Мой талантливый враг (СИ) - Сорокина Дарья - Страница 8

Все кричали, хлопали и улюлюкали.

В жизни не слышала столько обидных слов за раз. Что ж Винсент и тут был прав, его группу все любили, а меня отчаянно терпели, и прямо сейчас на мне отыгрывались не только за сорванное выступление Парамнезии, но и за все остальное, включая жёсткую политику моего отца. В нашей академии, где каждый пятый появился на свет в Хангрии, а каждый третий так или иначе породнился с нашими южными соседями, многие решения относительно взаимоотношений Острайха и Хангрии вызывали подчас справедливое негодование. Запреты на браки, ограничение гражданских прав, жёсткие миграционные правила.

Из-за многочисленных бунтов, вызванных хангрийцами в прошлом, стране пришлось взять под контроль каждого жителя, каждую семью, чтобы не допустить новой войны или революции.

Но меня это мало волновало, я всего лишь хотела учиться музыке, быть как все. Я дочь моего отца, но это не значит, что его решения – это мои решения.

Две руки легли мне на плечи и уверенно повели сквозь разъяренную и заряженную толпу. Вот и все. Сейчас меня на части растерзают. Прижала руки к лицу, забыв о липкой дряни и перьях. Отдернулась, но поздно, часть этого месива теперь осталась на щеках и под глазами. Все жутко чесалось и кололось, а я даже смахнуть это не могла.

Слишком долго идём. Толпа и крики остались позади. Лестница, уходящая куда-то вверх, проснулась под моими ногами, длинные коридоры. Грубый толчок в дверь где-то над моей головой, ленивые гитарные переборы, а затем не менее грубое:

– Полюбуйся, Винсент!

– Виви?

Музыка оборвалась, прыжок, скрип старых половиц.

– Я все ещё не разговариваю с тобой после вчерашнего. Не обольщайся. Просто посмотри, что ты натворил.

Сестра Вестерхольта подтолкнула меня вперёд, и я попыталась открыть тяжёлые веки, на которых словно тоже выросли перья.

– Кто это? О…

Лёгкий смешок, который тут же сменился кашлем.

– Ну не я же сделал это с принцессой-зубрилкой.

– Конечно, Винс. У тебя вокруг все виноваты, кроме тебя. И дисквалифицировали нас тоже не из-за тебя. Чертовски удобная позиция.

Он молчал, и я бы многое отдала, чтобы увидеть сейчас его лицо.

– Исправляй. Только представь, что нам всем устроит её отец, если узнает?

Они обсуждали меня так, словно я не стояла рядом, а Виви все ещё подталкивала меня вперёд. Но я как-то не спешила шагать к Винсенту.

– Я-то исправлю, но тогда и ты забудешь свои обиды и выступишь сегодня в клубе.

– Ты не в том положении, чтобы торговаться со мной, Винни. Ты чудом уговорил Ласло и Деметра сыграть с тобой, но я на это больше не поведусь. Умей отвечать за свои поступки.

Снова напряжённая тишина. Я чувствовала, как Вестерхольт сквозь зубы втягивает воздух.

Решила первой прийти ему на помощь, зачем себя бедного пересиливать?

– Я сама, что ли, не отмоюсь? Не нужны мне никакие одолжения.

Потянула одно из особенно длинных перьев на пальце, но тут же вскрикнула от боли. Оно не просто приклеилось, оно выросло мне под кожу!

– Стой!

Винсент схватил меня за запястья, и я почувствовала, как его руки дрожат. Не отошёл после игры? Это магия в нём так бурлит и вибрирует?

– Поранишься, и уже не сможешь играть.

– Какое тебе-то дело? – обида лилась из меня без остановки. – Меня же все терпят. Я посмотрела свои записи. Ты прав! Никому не нравится моя игра. Доволен?

Вивиан зло бросила брату что-то на хангрийском и вышла из комнаты, хлопнув дверью и оставив меня наедине с этим сумасшедшим. Я даже испуганно шмыгнула носом.

– Ты ведь не ждёшь от меня извинений? – спросил он с насмешкой.

– Я вообще не знаю, зачем я здесь и чего от тебя ждать. Ещё вчера я выступала на большой сцене, я побеждала, меня никто не обливал мерзкой жижей и не осыпал перьями. Все. Было. Хорошо.

