Без Веры... (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 28

— Фартук давай! — коротко приказываю любопытной торговке, протиснувшейся поближе, — Ну!

Та попятилась было назад, но толпы выдавила её, и женщина неохотно сняла фартук, из которого я скрутил что-то вроде жгута на ногу. Возможно, это и лишнее, но дедок потерял энное количество крови, а переливать её, насколько я знаю, сейчас толком не умеют. Не говоря уж о таких вещах, как капельница[22], физраствор и прочие вещи, ставшие в нашем времени старой доброй классикой.

— Сейчас врачи приедут, — говорю девочке с железобетонной уверенностью, стараясь не коситься на лошадь, которая уже не бьётся, а только тихо плачет, — всё хорошо будет! Тебя как зовут?

— Лиза, — не сразу ответила та, — Лиза Молчанова…

Слова полились из неё нескончаемым потоком, порой достаточно бессвязным, но… пусть.

— А ты молодец, — ещё раз говорю приказчику, — Не сырой, как эти! Экий хват! Не стоял, как баран, а небось сам уже лез помогать?

— Ну… — засмущался тот, начиная наливаться уверенность, что так оно и было, — так-то да, но потерялся попервой, всё сообразить не мог, как бы половчее взяться.

— Ничего, ловко взялся!

— Шустёр, а? — подмигиваю торгашке, у которой реквизировал фартук.

— Ась? — не сразу понимает да, — А… да, шустёр!

Баба всё ещё расстроена реквизицией и резонно полагает, что к ней он может и не вернуться. Но… она теперь уже неким образом сопричастна!

Ещё несколько фраз, и толпа загомонила, заговорила… уже одобрительно, без всяких посягательств на мои уши и прочие части тела. Выдыхаю, и вытащив часы, прикидываю время. Где бы… а, вот оно! Я, оказывается, со стопкой так и бежал!

Оторвав страницу, пишу время наложения жгута и поясняю свои действия. Подоспевший городовой, грузный и солидный, обвешанный медалями и усами, уже наводит порядок толпе, руководствуясь в первую очередь возобновлением движения.

Выстрел… и полицейский вкладывает в кобуру револьвер, а лошадь больше не бьётся. Отмучилась…

К нам он не лезет, но бдит, и видно — мужик дельный и понимающий. А уж пёс он там царский или нет, дело десятое.

По команде городового несколько человек убрали с трамвайных путей лошадиную тушу, переломанную пролётку и тело кучера, так что движение возобновилось, хотя и с некоторыми говорками.

— Лучше не трогать, — скороговоркой предупреждаю я служивого, заметив его интерес, — не дай Бог, позвоночник задет! Это лучше медикам оставить.

Хмыкнул беззвучно в усы, тот отступился и некоторое время мы так и сидели скульптурной композицией посреди бульвара. Девочка несколько успокоилась и засмущалась, приводя в порядок гимназическую форму.

Повозка Скорой помощи наконец-то подъехала, и городовой заспешил к ним.

— Тэк-с, молодой человек, — бодро обратился ко мне врач, присев на несколько секунд подле тела кучера и трогая пальцами сонную артерию, — я так понимаю, вы уже оказали пострадавшему первую помощь?

Расспрашивая, он деловито и уверенно выполнял свою работу, с помощью фельдшера двигая стонущего старика. Санитар, он же «водитель кобылы», немолодой сухощавый мужчина, весьма по приятельски общался в это время с городовым.

Не забывая о врачебном долге, медики как-то очень ловко и деловито разговорили девочку, и та, вхлипывая, начала им рассказывать о том, какие привычки были у дедушки, да чем он болел. Вещи это несомненно важные, но скорее для девочки.

А я, не без сожаления поглядев на валяющуюся на брусчатке куртку, насквозь пропитавшуюся кровью, поспешил прочь. Я уже опаздываю к Тартариновым!

Оставив дома книги, я наскоро почистился с помощью ахавшей Глафиры, решившей почему-то, что на меня напали хулиганы или «сицилисты». В голове у неё настоящая каша из деревенских представлений о мире, вековечной жажде справедливости и черносотенных воззрений.

Черносотенство у неё не собственное, выстраданное и продуманное, с действительной или мнимой обидой на жидов и приязнью к куму-полицейскому. Оно навязано бесплатными лубками и столь же лубочными одностраничными газетёнками, распространяемыми среди прислуги.

