Последний министр. Книга 2 (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 30

В «Белом зале» при словах Риттиха воцарилась тишина. Слушали внимательно.

— При этом, введение меры развёрстки, позволило нам своевременно выявить те тонкие места, которые не позволяют плану осуществиться в полной мере. Это неорганизованный подвоз городам продовольствия, которое имеется в достаточном количестве на местах. И я смею заверить, что в той же Сибири мы наблюдаем залежи таких продуктов, как хлеб, масло и мясо. Вопрос будет решён положительно в кратчайший срок, — заверил Риттих со всей ответственностью. — Далее, мы поняли, что сама разверстка между нашими губерниями реализовывается неверно и сейчас схема выстроена таким образом, что плодоносные губернии не в достаточном количестве поставляют хлеб на внутренний рынок. В неплодоносных же губерниях выявлено напротив чрезмерное обложение в поставках хлеба. Это приводит к перекосу в самих поставках, рождает слухи о реквизициях, множит спекуляцию зерном и пугает крестьян, которые прячут своё зерно, подовая продажу и создавая искусственный дефицит! Уверяю, что схема будет пересмотрена также в кратчайший срок. У меня все!

Александр Александрович выступил пылко, и как скальпель хирурга вскрывает нарыв, вскрыл проблемы, с которыми министерство земледелия столкнулось лицом к лицу. Его заверения о том, что проблемы будут решены в порядке первоочерёдности вселяли оптимизм.

Когда Риттих закончил выступление, на трибуну вновь зашёл князь Голицын и добавил, что призывает к благоразумию и поиску разумного компромисса по всем озвученным вопросам.

— Милостивые государи, ответственно заявляю, что мы в правительстве отчетливо понимаем, что решение продовольственного вопроса невозможно без тщательной проработки других жизненно важных вопросов, как тот же железнодорожный или топливный. При этом, обращаю ваше внимание, господа, что без содействия со стороны земств, мы не продвинемся далеко!

А вот эти слова снова привели к гулу. Николай Дмитриевич не стал дожидаться, когда шум стихнет и попытался повысить голос, чтобы закончить свою речь:

— Милостивые государи! Милостивые государи! Дослушайте, давайте не будем скатываться в бардак! — надрывался Голицын. — Я скажу, что мы в правительстве крайне рассчитываем на то, что ситуация на фронте стабилизируется и связываем это с запланированным весенним наступлением Российской армии. Нам как никогда нужна поддержка наших прекрасных союзников, и заручиться ей мы сможем на союзнической конференции в Петрограде! Так давайте же покажем присутствующим здесь господам послам наше единство по всем вопросам. Тем более, смею вас заверить, наш Государь настроен положительно по вопросу создания министерства общественного доверия и сейчас собирает разные мнения, чтобы принять мудрое решение! Призываю в этой связи не создавать друг для друга препятствий. Давайте каждый из нас, — подчёркиваю каждый! — займётся тем делом, которое ему вверенно!

Договаривал Голицын под свист, но надо отдать ему должное — все, что хотел сказать, он сказал до конца. И, закончив, распылившись, покрасневши, он удалился с трибуны в свою ложу.

К трибуне тотчас двинулся Гучков, которого не вызывали, но он взял слово сам, а Родзянко видя это безмолвствовал и попускал. Протопопов, успев немного познакомившись с Александром Ивановичем, если так можно сказать, поближе, понимал, что Гучкова таки распирает от злости. Как только он встал на трибуну, шум тотчас утих, настолько непререкаемым был авторитет Александра Ивановича.

