Без Веры... (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 19

… и я решил. Сперва за пятый класс, потом за шестой… Хотя программа у женских гимназий попроще будет, так что результат неплохой, но не вовсе уж из ряда вон. Но и так… вижу, как заело сестру. Она же себя умной считает! А тут я… моль подкроватная.

— Ну… — снова дёргаю плечами (движение, которое репетировал несколько дней) и прячу неловкость так, чтобы она бросалась в глаза, — мне точные науки и языки легко даются. Остальное — так… по-разному.

— Так почему… начала было Нина, и осадила сама себя, — ах да, мигрени! Что, такие сильные?

В глазах — незамутнённое любопытство человека, не знающего проблем со здоровьем больших, чем ушибленная коленка или несварение желудка.

— Когда как, — отвечаю, чувствуя неподдельную неловкость от столь пристального внимания членов семьи. Нечасто меня им балуют, — В основном когда устану.

— А так… — снова пожимаю плечами, — мне самому проще учиться было бы, это несложно. Да и по деньгам…

Как бы случайно кошусь на домашнее платье Любы, перешитое из материного, и та вспыхивает, поджимая губы, явно желая что-то сказать… Но промолчала. А ещё через несколько секунд её лицо разгладилось, и на нём проступила лёгкая дымка задумчивости.

«Бинго!»

С трудом удерживаюсь от радости и напоминаю себе, мысленно вырубая зубилом в мозгах, что к этой мысли нужно подвести домашних так, чтобы ОНИ пришли ко мне с таким предложением. Иначе… зная папеньку, да и сестёр, обставлено это будет так, что я окажусь ещё и сто раз должен. Плавали, знаем!

А мне, как минимум, нужен какой-то наличный капитал на покупку тех же учебников у букиниста, без унизительного копеечного отчёта, ну и какая-никакая свобода передвижения. Менять гимназический концлагерь на домашний не вижу никакого смысла.

«Никогда ничего не просите!» — стучится в голову цитата, и я, наступив на горло собственной песне, перевожу разговор на успехи в учёбе младшей сестры.

«Сами предложат, и сами всё дадут!»

Получасом позже сёстры удалились к себе в комнату, и в гостиной остались только мы с отцом. Он курит, прикладываясь иногда к рюмочке и рассеянно листая журнал, я на диване, обложенный книгами со всех сторон, как в окопе.

«Время!» — напоминаю себе и начинаю шевелить губами, как бы в так песне. Потом позволяю прорываться всяческим турум-пурумам, и наконец — слова…

— … вялый друг, ла-ла-ла… — перелистываю страницу, дудю губами и снова припев из того мещанского романса, что так любит Фрося.

— … турурум, ла-ла-ла… — шелест переворачиваемой страницы, и снова…

— Кхм! — прервал меня отец, — Ты что-то поёшь-то?

— Я? — закрываю книгу пальцем и как бы снова проявляюсь в реальность, — Романс «Милый друг», Фрося часто поёт. Вот… привязалось.

— Романс, говоришь? — задумчиво сказал папенька, крепко сжимая губы и в одну затяжку приканчивая папиросу, — Ну, пусть будет романс…

— Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие[14], Господь с Тобою… — истово молится знакомый мальчишка из параллельного класса громким срывающимся шёпотом. Глаза у него белые от ужаса, лицо багровое, покрыто крупными каплями мутного пота.

Рядом несколько человек травят дурацкие анекдоты, постоянно разражаясь беспричинным смехом и растягивая губы в резиновых усмешках. В глазах — тоска…

Севка Марченко, не замечая этого, грызёт ногти и заусенцы, обкусывая их с мясом. Достаётся и губам, изжёванным до последней крайности — так, что на них неприятно смотреть.

Несколько человек, забившись по углам, как в спасательные круги, вцепились в учебники математики, снова и снова цепляют глазами формулы и аксиомы. Некоторые проговаривают их вслух…

— … если Х равно…

— … яко Спаса родила…

— … жираф! Понял? Жираф! Ха-ха-ха!

— Я рядом сяду, — безапелляционно говорит Бескудников, вставая подле меня и прерывисто выдыхая.