– Хорошо ли? – продолжал насмехаться Вестерхольт, и я попытался вырвать свои руки из его. Но Винсент был гораздо сильнее, я чувствовала на своей коже крепкое прикосновение его мозолистых пальцев. Но всё равно он был осторожен.

Нет. Другое слово. Нежен. Винсент гладил приросшие ко мне перья. Я двинулась, если действительно так считаю. Видимо, надышалась жижей, которая, кстати, уже давно засохла и превратилась в твердую корку.

– Хорошо, – ответила ему, надеясь, что под налипшими на лице перьями не углядеть моего румянца.

– Ладно, давай уже ощиплем одну курочку? Готова?

Курочкой это он меня назвал сейчас?

Надо бы возмутиться, но я лишь кивнула. Знать бы, каким образом он собрался это делать.

– Больно не будет? – спросила его, стараясь храбриться, и услышала в ответ:

– Тебе? Нет.

Винсент ещё какое-то время собирался с мыслями, продолжая держать меня за руки, а я раздумывала над его ответом. Мне больно не будет, а кому тогда? Ему? Переспросить отчего-то не решалась. Ждала, чем все закончится.

Винсент вдруг резко перешел на хангрийский. Не поняла ни слова, он словно разговаривал сам с собой, оправдывался, нервно посмеивался. Так паршиво мне помогать?

Очередной его мучительный вздох, а затем Винс запел. Сначала неуверенно, смущенно, но всё так же на хангрийском. Ничего подобного я не слышала у его группы, но отчего-то мотив был до боли знаком.

Почему же я не учила этот язык? Немного рубленный, но все равно нежнее острайхского. Чуть-чуть смешной, непривычный, похож на загадочный десерт. Ингредиенты вроде привычные. Местоимения, глаголы. Вот только полито все необычным терпким акцентом. Хочется попробовать, но все равно боязно.

En, Te...

Я, Ты...

Пыталась запомнить слова, чтобы посмотреть их в словаре позже, но они ускользали от меня.

Пение становилось увереннее, оно ласкало уже не только мой слух, оно нежно обволакивало мои руки. Винсент большими пальцами поглаживал мою кожу, смахивая перья. Так осторожно, так тонко. Ему бы на факультет медицины с его талантом, а он играет по кабакам. Почему?

Почувствовала легкую досаду, когда он убрал свои руки. Но уже в следующий миг он коснулся моей щеки, и магия послушно следовала за его движениями. Он закончил петь, а я все ещё сидела с закрытыми глазами.

– Уже можно, фройляйн Адель, – насмешливо бросил мне Винс.

Вот как? Я больше не Нана?

Распахнула глаза, коснулась гладкой щеки и подняла взгляд на Вестерхольта.

– Я твоя должница теперь. Благодарить не буду.

– Не благодари.

Он лишь пожал плечами, продолжая стоять слишком близко, так близко, что я отчетливо улавливала вибрации едва сдерживаемой магии. Её было так много в нем сейчас, что он боролся сам с собой, лишь бы подавить рвущуюся наружу музыку. Винсенту было плохо, а мне мало.

Скажи ему, Нана! Скажи, что хочешь еще его пения. Тебе же понравилось. Скажи. Это так просто.

Но вместо этого я молчала и зачарованно смотрела на блеск его серьги. Мой ночной вопрос так и остался без ответа. Что я теряю?

– Скажи-ка мне, как это?

Я начинаю претворять свой сон в жизнь, а Винсент слово в слово повторяет свою реплику:

– Что именно?

Я слегка привстаю и заворожено тяну руку к его лицу. Почему же мне так важно это узнать какой на вкус этот поцелуй? Холод, сталь, соль?

– Как цело…

Почти спросила, почти коснулась его губ, как дверь распахнулся. Быстро отпрянула от Вестерхольта, а он слегка раздражённо посмотрел на вошедших.

На пороге стояли Ласло и Марко. Вид у инструменталистов Парамнезии был комичный. Из всех карманов у них торчали видеофоны разного калибра и моделей, да и в руках была целая гора устройств.

– Вот, – устало выдал потрёпанный барабанщик Ласло. Такое ощущение, что на нем висли с десяток девиц, они же и взъерошили его длинные волосы пшеничного цвета.

Марк. Клавишник. Высыпал свой улов молча. Поправил очки и не без интереса наблюдал за мной и Винсентом. Его взгляд задержался на горке перьев под нашими ногами, а на губах появилась странная улыбка. Не насмешливая. А слишком понимающая.