Примитивнейшая пропаганда ударила по мировоззрению простой деревенской бабы, накрепко прописавшись в неразвитом мозге. Но человек при этом хороший… просто дура! После Революции, если всё будет идти по прежним рельсам, она и ей подобные с той же дурной бездумной искренностью будут поддерживать власть большевиков и колебаться вместе с Линией Партии.

К Евгению Ильичу я бежал лёгкой трусцой, благодарный за сегодняшнюю прохладную погоду. Подбегая с Кривоколенному переулку, я глянул на часы, выровнял дыхание и подошёл к парадной, как и полагается солидному молодому человеку тринадцати лет отроду.

Квартиру Евгений Ильич занимает сообразно своему солидному положению — семь комнат на четвёртом этаже в доходном доме. С лифтом! В этом времени лифт уже не последний писк технической моды, но всё ж таки служит некоторым признаком роскоши и прогресса.

Лифтёра, впрочем, в доме не имеется, так что квартиранты, люди сплошь прогрессивные и образованные, не чурающиеся сложной техники, самостоятельно справляются со спуском и подъёмом, открывая собственными ключами ажурную решётку, преграждающую путь к дверце лифта.

Обычно меня встречает сам хозяин, а иногда престарелый лакей, унаследованный им от дедушки-крепостника и почитающий себя ревнителем традиций и больше Тартариновым, нежели сам Евгений Ильич. Хм… подозреваю, что так оно и есть.

Не в том смысле, что Евгений Ильич некоторым образом бастард, а в том, что его лакей некоторым образом Тартаринов… Специфика крепостничества, чтоб его!

В это раз не сложилось и меня никто не встречает, но дожидаться их внизу не стал, легко взбежав наверх и почти тут же наткнувшись на литератора, отпирающего дверь квартиры, и видно, вышедшего встречать меня.

— Алексей Юрьевич, — церемонно приложив два пальца к отсутствующей на голове фуражке, он протянул мне руку.

— Евгений Ильич… — отзеркаливаю и пожимаю её.

— Кто там? — послышался детский голос, — Лёша?

Почти тут же из комнат показался Илья, восьмилетний племянник Тартаринова, сын его безалаберной сестры, устраивающей ныне личное счастье после былых «ошибок молодости». Прямо об этом не говорят, но по редким обмолвкам я смог составить представление о ней, как об особе весьма своеобразной.

Этакая эмансипе, весьма раскованная, уверенная и самостоятельная…

… и столь же уверенно вляпывающаяся в разные неприятности, из которых её вытаскивает семья. Причём как-то так оказывается, что они никого и никогда ни о чём не просит, а просто… складывается так, случайно.

А она, вся такая самостоятельная и независимая, сама справляется со всеми жизненными трудностями! Вся такая хрупкая и утончённая, но в тоже время современная и деловитая.

Как уж там сложились обстоятельства, я не знаю, и по совести — не хочу знать. Но перед самым поступлением в гимназию, забота о восьмилетнем Илье оказалась на озадаченном Евгении Ильиче, притом внезапно. Как говорится, ничто не предвещало…

Потом, столь же внезапно оказалось, что в образовании мальчика есть провалы и его нужно срочно (!) подтягивать до гимназических стандартов. Почему этим не озаботилась мать и почему бы не отложить в таком разе поступление ребёнка на другой год, мне решительно неизвестно, да и Евгению Ильичу, сдаётся мне, тоже…

На руках у взрослого, уже не слишком молодого мужчины — ребёнок и связанные с этим хлопоты, а сам он, по ряду причин, не может даже покинуть Москву, поселившись на даче. Меж тем, древняя столица летом решительно пустеет. Вся мало-мальски образованная публика разъезжается, а вслед за ней и те, кто занимается репетиторством. Так что приязнь Евгения Ильича ко мне — самая искренняя!

Засмущавшись, мальчик поздоровался со мной за руку и сразу, не отпуская её, потащил к себе в комнату, на ходу хвастаясь успехами. Он хороший ребёнок — добрый, светлый и как минимум неглупый, но с самодисциплиной у него заметные проблемы. Так что… дрессирую помаленечку.