— Да я только за, — пожимаю плечами индифферентно Андрей далеко не самый лучший представитель человечества, но в споре не вижу никакого смысла.

— А? Да, экзаменационная комиссия, будь она неладна… — он снова вздыхает и закусывает кулак, усаживаясь радом на корточках.

Переводные экзамены адски сложны, лишь один из десяти гимназистов оканчивает гимназию, не оставшись ни разу на второй год. Возможность летней переэкзаменовки имеется, но дирекция весьма придирчива к претендентам.

Даже болезнь не всегда служит оправданием, если только это не образцовый ученик, свалившийся перед самыми экзаменами с воспалением лёгких или нервической лихорадкой. До переэкзаменовки могут также допустить претендента, который отстаёт в одном, максимум двух предметах, и притом не является записным хулиганом.

Прочие… по-разному. Знаю достоверно, что Парахина к переэкзаменовке допускать не собираются. Учится он весьма посредственно, если не сказать больше, да и репутация у него отнюдь не блестящая. Возможно, родители похлопочут, занесут кому надо барашка в бумажке… но вряд ли.

Экзаменов боятся. Боятся остаться на второй год, а потом ещё и ещё… Предельный срок сдачи экзаменов для гимназистов — двадцать три года, и поговаривают, что хотят снизить его до двадцати одного.

Экстерном можно сдавать экзамены хоть в сорок или даже в девяносто, здесь предельных сроков нет. Но! Подобная льгота доступна только тем, кто не поступал и не учился в гимназиях. Это проверяется очень тщательно, и аттестат зрелости в таком случае аннулируется, притом весьма публично.

Сделать хоть сколько-нибудь приличную карьеру, не окончив полного курса гимназии или реального училища, возможно только в армии, да и то с большими оговорками. Хотя в Российской Империи имеются и генералы, за плечами у которых только церковно-приходская школа…

Некоторую карьеру, условно штабс-капитанскую, можно выстроить, имея хотя бы шесть классов, с последующей сдачей соответствующих экзаменов про военной части, но для статских это фактически предел. Хотя бывает всякое… но это примерно тоже, что надеяться разбогатеть, купив лотерейный билет.

Уделом большинства недоучек становится работа конторщиками, страховыми агентами, «бутербродными» репортёрами и так далее. Веком позже их назвали бы «офисным планктоном», но как по мне, это определение не было бы точным.

Недоучки эти, ставшие конторщиками и мелкими маклерами, живут всяко лучше представителей низших сословий, но грань эта подчас весьма тонка. А ещё им очень больно понимать, что шансы ты просрал сам… и видеть, как бывшие одноклассники делают карьеры, ворочают состояния или совершают научные открытия.

Экзаменов боятся, это настоящий жупел любого гимназиста или реалиста. Даже если он сам не понимает, каких перспектив лишается, небрежно относясь к учёбе… дома ему разъяснят.

Безо всякой оглядки на слезинку ребёнку и тем паче права. Нет пока у детей никаких прав! Нет!

Достаточно уверенно могу сказать, кого в классе бьют родители… а вернее — лупят! Бьют почти всех, да и мой папенька не брезгует приложить ручку. Нечасто, это да… зато всё больше оплеухами, а это особенно унизительно.

А вот бьют так, чтобы без малого до беспамятства, едва ли не четверть одноклассников. Не так, чтобы по любому поводу… хотя есть и такие. А вот за провал экзаменов достанется многим.

Притом лупят, пребывая в полной уверенности, что это во благо ребёнку. Чтоб «в люди вышел», так сказать…

А ещё — потому что гимназия, это очень, очень накладно! Полная плата за учёбу, без «дворянских» скидок, положенных также детям военных и чиновников вообще, это шестьдесят рубликов. Да форма, да… а если детей несколько?

Главы семейств жилы рвут, именьица закладывают и в долги залезают, а отпрыск, скотина неблагодарная, экзамены заваливает!

Математика у нас идёт последним экзаменом, и нервы к этому времени до предела истрёпаны. Даже отличники, знающие всю программу наизусть, потеют и нервничают до обмороков.