— Послушайте меня вы, Голицын и послушайте внимательно! Я в прятки с вами играть не буду, — начал он, от злости вцепившись в трибуну побелевшими пальцами. — Имейте совесть и смелость выражаться прямо, милостивый государь! Если вы подозреваете Рабочую группу и нас в том, что мы занимаемся политикой, я ни одной минуты возражать не буду. Да, мы занимаемся политикой, но правительство само сделало из нас политическую организацию. Мы считаем, что вопрос обороны может быть решен лишь в том случае, если политически изменятся условия нашей работы. Надеюсь, что я изъясняюсь более чем понятно для всех присутствующих, в том числе для упомянутых вами господ послов! И надеясь на то, что вы почистили хорошенечко уши перед тем как явиться на заседание, я скажу отдельно, что все те обвинения, которые обрушились на нас в прессе за последние дни, они не стоят и выеденного яйца! Я отрицаю то обвинение, которое предъявлено нашей Рабочей группе — мы не замышляли вооруженное восстание и переворот! Я, стоя на этой трибуне, со всей ответственностью заявляю, что уголовно наказуемого за нами ничего нет. И попытки прессы которую устраивают на нас травлю и обвиняют в причастности к якобы террористической организации, которой на самом деле даже не существует — это фарс и влажные мечты таких как вы родиноненавистников!

— Вот козел, мало ему вчера досталось, — прошипел Курлов. — Это меня там не было, Саша, убил бы!

Протопопов продолжил слушать Гучкова.

— Я вас предупреждаю, что на Россию надвигается потоп, а жалкая, дрянная, слякотная власть готовится встретить этот катаклизм теми мерами, которыми ограждают себя от хорошего проливного дождя: надевают калоши и раскрывают зонтик.

С этими словами Гучков ударил по трибуне кулаком и вернулся на своё место в зале. Он уходил под бурные овации, зажегши зал умело, с той же лёгкостью, как зажигается спичечная головка.

— Благодарим вас за выступление, Александр Иванович, — сказал Родзянко и взглянул на лист, который появился у него в руках. — Следующим желает высказаться господин Милюков, прошу к трибуне.

Лидер Прогрессивного блока видел какое впечатление произвела на думцев речь Гучкова и наверняка своей речью хотел произвести не меньшее впечатление. Поднялся и стремительно зашагал к трибуне.

Наблюдая за тем, с какой решительностью шёл Милюков, Протопопов предположил, что нападки на правительство продолжаться и он не ошибся. Без всяких приветствий и прочих вводных, лидер кадетской партии сразу взял с места в карьер.

— В свете последних событий, у меня появилось отчетливое понимание, что продолжать работу с нынешним кабинетом министров категорически нельзя! Если поначалу у меня были смутные сомнения, то теперь я твёрдо убеждён, что это не правительство, а шапито! Как могут принимать столь ответственные решения те, кто попал в кабинет не благодаря личным качествам и упорному труду, а только лишь ввиду протектората сверху! Пример?! — Милюков хищно обвёл взглядом Думский зал и впился глазами в князя Голицына. — Получается так, что наш премьер — это председатель комитета, коему покровительствует сама Александра Фёдоровна. Ответьте мне кто-нибудь на вопрос, как человек, который не имеет совершенно никакой личной политической позиции оказался в кресле премьера? А я скажу, вы Николай Дмитриевич, ни много ни мало, выдвинуты на столь высокий пост по принципу личного к вам доверия монаршеской особы! И больше того, Николай Дмитриевич, насколько мне известно, с вашим мнением нисколечко не считаются…

— Я бы попросил выбирать выражения, — Голицын вскочил со своего места.

— Помолчите теперь, Николай Дмитриевич, вам давали слово и вы сказали сполна, а теперь послушайте. Я слушал и слушайте вы!

— Но…

— Николай Дмитриевич, просьба не превращать заседание в базар! — обратился Родзянко к Голицыну, перебивая того. — Займите своё место.

Премьер буквально стек обратно, заметно побледнев.

— Спасибо, Михаил Владимирович! — поблагодарил Родзянко Милюков. — Если вам нужны факты или цифры, и вы считаете, что мои слова недостаточно веские, то я скажу вот что! С осени пятнадцатого года по осень года шестнадцатого, всего да год мы наблюдали в кабинете министров примерно следующую картину. Сменилось пять министров внутренних дел: князь Щербатов, Хвостов, Макаров, Хвостов старший и, наконец, сейчас мы лицезреем Протопопова на посту министра, — Милюков загибал пальцы. — Каждый из этих господ пробыл на посту всего около двух с половиной месяцев. Теперь вопрос — как при такой регулярной чехарде говорить о серьезной внутренней политике? — Павел Николаевич сделал паузу в несколько секунд и вновь обвёл взглядом Думский зал, вопрошая ответ.