От солянки до хот-дога. Истории о еде и не только - Метлицкая Мария - Страница 8

Дом наш был молодежный и дружный, мамочки, гулявшие с детьми, подружились и ходили друг к другу в гости. И вот однажды одна из них во время дневной прогулки, после которой детям полагались обед и тихий час, пригласила нас в гости на крымское домашнее вино.

Думаете, мы отказались? Да и детки, узнав, что тихий час отменяется, совсем не расстроились.

Красное домашнее вино было вкусным и легким, и пилось, как компот. Детки бесновались в комнате, мы сидели на кухне. Помню, смех стоял такой, что нам стучали по батарее. Не смех, а настоящий ржач. Веселило нас все, любое слово.

Через пару часов материнская совесть проснулась – дети-то без обеда, сунули им какие-то сушки и пряники, а сами тут веселимся. В общем, не мамаши, а чистые ехидны. Все, по домам! Совесть надо иметь. Ага, по домам. Встать со стульев мы не можем. И снова ржем, как безумные. А детей еще надо одеть, дома накормить и уложить отдыхать. А мы, четыре молодые дуры, стоим в коридоре, пытаясь натянуть на деток шапки и куртки, и припадаем от смеха к стене. Дети смотрят на нас с тихим ужасом.

Заходим в свой подъезд, и я вижу, что лифт не работает. Жили мы, между прочим, на шестнадцатом этаже. Что делать? Поползли. Доползли. Зашли в квартиру и рухнули оба. Какой тут обед – сплошной тихий час до самого вечера. А вина-то было всего литра два! Вот вам и домашняя наливочка.

Еще одна история, связанная с продуктами, дикая и страшноватая.

Одно время вдоль подмосковных дорог продавали картошку в мешках. Во-первых, дешево, а во-вторых, удобно – всегда знаешь, что у тебя есть запас и для супа, и для гарнира.

Наш новый кооперативный дом был с общими холлами на четыре квартиры – общая рекреация с железной, поставленной в складчину дверью. В холле этом – чего уж греха таить – хранилось всякое барахло: санки, лыжи, пустые банки и многое другое. В холлах делались шкафчики, полочки, стеллажи. Ну и мешок с картошкой мы поставили в холле у своей двери.

Обычно за картошкой я посылала сына – в руки дуршлаг и задание: три на суп, или шесть на пюре, или восемь для жаркого. В этот день сын в был в гостях у соседей, и за картошкой пошла я сама. Свет в холле тусклый, люминесцентная лампа моргает, обещая накрыться. Ну и я с дуршлагом. Наклоняюсь – мешок уже полупустой, – лезу внутрь, беру пару картофелин и вдруг замираю от ужаса. Змея! Узкая, в картофельной пыли, полусвернувшаяся, но приподнявшая маленькую острую головку.

Я забегаю в квартиру и закрываю дверь. Первое – звоню соседям и даю команду не выходить в коридор. Второе – звоню на работу мужу и, понятное дело, ору. Что я слышу на другом конце провода? Естественно, ржание.

– Змея, говоришь? В коридоре змея? Ребята, – обращается он к коллегам, – жена говорит, что у нас в коридоре змея!

Коллективное ржание. Дружное такое, громкое. И тут я, неплаксивая, заревела. Тогда наконец до мужа что-то дошло.

Дальше события развивались стремительно – тут же был найден и выслан по адресу человек по кличке Змеелов. Я наблюдала за происходящим в дверной глазок. Маленький такой мужичонка, смешной, в ушанке набекрень и валенках. Вылитый дед Щукарь.

Стучит в дверь:

– Дайте мне литровую банку!

– Ага, – говорю, – щас! Открою дверь и дам банку! А если змея заползет в квартиру?

– А куда ж мне ее поло́жить? – обижается мужичок.

– Вы же змеелов, – отвечаю я. – Где же ваши приспособления?

Ладно, собрала остаток воли и банку просунула – а вдруг он обидится и уйдет?

И началось. Опрокинулся старый соседский холодильник, санки, лыжи, посыпалась старая обувь – в общем, весь хлам, собранный нами за годы. Мат стоял десятиэтажный. Рассыпанная картошка валялась на полу. Мужичонка то и дело падал, и выражения ужесточались. И вдруг дикий крик:

– Попалась, гадина!

И стук в мою дверь. В руке змеелова банка. В банка змея.

