрикнула Наташа.

– Да нет. В тот-то раз его спасли, оклемался, а к весне ушел этапом. На танцах одного пощекотил. Шабером под ребра…

Гости сидели бледные, притихшие. Беззвучно, чуть покачиваясь, крутилась заграничная пластинка.

– Пора нам, – сказал Васька Рябов.

– Ой, да вы же и чаю не выпили, – забеспокоилась хозяйка, – это буквально три минуты.

– Пора, – упрямо настаивал ефрейтор.

– Нет, так я вас не отпущу.

Наташа достала из шкафа хрустальную вазу, полную яблок:

– Берите, тут каждому по яблоку, вы же видите, хватит всем, да не стесняйтесь, Андрюша, Вася…

Когда они натягивали сапоги, в прихожую выглянул отец.

– До свидания, молодые люди, – сказал он, – берегите, как говорится, честь смолоду, зорко охраняйте наши рубежи…

– Служим Советскому Союзу! – негромко выкрикнул Рябов.

– Все будет о’кей, – заверил Гаенко.

Не глядя друг на друга, они спустились по лестнице. Моросил дождь. В сыром полумраке желтели фары машин и огни автоматов с газированной водой. Толпа поредела, лишившись ярких красок. Темнота, казалось, приглушила звуки. Над городом стоял негромкий мерный гул.

Некоторое время друзья шли молча.

– А ты ей, видать, понравился, – осторожно начал Гаенко.

Рябов недоверчиво взглянул на него и промолчал.

– Зуб даю, – поклялся Гаенко, – знаешь, как она на тебя смотрела?

Он выпучил глаза, изобразив всем своим видом женский трепет.

– Это она с испугу, – произнес Васька Рябов.

У каждого из них под сукном шинели рельефно и тяжело обозначалось яблоко. Гаенко вытащил свое и с хрустом надкусил. Рябов тоже. Часы над головой показывали без двадцати восемь.

– Успеваем, – сказал Гаенко, разворачивая карту, – до вокзала пять минут и в электричке сорок, а там рукой подать…

Вдруг он засмеялся, свободной от яблока рукой крепко ухватил Ваську за ремень и попытался кинуть его через бедро. Тот широко расставил ноги и без труда избежал приема. Но Гаенко сразу же ушел влево, рванул Ваську на себя, чтобы дать заднюю подсечку. Смятая карта упала на асфальт. Огрызок яблока покатился через трамвайные рельсы.

Слабея от хохота, друзья возились под фонарем, и редкие прохожие без злобы смотрели на них…