Постскриптум (СИ) - "Anzholik" - Страница 14

Восемь минут. Выгибаюсь, готовая просто сразу кончить, слишком давно не было мужчины у меня. Непозволительно давно. А тут… Его язык снаружи — пытка, а пальцы внутри, как контрольный в голову. И мысли покидают. Трусливо сбегают одна за другой.

Семь. Тянусь рукой, вплетаю пальцы в его волосы, не настолько длинные, чтобы можно было ухватиться. И надо бы оттолкнуть, но я лишь ближе притягиваю. Тону в удовольствии, таком сильном и остром. Которое разрывает грудную клетку. Задыхаюсь, когда он яростнее ускоряется, знает, как нужно именно мне, помнит, и я срываюсь. Сжимаю его пальцы внутри так сильно, что он все понимает и буквально затыкает поцелуем искусанные губы, когда я кончаю. Проглатывает измученный стон, едва слышный. Отчаянный.

Шесть. Отвечаю на поцелуй. Слизывая с его языка собственный вкус, всасывая влажные губы, прикусывая, впиваясь в плечи обеими руками. Дрожу всем телом, слышу, как он расстегивает ремень, а следом ширинку. Стоп. СТОП! Открываю глаза. Замираю и, собрав всю волю в кулак, упираю ладони ему в грудь, отталкивая. Слышу, как гулко барабанит сердце под моими руками. Понимаю, что дышу в такт с ним, загнанно и рвано. Но не давит. Отстраняется легко, пусть и совсем немного. Смотрит так пронзительно и честно. Не скрывая, насколько возбужден. А руки лежат кожа к коже на моих бедрах. Пальцы вжимаются с силой, еще немного — и будет больно. И вот оно, то самое, такое необходимое. И разочарований не будет, все знакомо и давно изучено. Стоит просто позволить — и буду трахнута жарко и жестко. Прям здесь, на маленькой кухоньке, за пять минут до готовности долбаного бисквита.

— Нет, — шепчу, глаза в глаза. — Ты женат, — запоздалый аргумент. Неуместный, особенно после произошедшего. Наивная надежда, что отсутствие проникновения — не измена. Да ведь?

Лавиной обрушивается осознание тотальной ошибки. А его пальцы очерчивают длинный шрам от операции внизу живота. Глаза такие задумчивые, понимающие.

Неприятно. Кожа там до сих пор не до конца приобрела чувствительность. Пытаюсь избежать касания. Свожу ноги вместе, отдаляя его еще больше, и наспех натягиваю белье. Нервно закуриваю.

Две минуты. Блять… Почему я все еще в его власти? Столько лет ведь прошло. Должно же было отпустить. Вроде.

Минута. Не прогоняю, просто молчу. Встаю, потянувшись всем телом, открываю окно, высовываюсь, чувствуя прохладу осенней ночи. Дышу, смакуя горечь во рту. Проклинаю себя, потому что хочу, чтобы сейчас крепкие руки прижали к себе, обхватив со спины. Почувствовать его сердцебиение лопатками, а твердый, такой до обидного чертовски идеальный член копчиком… Или же встать на носочки и впечататься в его пах задницей. Так сладко и маняще.

Слышу короткий писк духовки. Идиотка.

— Тебе лучше уйти, — тихо говорю. Смутно понимая, как себя вообще теперь вести. На автомате начинаю делать привычные действия. Разрезаю бисквит. Достаю кучу баночек, тюбиков, мисочек. Морщусь от яркого света.

— Я знаю, — спустя несколько минут тишины отвечает, сидя теперь в кресле и наблюдая за моим мельтешением по кухне. — Знаю, что лучше. Но не хочу.

Походу что-то ломается не только внутри меня. Что же, от этого чуток легче, ибо страдать в одиночку — то еще удовольствие.

А коржи равномерно пропитываются один за одним сладким сиропом, сваренным накануне. Обильно смазанные кремом, склеиваются между собой, как кирпичи цементом. Вот бы в жизни все так же легко было… Но увы.

Весь день на нервах. Илья проявляет желание ехать с отцом в сад, по-детски упорствует, обосновывая все тем, что машина у папы Леши крутая и огромная, и кататься в ней классно. Более того, просит отца внаглую забрать его после и отвезти домой. Пытаюсь встрять и образумить, после чего в итоге ребенок на меня обижен и все равно получает то, что требует. Это расстраивает куда больше, чем довольное выражение лица Алексеева. Тот буквально лучится от собственной значимости. А мне тошно.