– Пусти, – говорит мужичонка, – в ванной помою, хоть узнаем, кто это.

– Ну уж нет. – Я была тверда, как скала. – Если вам так надо, пусть эта тварь примет душ у вас дома! А я вас с ней не пущу – вдруг уйдет в слив или еще куда. Нет, ни за что!

В общем, уехал наш герой с банкой в руке. Выхожу в разгромленный холл и начинаю уборку. Руки дрожат, слезы капают. А если бы пошел мой ребенок?

Муж твердил, что это наверняка был обычный уж. Но мне было все равно – такой стресс.

А вечером позвонил наш Змеелов и сообщил, что змея оказалась среднерусской ядовитой гадюкой. Вот так. Такая вот история приключилась с нами почти в центре Москвы на шестнадцатом этаже семнадцатиэтажного дома.

В советские времена мама ездила за границу по туристическим путевкам. Путевки продавались в ее организации. ГДР, Венгрия, Чехословакия, Польша. Из всех поездок она везла подарки: вещи, обувь, сладкое. Моя сестра была сладкоежкой с самого детства. Из какой-то поездки, кажется из ГДР, мама привезла ей большущую сумку вкусностей. Чего там только не было: вафли в шоколаде, незнакомый нам M&S, шоколадки, жевательный мармелад и, главное, – разноцветные леденцы. За разговорами и рассказами сестрицу мы проглядели. Через пару часов появляется наша девица с виноватым и перепуганным личиком и на вопрос «что случилось?» предъявляет свой язык – распухший, еле умещающийся во рту, малиново-синего цвета.

В общем, что называется, оторвалась по полной. Но надо сказать, что сладкое сестра не разлюбила.

Да, была еще одна смешная или не очень история с моей глюкозозависимой младшей сестрой. Однажды мама принесла коробку конфет – большущую, невероятно красивую, кажется, импортную. И убрала ее до лучших времен, то есть до гостей, которые, как я уже говорила, собирались в нашем доме частенько. Нет, не убрала – спрятала. Конфеты всегда от сестрицы прятались. Иначе…

Итак, наступает час Х. Съедены закуска и горячее, накрыт чайный стол. И мама торжественно объявляет, что всех ждет сюрприз. Идет к себе в комнату, достает из загашника коробенцию и с важным и гордым видом вносит в гостиную. Проносится восхищенный ропот – таких коробок, огромных и красивых, никто и не видел. И мама торжественно открывает сокровище.

Немая сцена. На дне коробки печально, одиноко и виновато лежит одна-единственная конфета. Одна.

Конечно, потом начался смех, и, конечно, спокойно попили чаек с вареньем и бабушкиным пирогом. В общем, обошлись.

Но после ухода гостей сестру ждала страшная кара.

Друзья уговаривали трясущуюся маму ребенка не убивать. Мама, выдавливая перекошенную улыбку, молча кивала. Сестра пряталась в комнате. Я готовилась к защите угнетенных. Сердобольная бабушка тоже. Но мама была неумолима: сдвинутые брови, поджатые губы и боевой настрой.

Как-то все утряслось, сестрица ревела белугой и твердила, что не могла удержаться, мы с бабушкой оттаскивали разъяренную маму – в общем, обошлось без жертв. Понимаю и мамино состояние, и ожидание, и неловкость, и стыд. Но пережили, и спустя годы эта история вошла в разряд семейных баек и вызывала только смех.

Еще одна история, связанная с угощением.

В начале девяностых к нам приехала моя подруга из Нью-Йорка. Уж как мы готовились, и, как нам казалось, отлично приготовились. В морозилке хранили коробку с куриными наггетсами – для нас блюдом непривычным, необыкновенным и, по нашему мнению, необыкновенно вкусным.

В шкафу в заначке лежала коробка датского печенья – как оказалось, обычные сладковатые крекеры типа известного печенья «Мария».

Короче, не просто ничего особенного, а совсем ничего особенного.

Но мы, папуасы, держали и печенье, и наггетсы за сокровище – вот сейчас удивим американскую подругу!

Подруга взглянула на наггетсы – никакой реакции. Наверное, удивление ее было сильным: в нашем хлебосольном доме – и такой мусор? Нет, конечно же, были закуски, салатики, холодец, пирожки. Но на горячее мы с гордостью выставили блюдо с размороженными и подогретыми наггетсами.

– Чего ты не ешь? – кивнула я на «сокровище».