Спина болит нещадно. Клиенты недовольны заказом, аргументируя тем, что работа сделана некачественно, точнее, что цена явно завышена. Это портит настроение окончательно. И хочется послать всех и вся, запереться в четырех стенах и горевать о злодейке судьбе, которая решает испытать меня на прочность в который раз. Будто мало мне пережитого.

На одном спасибо — Леша просто подвозит Ильюшу и скрывается в неизвестном направлении. Зато как по мановению волшебной палочки объявляется недовольный Кирилл. И выносит мозг, долго, сознательно и со вкусом.

— Ну что, мелкий, рад папаше? — Мало ему того, что я на взводе, так он еще и до моего сына решил доколупаться.

— Не знаю, — искренне отвечает ребенок, ковыряя вилкой салат. — А что? Ты знаешь папу?

— Я его младший брат, а значит, я твой родной дядя. Прикинь, мелочь? — Мерзко. Ведет себя как скотина с порога. И что на него нашло, так прямо спрашивать пока не хочу. Не при Илье.

Ильюша выглядит растерянно. Смотрит своими огромными глазами, а мне стыдно перед ним. За все стыдно. Потому что он прожил со мной, словно в коконе, все пять лет, не зная ничего ни об отце, ни о некоторых родственниках. И сомнения о правильности собственного поведения трансформируются в чувство вины. Обжигающее и горькое.

— А как ты его зовешь, Ильюх?

— Папа Леша, — твердо отвечает и взглядом умоляет отпустить его отсюда к любимой игрушке.

Последующие минут пятнадцать царит гнетущая тишина. Кирилл, нагло развалившись в моем кресле, испепеляет меня взглядом. Делаю вид, что не замечаю. Я что, отчитываться теперь перед обоими обязана? Какого черта? Ебнутая семейка, ей-богу. Вырвали нервную систему с корнями и им все мало.

— Что? — не выдерживаю, когда слышу вздох.

— А есть что? Мне тут нашептали, что тот самый Леха, который брат мой, который муж твой… бывший правда, ночевал у тебя давеча. Комментарии будут? Может, счастливое воссоединение близится и пора закупаться ящиком шампанского, чтобы отметить, м-м?

— Дебил, — злобно фыркаю. — Ты что несешь?

— Ну а как можно на такое отреагировать адекватному человеку, а? Еще недавно, я был у них дома. Видел, как тот засовывал свой язык по самые гланды Леле. Она что-то там несла про то, что братец мой хочет еще детей, и прочую ересь. А тут ты сама не своя, и я узнаю, что он ночевал с тобой.

— С ребенком, я спала на кухне.

— И как оно на кухонном полу, удобно было?

— Ты на что, сука, намекаешь? — взрываюсь мгновенно. Вижу, что тот просто ревнует, потому выжирает мне мозг чайными ложками. Но ревность — это его проблема. Исключительно его. Я тут причем?

И… секундочку, что он сказал про Лелю, язык и еще детей? Прелестно. Пытаюсь затолкать поглубже весь коктейль отвратительных эмоций, что всплывают при мысли о нем и ней, и их будущем. Без меня. Разумеется. О чем я вообще думаю? Будто вчерашнее что-то могло изменить.

Господи… дура. Неисправимая, тупая, окончательно растерявшая последние здоровые мозги дура.

— Неужто он руки не распускал? — бровь вздернута, ковыряет крышечку от сока. Глаза с ярчайшим огнем недовольства не отпускают. Не хочет слышать ответ и в то же время ему необходимо знать. Все же зачатки мазохиста у него на лицо.

Не отвечаю. Полосую недобрым взглядом. Удушить готова или наорать, только вот за стеной дите сидит, а ему такое слушать нельзя.

— Да ладно, продинамила? — прикрывает рот рукой, издевается. — Мощно. А то я уже грешным делом подумал, что ты у нас совсем сдала позиции.

— Пошел на хер, — шиплю, пнув его ногу. — Если ты пришел бесить меня, то вон дверь — вон нахуй.

— Ого. Какие эмоции. Да у вас недотрах, мадам.

— Кир, отвали. Я тебя матом прошу: просто исчезни, и без тебя на взводе. Мне бы лучше помощь не помешала, — киваю в сторону косой дверцы под умывальником, которую, психуя, чуть с петель не снесла полностью.

— Вот так всегда. Как раздвигать ноги — так старшему, а как за помощью так сразу к младшему. Удобненько.